В начале октября 1966 г. несколько молодых православных христиан, в основном - духовные дети о. Александра Меня, среди которых был и я, по его благословению были собраны для получения богословского образования в неофициальном, так сказать, порядке.
В это время, как известно, официальные учебные заведения Московской Патриархии – семинарии и академии находились под жёстким контролем атеистического тоталитарного государства. Даже и поступить - то туда человеку, имеющему высшее светское образование было делом чрезвычайно трудным, практически невозможным. Государство старалось науку и религию держать подальше друг от друга, пытаясь сохранить миф об их несовместимости. С точки зрения коммунистов вера была уделом неграмотных старушек. Молодой, да ещё образованный верующий самим фактом своего существования подрывал коммунистическую идеологию. Допустить такой факт было упущением со стороны «самого передового общественного строя», а уж если он появлялся, с ним боролись. Например, объявляли такого верующего сумасшедшим. Причём иногда вполне искренне. Как ни дико теперь это выглядит, это действительно было. По коммунистической теории общественное бытие должно было определять сознание. Если сознание человека не определялось его бытием в «самом прогрессивном» марксистско-ленинском атеистическом обществе, то не в коммунистической теории видели причину, а в ненормальности сознания. А как же иначе?!!
Итак, приходилось искать другие пути религиозного образования. Некоторый опыт уже был. Когда я заинтересовался впервые вопросами религии, то не был ещё знаком ни с кем из священников и не имел никакого доступа к религиозной литературе. Единственная книга, которая у меня была – Евангелие, взятое на время у приятеля. Главная книга. Но больше – ничего. А вопросов было много. И о якобы противоречиях в Евангелии, и о якобы несовместимости науки и религии и много ещё других, порождённых злонамеренным бредом «научного» атеизма. И вот тут помогли эти самые атеистические книги, которые давали понять, без особенного к тому же труда, что атеизм абсолютно не научен. Более того, во всяком случае, тот атеизм, который в нас пытались запихнуть, отвратительно пах шулерством самого примитивного свойства. Например, излагая Евангелие, атеисты просто врали, рассчитывая, очевидно, на аудиторию которая не сможет или не захочет их проверять. Кроме дискредитации атеизма атеистические брошюры давали ещё и какие - то сведения, какую то информацию о религии, о Церкви. Так что роль их при внимательном чтении могла быть и положительной.
Издавались всё же и какие то философы, кроме марксистских. Я вспоминаю один случай, когда мой знакомый, учившийся в Московском Университете, на лекциях по философии специально выписывал имена «философов – мракобесов», чтобы потом взять их работы или хотя бы что-то о них, но более подробно в университетской библиотеке. Вот тут хочется помянуть добрым словом университетскую библиотеку. Там студентам давали не только
каких - то немецких идеалистов Х1Х века, но и наших отечественных «мракобесов и контрреволюционеров». Сам получал в читальном зале на Моховой о. Павла Флоренского «Столп и Утверждение Истины».
В результате нескольких лет такой работы были устранены последние предрассудки, мешавшие мне принять Православие, в истинности которого я окончательно убедился. Я решил креститься. Почему-то, не решаясь обратиться в ближайший храм, отложил крещение до будущего лета, собираясь поездить по старым русским монастырям, и где-нибудь там, в вологодских или ярославских пределах креститься в каком-нибудь сельском храме.
На Пасху 1965 года один мой знакомый пригласил меня в храм в посёлке Тарасовка под Москвой. Я подозревал, что он сам верующий, но уверен в этом не был. Некоторое время перед этим я от него уже получал книги Бердяева и о. Сергия Булгакова, не зная тогда, что это книги из библиотеки о. Александра Меня.
Пасхальная служба, храм наполненный огнём свечей, радостью, первой для меня церковной молитвой. И здесь, в молитве, я впервые не одинок. Сугубая радость оттого, что здесь я встретил верующих своих ровесников. Вскоре, на Троицкую родительскую субботу я крестился у о. Александра Меня. Он стал моим первым духовником.
В том же 1965 году и в течение нескольких предыдущих лет у о. Александра крестилось ещё несколько человек, в основном студенты или недавние выпускники, художники, гуманитарии и естественники. О. Александр предложил нам создать кружок по изучению Евангелия. В течение всего учебного года мы собирались по субботам, и каждый раз это был для нас праздник, ожидаемый в течение всей недели. Завязались дружеские отношения, и было даже несколько свадеб среди членов этого кружка.
Было решено на следующий год продолжить наше образование, но на более серьёзном уровне. Если в евангельском кружке мы занимались в основном самообразованием по книгам, то теперь нам был нужен преподаватель и руководитель в наших занятиях. О. Александром был выбран для этой цели Феликс Карелин.
Что же это за человек – Феликс Карелин? Он был очень необычной, незаурядной личностью, и суждения о нём диаметрально противоположны. Есть суждение и опубликованное. Я имею в виду книгу Зои Масленниковой «Жизнь отца Александра Меня». В этой книге Масленникова, сама Карелина не знавшая создаёт некий демонический образ, невероятно перевирая и ещё более невероятно перетолковывая события, бывшие в действительности, и присочиняя то, чего не было. Зачем она это сделала? Вероятно, ей казалось, что «луч света в тёмном царстве», каким она хотела представить образ дорогого ей человека, будет тем ярче, чем темнее вокруг. Поэтому на чёрную краску в описании окружения о. Александра Меня она не скупилась. Очевидно, женская пристрастность оказалась сильнее здравого смысла и честности мемуариста. Явно при этом она, конечно, не желая того, иногда бросает тень на самого о. Александра. Интересно, как же это он, зная, какой страшный человек Феликс Карелин,
выбрал именно его нам в наставники? И произошло это в том самом 1966 г., когда, как уверяет она, «о. Александр окончательно разорвал с группой Феликса». Не знаю, что она под этим подразумевает, но отношения их, действительно, постепенно сошли на нет, Феликс перестал ездить к о. Александру. Это было следствием отрицательного отношения Феликса к церковному модернизму о. Александра Меня. Но осенью 1966 г. отношения были ещё самые дружеские и доверительные.
Судьба Карелина, как и он сам, была очень необычной. Феликс Владимирович Карелин (1925 – 1994), как он сам рассказывал, родился в семье крупного чекиста – Заместителя начальника особого отдела НКВД по Российской Федерации. Отец и мать – оба евреи. До ареста отца, по воспоминаниям Феликса, семья жила роскошно.
Последнее воспоминание об отце: маленький Феликс заходит в кабинет, где отец разговаривает со своим другом. Отец говорит: «Ничего не понимаю, если и дальше так пойдёт, скоро и нас с тобой арестуют». Отца, действительно, арестовывают. Затем и мать репрессирована как член семьи врага народа. Феликса помещают в детский дом для детей репрессированных родителей. В актовом зале над сценой транспарант: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».
В годы реабилитации Феликс обращался в соответствующие инстанции с вопросом об отце. Сотрудник органов при нём перелистывал дело отца и приговаривал: «Да, неблаговидные дела…». В реабилитации было отказано. В чём отец конкретно обвинялся, Феликс так и не узнал.
В конце войны Феликс был призван в армию. Там его как идейного комсомольца завербовали чекисты. После войны он вернулся в Москву, и был направлен как сексот в один молодёжный философский кружок. Феликс начал давать информацию на членов этого кружка, но под влиянием общения с новыми друзьями его мировоззрение стало меняться. Он решил, что для него нравственно необходимо открыться и рассказать о своей работе в органах. Однажды, поздно вечером в метро он рассказал двум лидерам этого кружка о своём стукачестве. Для тех это был, конечно, страшный удар. Они вместе решили, что Феликс должен написать заявление, в котором откажется от всех своих донесений и от продолжения работы на «органы». Чем это ему грозило, Феликс, конечно, прекрасно сознавал. Позднее, уже будучи арестованным, подследственным он видел своё заявление с резолюцией самого Абакумова: «Карелина арестовать». Вместе с ним были арестованы тогда же и другие члены кружка.
В лагере один из членов кружка Виктор Красин, ставший потом вместе с Петром Якиром известным диссидентом, повстречался с Феликсом. Он вполне доверял Феликсу, что доказывается тем, что Красин сообщил ему о своих планах побега.
Заключённые лагеря, где находился Феликс, готовили восстание. Стало известно, что есть осведомитель. Осведомителя решено было убить. Феликс, возможно чтобы окончательно искупить свою вину и снять с себя всякое подозрение, вызвался привести этот приговор в исполнение. Он заколол осведомителя на нарах. Против
него было возбуждено новое уголовное дело. Он был помещён в одиночку и ждал смертного приговора.
Незадолго до своего ареста Феликс пережил религиозное обращение, но крещён ещё не был. В лагере он уже носил крест и считал себя христианином.
Во время одиночного заключения и произошло то, что Феликс называл откровением звезды. Перед этим у него было несколько необычных снов, о которых он впоследствии рассказывал проживавшей в Сергиевом Посаде прозорливой старице схиигуменье Марии. Мне со слов Феликса известно два её предсказания (я узнал их ещё до того, как они осуществились). Схиигуменья Мария говорила Феликсу: «Держись Пимена, Пимен будет Патриархом». Второе ещё более поразительное: «Однажды мы заснём в России, а проснёмся в Америке». По поводу снов Феликса она сказала: «Все сны хорошие, все сны к покаянию». Вот после этих снов у Феликса начался, как он говорил «поток уразумения», сущность которого сводилась к тому, что первообразом всех образов тварного мира является шестиконечная звезда. Он хорошо запомнил дату, когда это началось. Это было 1 апреля 1952 года. Этой дате Феликс придавал особое значение, так как считал, что по преданию в этот день – 1 апреля произошло воскресение Господне.
После этого события, продолжавшегося в течение нескольких дней, Феликс вообразил, что теперь он непременно должен быть освобождён чудесным образом из тюрьмы, чтобы проповедовать данное ему уразумение. Но этого не произошло, что воспринял Феликс спокойно. Состоялся суд. Феликсу добавили срок. Освобождён он был в 1956 году, пробыв в заключении восемь лет. (Впоследствии по первому своему делу Феликс был реабилитирован.)
В лагере Феликс принял крещение. Когда об этом узнала его мать, еврейка и бывшая жена видного чекиста, она сказала: «Лучше бы ты умер». Но, неисповедимы пути Господни. Спустя много лет, незадолго перед смертью она, под влиянием Феликса, конечно, сама с большой радостью приняла крещение. Её крестил о. Александр Мень.
После освобождения Феликс живёт некоторое время в Ташкенте, где знакомится с архимандритом Борисом (Холчевым), и становится его духовным сыном. Хотя его грехи сексотства и убийства были совершены до крещения, Феликс исповедуется в них. Архимандрит Борис по поводу его стукачества сказал ему: «Ведь Вы были тогда убеждённым комсомольцем, это вы воспринимали как свой долг…». Рассказывал Феликс о. Борису и о звезде.
Феликс всегда с большой любовью вспоминал об о. Борисе. Он говорил, что по-настоящему у него был один духовный отец – архимандрит Борис.
Мне посчастливилось много лет спустя быть в Ташкенте и познакомиться с о. Борисом. От него исходило ощущение необычайного мира и спокойствия. Для меня он навсегда остался неким эталоном православного человека, живым критерием православности. Думается, эта встреча сыграла очень важную роль в моей духовной жизни.
Поселившись в Москве, Феликс знакомится с церковными людьми. Его принимают в доме А. В. Ведерникова, редактора Журнала Московской
Патриархии. Он выступает с толкованием Апокалипсиса. Принимают его с большим воодушевлением. Действительно, говорить Феликс умел прекрасно. Кроме того, он обладал даром логического убеждения собеседника. О. Александр говорил про него: «Феликс может убедить в чём угодно». Своё прошлое Феликс не скрывал, но и не афишировал. И вот, вдруг в тех кругах, где его восторженно принимали, узнают, что он был стукачём и убийцей. Это производит впечатление шока. Нужно ещё ясно представлять себе, какое отношение было тогда к стукачам: страшнее стукача зверя нет. Кто-то отказывает ему в общении, но более спокойные и рассудительные вроде священников Александра Меня, Николая Эшлимана, Глеба Якунина, Димитрия Дудко продолжают поддерживать с Феликсом отношения, справедливо полагая, что всё это было в прошлом и к тому же ещё до крещения.
В это время происходит хрущёвское усиление гонений на Церковь. Священники Эшлиман и Якунин вместе с Карелиным пишут Открытые Письма Светским властям и Патриарху о бедственном положении Церкви в СССР и о противоречии этого положения советским же законам. Это было одно из первых правозащитных выступлений. И это был свободный голос гонимой Церкви. Письма писали собственно Эшлиман и Карелин. Глеб Якунин непосредственного участия в писании не принимал, но всё одобрял и подгонял в работе. Однако, было решено, что Феликс подписывать письмо не будет. Опасались, что его прошлое может как-то отрицательно повлиять на то, как письмо будет принято. Феликс согласился с этим, хотя впоследствии и очень об этом жалел. Подписали письмо два священника. Письмо было размножено и послано не только адресатам, но всем правящим архиереям Русской Церкви.
Письмо было восторженно принято многими церковными людьми, в том числе и некоторыми архиереями. Большой резонанс оно имело и на Западе, в частности в православных кругах. Сквозь глушилки по радио доходили до нас эти отзывы. Помню, один из зарубежных архиереев свой ответ на письмо надписал словами Тараса Бульбы: «Слышу сынку». Однако Патриарх вынужден был под давлением властей запретить священников Эшлимана и Якунина в священнослужении «за нарушение мира церковного». Священники подчинились решению Патриарха. Со стороны властей авторы Открытых Писем ожидали ареста. Их действительно вызывали в «органы», но арестовать не решились. Это был 1966 год.
В этом же году и была создана наша «подпольная духовная академия».
Итак, в начале октября 1966 года на квартире, которую снимал Л. Регельсон неподалёку от храма святителя Николая в Хамовниках, собрались о. Александр Мень, о. Николай Эшлиман, Феликс Карелин и мы, не так давно пришедшие в Церковь молодые тогда христиане. О. Александр отслужил молебен, представил нам Феликса как нашего преподавателя, а о. Николай напутствовал нас, сказав, что мы все, вероятно, ещё и не сознаём значение того дела, которое начато в этот день.
Полушутя, мы называли этот кружок подпольной духовной академией. В неё входило немного человек.
Женя Барабанов, ставший впоследствии искусствоведом и философом, Миша Меерсон - Аксёнов, служащий теперь священником в Нью-Йорке, Лев Регельсон, впоследствии автор известной книги: «Трагедия Русской Церкви» и диссидент, и я. Это был, так сказать, основной состав. Кроме нас время от времени приходили иногда и другие люди. Бывал, например, на наших занятиях Шурик Борисов, теперь – о. Александр, настоятель одного из московских храмов.
Впоследствии пути наши очень разошлись, между нами возникли большие разногласия. Но тогда… Тогда все мы были с благословения о. Александра учениками Феликса Карелина.
На наших занятиях мы изучали в основном Священное Писание, попутно касаясь многих основных догматических и эклезиологических вопросов. Феликс обладал феноменальной памятью и поражал нас своей эрудицией. Он старался быть строго церковным, богословствовать «по отцам» и избегать всяческого либерализма и модернизма в церковных вопросах. В этом, в частности, как я уже говорил, было его отличие от о. Александра Меня. Так, наприемер, если Мень по отношению к религиозным мыслителям «серебряного века» говорил: «Это наши учителя», то Феликс относился к ним очень критически, показывая имеющиеся у них расхождения с церковным учением. Это несколько охладило мою эйфорию от знакомства с религиозной философией начала века. Некоторое время Феликс Карелин жил в Ташкенте и был, как я уже писал, духовным сыном архимандрита Бориса (Холчева), знавшего св. Нектария Оптинского и св. Алексия Мечёва и бывшего их духовным сыном и учеником. Феликс много рассказывал об о. Борисе, ссылался на него, на его высказывания как образец подлинной церковности. В какой-то мере Феликс был звеном в цепочке, связывающей нас с церковной традицией, с памятью о живой святости в Русской Церкви. Кроме того, его работа алтарником дала ему знание практической, повседневной и даже бытовой церковной традиции, что было очень ценно для нас, только пришедших в Церковь.
Да, Феликс был яркой личностью, и некоторые были склонны его переоценивать, может быть, видеть в нём нечто большее, чем следовало бы. Тем сильнее было потом отталкивание от него, когда он споткнулся. Дело - то было почти пустяковое, а скандал вышел большой. Наверно, не нравилась некоторым силам наша «академия», и вот она развалилась почти из-за ничего. На праздник Рождества в 1967 году Феликс был приглашён в гости. Там выпив (вообще он пил мало и никогда не напивался), он поцеловал хозяйку дома. Это вызвало бурю возмущения. Миша Меерсон и Женя Барабанов особенно возбудились. Женя говорил, что это, не только безнравственно, но «противоестественно», а Миша обещал «бегать по Москве и всем об этом рассказывать». Они разорвали с Феликсом всякие отношения.
Я разговаривал об этом и с о. Александром Менем, и с о. Николаем Эшлиманом. О. Александр объяснял всё тем, что Феликс, натура увлекающаяся и артистическая. Он вовсе не требовал порвать с ним или что-то в этом роде. Однако, Барабанов и Меерсон, его духовные
дети сделали это. О. Николай Эшлиман сказал Феликсу: «Пить не надо в малознакомой компании», но больше всего он жалел о поведении Барабанова и Меерсона и о распаде «академии». Я и Регельсон сохранили отношения с Феликсом, считая, что не наше дело судить личные грехи других людей. Вообще в этой реакции на происшедшее видится что-то иррационально – несообразное. В чём тут дело? Может быть в том, что, как говорил Фёдор Михайлович Достоевский, «любит мир падение праведника». Сначала праведника сочинят, потом раздуют его падение… Сам же Феликс никогда себя за праведника не выдавал, уж это так.
В те времена, когда «академия» ещё существовала, было заметно, что Лев Регельсон находится на каком-то особо доверительном положении Ему Феликс сообщает нечто такое, чего мы ещё не знаем и что нам только предстоит узнать. Особенно это проявилось на одном из наших занятий. На обложке тетрадки своих конспектов я нарисовал сверху крест, а в центре – шестиконечную звезду. Шестиконечная звезда является, как я знал, символом Бога. Феликс, неожиданно для меня, был этим поражён. «Почему ты сделал это», – спросил он. Я ответил, что шестиконечная звезда кажется мне очень ёмким символом. «Да,– сказал он, – очень ёмкий символ. Если бы я рисовал обложку, я бы нарисовал точно такую. Это просто чудо. Надо, видно, ему всё рассказать». Он выразительно посмотрел на Регельсона. Но рассказал он мне всё значительно позже.
Это было уже в следующем году, после развала «академии». Как-то зимой мы гуляли возле Новодевичьего монастыря. Феликс вообще любил Новодевичий монастырь. Здесь была могила Владимира Соловьёва, которого он очень почитал, хотя и далеко не во всём с ним соглашался. Был поздний вечер, уже стемнело. Мы присели на скамейку над прудом. «Ну, что же ты хочешь знать», - спросил Феликс. «Всё», – ответил я. Что ещё я мог ответить? Феликс достал бумагу и нарисовал красным карандашом шестиконечную звезду. В вершинах верхнего треугольника он написал: Отец, Слово и Св. Дух. В вершинах нижнего: дух, вода и кровь. В центре звезды он написал: «Г. И. Х», то - есть Господь Иисус Христос.
Объяснение рисунка сводилось к следующему. В первом послании Св. Иоанна Богослова есть такое место:
Сей есть Иисус Христос, пришедый водою и кровию (и Духом), не водою только, но водою и кровию; и Дух свидетельствует о Нем, потому что Дух есть истина.
Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино.
И три свидетельствуют на земле: дух вода и кровь; и сии три об одном.
1 Иоанн; 5; 6 – 8. Шестиконечная звезда изображает шесть высших Свидетелей того, что Иисус Христос есть Сын Божий, «пришедый водою и кровию», то есть воплотившийся и вочеловечившийся. Об этом свидетельствуют все три Лица Св. Троицы и три сферы тварного мира: ангельский мир – дух, космический – вода, и человеческий – кровь.
Шестиконечная звезда есть высший образ всего сущего, первообраз всей твари, ей сообразны все образы тварного мира. Но сообразны они различно. Каждый из них имеет наибольшую сообразность с тем или иным началом, изображаемым лучом шестиконечной звезды. Можно говорить о доминировании того или иного начала в каждом конкретном тварном образе или о той или иной доминанте этого образа. Кроме того, каждая реальность тварного мира имеет несколько уровней своего бытия, у каждого из которых своя доминанта. Такое устроение тварного мира порождает многоразличие образов в нём. Зная свойства каждой доминанты, и определяя доминанту рассматриваемого объекта в тварном мире, мы можем составлять верное суждение о свойствах предмета нашего рассмотрения и о взаимодействии различных реальностей тварного мира между собою. Таково было учение Феликса о шестиконечной звезде как первообразе всего сущего в тварном мире. Вернее это было основание учения, его суть, сердцевина, которая раскрывалась в конкретных рассмотрениях тех или иных реальностей в тварном мире в свете представления о шести доминантах.
Но где же взял он это учение? Феликс считал, что оно было открыто ему Богом во время его заключения в сталинском лагере. В тот момент он находился в одиночке, ожидая смертного приговора. Несколько дней подряд он получал откровение о шестиконечной звезде. Не было ни видений, ни слышимых голосов. Был, как выражался Феликс, «поток уразумения» или «озарения». Он говорил, что сомневался, не прелесть ли это. Он молился, о том, чтобы Господь разрушил это его знание, если это прелесть. Впоследствии он нашёл подтверждение полученному знанию в приведённом тексте Послания Св. Иоанна Богослова, и это укрепило его в полученном знании.
Феликс рассказывал о звезде своим духовникам. О. Борис (Холчев) отнёсся к этому спокойно, но не придал особого значения. Много позднее мне довелось встретиться с о. Борисом. Я спрашивал его о звезде. Оказалось, что он просто забыл об этих разговорах с Феликсом. Но в то же время он и не воспринял всё это как прелесть, когда я снова вкратце снова рассказал ему об этом учении Феликса. Сказал
что-то вроде «может быть», во всяком случае никак особенно не прореагировал. Феликса же он помнил, и относился к нему по всей видимости хорошо. Когда Феликс был ещё его духовным сыном и хотел стать священником, о. Борис сказал ему: «Нет, священником Вы не будете. У Вас другой путь – путь литературного служения Церкви».
Рассказывал Феликс о звезде о. Александру Меню. Тот выслушал его и прокомментировал это так: «Ну, тебе это, наверно, какой- то йог телепатически передал». Звезда его не заинтересовала.
Эшлиман и Якунин приняли звезду с интересом, с большим интересом. Сами не занимались теоретическими рассмотрениями на этой основе, но предполагали у знания, основанного на звезде, большое будущее.
Действительно, представление о доминантах при рассмотрении образов тварного мира давало, казалось, поразительные возможности в познании. Ведь открывался некий универсальный принцип мироздания, некий безусловный критерий истинности в познании.
Как же Феликс объяснял себе и другим, что такое откровение было получено не великим святым подвижником, а человеком совершенно обычным в смысле праведности, во всяком случае в традиционном понимании праведности? Ведь должен же он был себе это как-то объяснять! Он говорил, что дар даётся не по заслугам, а даром. Вспоминалась тема Моцарта и Сальери. Главное – смиренное принятие дара, а не приписывание его собственным заслугам и подвижническим трудам. Да, он – «гуляка праздный», как Моцарт и Пушкин, а вовсе не подвижник, но не в наших силах понять Промысел Божий, кому и почему посылается дар.
Вечная проблема несовпадения гениальности и святости… Во всяком случае на святость Феликс не претендовал, как и на богословие в смысле богопознания. Его темой было всё же познание тварного мира. Хотя в основе предлагаемого метода лежало, как он полагал, особое откровение. Что же касается гениальности… Во всяком случае у него было представление о значительности своей миссии в этом мире. Звезда для него открывала невиданные ещё в истории возможности познания. Он говорил, что звезда – это тот «ключ Давидов», о котором сказано в Откровении Св. Иоанна Богослова:
И Ангелу Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет – и никто не затворит, затворяет – и никто не отворит. Откр.; 3;7.
И этот ключ, как полагал Феликс, вручён ему.
С помощью представления о шести доминантах в тварном мире, Феликс определял, какие явления в нём или какие стороны явления имеют ту или иную окачественность, Соответствующую окачественности Трёх Лиц Св. Троицы или трёх сфер тварного мира.
Этот метод применялся им, в частности для толкования Апокалипсиса. В Апокалипсисе часто используются различные числа. При их истолковании Феликс опирался на представление о шести доминантах. Так число семь понималось кок совокупность реальностей шести доминант и ещё одной, совмещающей все шесть в равной степени и являющей некую полноту. Так истолковывались
семь Асийских Церквей, семь печатей, семь ангельских труб, семь чаш гнева Божия. Число двенадцать понималось как удвоенная шестирица.
Но что же это за удвоение? Тут на помощь Феликсу пришёл Регельсон, предложив своё соображение. Каждая доминанта может проявляться двояко, в двух судьбах: кенотической, то есть страдательной, крестной и прославленной. Отсюда – полнота реальностей отражающих высший певообраз явлена не шестью, а двенадцатью. Конечно же, это мысль была глубоко ложной. Прославление спасённой и преображённой твари в её совокупности и в каждой её части невозможно минуя крест. Прославление – следствие принятия тварью креста, крестного пути. И прославленная «судьба» может быть только продолжением «судьбы» крестной. Это одна судьба для всей твари и какое - либо разделение её, представление о прославленности без креста или о том, что одни преимущественно страдают, а другие преимущественно прославляются, совершенно противоречит православной вере и православному чувству. Неслучайно это привело впоследствии к тому, что Регельсон начал отрицать необходимость аскетизма и покаяния в наше время, которое, якобы, есть, время прославленных судеб, а время покаяния и аскетизма уже прошло. Но это было уже позже, тогда дикость предположения о «двух судьбах» как-то не замечалась. Впрочем, и внимания этой идее почти не уделялось, и никакой особой роли в наших дальнейших занятиях она не играла.
В основном внимание наше было занято рассмотреним окачественности различных реальностей и явлений и сопоставление этих окачественностей с шестью доминантами.
Наибольший интерес представляло выяснение доминант отдельных людей. Среди наших друзей были люди, в которых доминанты действительно были очень ярко выражены. Эти шесть типов окачественности личных свойств в отдкльных случаях ярко проявлялись, а в других определить их было непросто. Однако, по мере подобных наблюдений всё более накапливался опыт и понимание конкретного содержания того, что есть доминанта. Были и ошибки, но они со временем исправлялись, и представление о доминантах становилось не только более полным, но и более точным. Опыт показывал, что есть, действительно шесть и только шесть основных типов окачественности, будь то отнесено к людям или другим реальностям и явлениям окружающего мира. Соотнесение этих рельностей с доминантами позволяло лучше понять окружающее и объяснить многие противоречия и непонимания, возникающие между представителями различных доминант, будь то центры духовной или светской культуры или взаимоотношения между друзьями и супругами.
Доминантная окачественность объясняла многобразие индивидуумов вообще, однако, возникал вопрос: если доминант только шесть, то чем объяснить множество индивидуумов, ведь их гораздо больше шести. Для объяснения этого Феликсом была предложена следующая картина. Подобно миру ангельскому, в мире человеческом существуют иерархии. Каждая личность определяет окачественность других шести личностей, воспринимающих её окачественность
по шести доминантам. Их собственная окачекственность соответствует прежде всего окачественночсти (доминанте) той личности, которая их возглавляет. Друг от друга они отличаются своей собственной доминантой. В свою очередь каждая из этих личностей определяет окачественность шести других и так далее. Стало быть, нужно, рассматривая окачественность личности, говорить о её доминанте на первом уровне, на втором и так далее. Практически возможным оказывалось определять только доминанту на первом и, иногда, на втором уровне. Ясно было, что чем иерархически выше личность, тем меньше у неё уровней, и тем легче определить её доминанту.
Это объяснение множества индивидуумов представлением о содержащей их иерархической структуре мог быть приложим не только к людям, но и к другим реальностям и явлениям.
Поскольку в результате происшедших впоследствии изменений во взглядах на природу и происхождение доминант, изменилось и понимание и их конкретного содержания. Об этом я собираюсь сказать несколько позже.
Казалось бы, получалась весьма стройная картина тварного мира, подтверждавшаяся не только специфическим опытом Феликса, но и нашим уже совместным опытом рассмотрения окружающего мира в свете представления о доминантах.
Однако, в скором времени начались недоумения. Первообразом шести типов окачественности были, согласно Феликсу «шесть свидетелей» Первого послания св. Иоанна Богослова, то есть три Лица Св. Троицы и три сферы тварного мира. Но тогда получалось, что первообразы шести доминант неравночестны: три – божественны, а три – тварны. Поскольку люди и другие реальности тварного мира, находящиеся на одном уровне бытия, на одном онтологическом уровне – равночестны, то и первообразы их, коненчно, должны быть равночестны. У Феликса были, правда, соображения о некоей «высшей звезде». Такую звезду, он полагал образуют Три Лица Св. Троицы, а также божественные идеи (по которым, согласно св. Григорию Богослову сотворён мир), нетварные божественные энергии и некоторое «начало». Что это за «начало» такое, было совершенно неясно. Ясно было, что чего – то недостаёт для того, чтобы получить шестирицу Высших Первообразов тварного мира в мире нетварном. На том, что высших первообразов именно шесть, Феликс стоял непоколебимо. Ведь именно в этом и состояла суть полученного им знания. Для меня лично, это был ещё далеко не безусловный аргумент. Безусловным аргументом могла быть только подтверждение, полученное из опыта Церкви, из опыта святых отцов. Но, в то же время и наш опыт рассмотрения окружающего подтверждал, казалось, что доминант действительно шесть.
Вместо сомнительного «начала» я предложил такую картину. Есть единая божественная энергия, о которой учит Православная Церковь. Но в единой божественной энергии можно различать множество даров, идей, действий. Чем же это множество различается друг от друга? Очевидно, что в истоке этих различий могут лежать лишь качественные различия ипостасных свойст Божественных Лиц. Стало быть в единой
божественной энергии различимы прежде всего три аспекта, соответствующие трём Божественным Ипосасям. И действительно, в сокровищнице православного богословия мы находим учение о божественных идеях – первообразах тварного мира, о собственно божественных действиях, через которые тварь может познавать Бога, и, наконец о божественном естестве, причастником которого призвано стать Божие творение. Поскольку Божественная сущность абсолютно не познаваема для твари, то речь апостола Петра о причастии Божественному естеству может относиться только к божественной энергии. Итак, в единой божественной энергии Церковь усматривает божественную природу, божественные идеи и божественные действия.
Эта картина основывалась не на частном опыте, а на учении Церкви. Но и она не объясняла, почему высших Первообразов всё–таки шесть. Действительно, Первообраз – ипостасные свойства, относящиеся к одному из Лиц Св. Троицы, отображённые в божественной энергии. Но Лиц во Св. Троице три, а не шесть. Откуда же шестирица Первообразов, полученная в опыте Феликса. Были предположения, что, может быть. К каждому из Лиц Св. Троицы относятся по две доминанты. Например, так. Каждая доминанта описывает отношение отношение одного Лица Св. Троицы к другому Лицу. Или так: отношение одного Лица Св. Троицы к другим Лицам – одна доминанта, отношение Лица к энергии – другая доминанта. Всё это было нужно, чтобы найти обоснование шестирицы Первообразов и тем оправдать опыт, полученный Феликсом.
Для Феликса отказаться от своего опыта было равносильно духовной катастрофе. Он говорил мне: «Если звезда – ошибка, то жизнь моя проиграна». Фраза весьма смутительная как по форме, так и по содержанию. Спасённость нашей жизни не в каких-то особых откровениях, а в приобщённости ко Христу, к Его искупительной за нас жертве. Казалось бы, ну ошибка звезда, ну и что же? Покаяться надо и продолжать жить. Настроение Феликса по отношению к своему опыту настораживало.
Феликс считал свидетельством духовной истинности опыта, как я уже говорил, Первое Послание св. Иоанна Богослова, то место, где сказано о свидетелях Иисуса Христа. Феликс говорил мне, что если бы не это место послания, то он готов был бы отказаться от звезды, но так он может опереться на авторитет Священного Писания. Это место некоторые считают более поздней вставкой, так как его нет в ранних списках. Но такая точка зрения не получила поддержки в Церкви. Напротив, Церковь считает это место послания подлинным и потому вполне авторитетным. Но важно вот что: это место послания вовсе не является обоснованием никакой шестирицы, потому что ни какой шестирице не говорит. Вспомним: в послании говорится, что о Христе свидетельствуют три на небе – Отец, Сын и Дух Святой, и три сии суть едино, и три свидетельствуют на земле – дух, вода и кровь – и сии три об одном. Итак, есть три и три, но нет шести. Действительно, нельзя же прибавлять к трём Ипостасям Св. Троицы три сферы тварного мира. Это не имеет никакого смысла. Бытие Божие не то,
что бытие твари, нет той единой плоскости в которой можно было бы счислять Бога и тварь. Это же подчёркивает и само послание: три - на небе и три – на земле. И бытие их различно: три на небе – едино и три на земле – об одном. Где же шесть?
Понял я это далеко не сразу. А когда понял и сказал об этом Феликсу, то его реакция была более эмоциональной, нежели сколь ни будь убедительной. Но всё же он возразил мне: мы же говорим о двух природах во Христе, несмотря на их принадлежность к разным бытиям – божественному и тварному. Да, говорим. Но совсем в ином смысле. В этом случае, когда мы говорим о двух, то это – способ различения природ. В случае доминант мы имеем дело с реальностями, находящимися на одном онтологическом уровне и образующими одну единую структуру, а потому и перовобразы их должны быть тоже на одном онтологическом уровне и тоже образовывать некое единство. Не могут образовывать некую единую шестирицу равночестных первообразов реальности, принадлежащие к разным бытиям. Настолько разным, что даже нет и слова, которое было бы приложимо к ним обоим. В частности, строго говоря, слово бытие, согласно св. Григорию Паламе, если применяется к божественному бытию, не может быть применено к бытию тварному и если применяется к бытию тварному, не может быть применено к бытию божественному. Какая уж тут шестирица!
Это ставило опыт Феликса под серьёзное сомнение. Никакого церковного обоснования для него не находилось, хотя мы потратили несколько лет на поиски такого обоснования.
Несмотря на огромное значение, которое придавал Феликс своему личному духовному опыту, связанному со звездой, несмотря на всё своеобразие своего духовного склада, он старался быть человеком церковным и не мыслил себя хотя бы в чём-то и как-то вне Церкви. Более того, он, по крайней мере во время нашего общения, считал себя традиционалистом и противником всякого либерального модернизма.
Летом 1967 года он обнаружил, что на страницах Журнала Московской Патриархии появляются статьи и публикации выступлений, содержащих некое новое учение, называемое «богословием мира». Авторами этих публикаций были митрополит Никодим (Ротов) и некоторые другие духовные лица. В их работах делалась попытка стереть различия между Церковью и миром, «заземлить» цели и ценности христианства, подчинив их строительству Царства Земного, отодвигая Царство Небесное в «отдалённейшую эсхатологическую перспективу». Соответственно, выражалось негативное отношение к монашескому подвигу, но зато приветствовалась социальная революция, задачей христианства объявлялось строительство Царства Божия на земле понимаемого как некое земное устроение. Вера в Бога объявлялась необязательной для спасения и вообще христианство с точки зрения этого учения нуждалось в принципиальной реформации. Фразеология и идеология этого учения сильно отдавала масонством и коммунизмом.
Критике этого модернизма и была посвящена работа, написанная Феликсом вместе с несколькими соавторами и направленная
ими на Поместный Собор Русской Церкви 1971 года. По свидетельству историка Д. В. Поспеловского: «Послание стало сенсацией и обсуждалось на Соборе». Для официального ответа на своё обращение Феликс и его соавторы, в числе которых находился и я, были вызваны к митрополиту Питириму (Нечаеву). Митрополит принял нас с улыбками, советовал «успокоится» и очень рекомендовал изучать книгу, которую он рекомендует и всем своим сотрудникам и которая лежала в тот момент на его столе. Это была книга о правилах хорошего тона. По существу разговор не состоялся. Это и не удивительно для тех времён. Однако, через некоторое время в Журнале Московской Патриархии появилась статья митрополита Никодима, критикующая богословский модернизм, вызывающий «справедливые нарекания со стороны ревнителей». Речь в статье шла о его собственном богословии, что, впрочем, умалчивалось. С тех пор публикации подобного рода на страницах ЖМП не появлялись.
В последующие несколько лет мы с Феликсом занимаемся тем, что он в след за русскими софиологами о. Павлом Флоренским, о. Сергием Булгаковым и другими назвал «софиологией». Сюда входила и критический разбор предыдущих софиологических систем, и развитие представления о мире как отражении Премудрости Божией. Главную методологическую роль в этом представлении играло понятие о шести доминантах, о шестиконечной звезде как первообразе тварного мира. Феликс в основном толковал Апокалипсис и определял доминанты различных тварных реалий, я написал статью «Онтологическая проблема в русской софиологии» и пытался найти догматическое обоснование звезде как первообразу тварных образов. Сам по себе мистический опыт Феликса, значивший для него так много, меня, конечно, ещё не убеждал в доброкачественности как самого опыта, так и его содержания. Достаточно убедительного догматического обоснования звезды в православном богословии я найти не мог.
Расстались мы с Феликсом ещё до того, как у меня чётко сформировалось возражение против его учения о звезде. Но причиной нашего расхождения было по сути всё то же.
В 1975 году Феликс снимал дачу в Репихово. В этих местах, недалеко от Радонежа, мы уже несколько лет снимали дачи, и часто к нам приезжали наши друзья и единомышленники. Здесь было много замечательных встреч и прогулок по местам преподобного Сергия. Много можно было бы об этом рассказать, но сейчас не будем отвлекаться от главной темы: от истории появления иконологии. В1975 году Феликс вдруг затворился на несколько недель и перестал кого-либо принимать. Он писал книгу, которую назвал потом «Июльский дневник». Название было навеяно книгой стихов Вячеслава Иванова «Римский дневник». Вячеслава Иванова Феликс очень к этому времени любил и почитал чуть ли ни как пророка. Вообще писал Феликс довольно мало. Графоманом он явно не был. Он предпочитал живое общение. А тут у него вдруг стало писаться. Он говорил, что находится под воздействием «благодатного потока». Книга была написана, и настал момент, чтобы передать её нам для прочтения и обсуждения.
Феликс чувствовал себя именинником.
С первых же страниц я увидел, что Феликс вступает в противоречие с церковной традицией. Он утверждал, что дух, душа и тело в человеке являются отображениями Св. Троицы, имея своим первообразом три аспекта божественной энергии. Получалось, что дух душа и тело в человеке равночестны. Здесь было явное противоречие учению Церкви о том, что дух выше тела. Св. Григорий Богослов, например, писал о том, что духовная природа ближе к божественной, чем материальная. Св. Григорий Палама говорил, что душа управляет телом, как Бог управляет тварным миром. Да и весь аскетический опыт церкви противоречил такому утверждению. Дух и тело составляют некую онтологическую вертикаль, иконически отображающую отношения Бога и твари. И это – учение Церкви. Эту-то вот онтологическую вертикаль Феликс, к сожалению чувствовал плохо. Потому-то и увидел он в послании св. Иоанна Богослова «шестирицу», не разглядев онтологическую пропасть между бытием божественным и бытием тварным. На один уровень бытия были сведены в его представлении о «звезде» Бог и тварь, а в самой твари – дух, душа и тело. В этом проявилось какое-то нечувствие Феликсом онтологической вертикали, несводимость иерархически различных природ в одну плоскость.
Конечно согласиться с таким утверждением я не мог. Вместо ожидаемого одобрения и даже восхищения Феликс встретил критику. Это было для него неожиданным ударом. Эйфория кончилась. Но с критикой он не согласился. Феликс объявил, что я и наш общий друг, вставший на мою же позицию, находимся в «плохом духовном состоянии», раз не принимаем того, что сам он считал плодом воздействия на него особой благодати. Дальнейшая совместная работа стала невозможной, и мы расстались. В этом не было совершенно ничего личного, расхождение было исключительно по догматическим вопросам, но дальнейшего общения уже не получалось, поскольку основанием нашего общения было, конечно, идейное единомыслие. При его утрате, бытовое приятельство было невозможным. Да это и правильно.
Дальше происходят странные вещи. Через какое-то время Феликс пишет «Теологический манифест». Работа по существу слабая и где-то удивительно дилетантская. В ней Феликс пытается дать христианское обоснование коммунизма. Дело не новое, но он обнаруживает полное незнание критики подобных попыток, делавшихся до него. Во всяком случае, в его работе совершенно нет никаких указаний на осведомлённость, что он тут не первый. Самое же странное и удивительное в том, что работа написана в духе того богословского модернизма, против которого он же сам выступал не так давно. Я написал критическую статью по поводу его идей в «Теологическом манифесте», которая называлась «О хлебе небесном и закваске фарисейской». Тогда, конечно, нигде все эти статьи опубликованы быть не могли. Но Феликс послал всё же свою работу в Издательство Московской Патриархии, вероятно полагая, что властям должно понравиться богословское оправдание и освящение коммунистической идеи и что статью могут
напечатать. В дальнейшем, Феликс надеялся на христианизацию коммунистической власти, чему и должно было послужить его богословие. Этой его утопии, как и всем утопиям, осуществиться было не дано.
Меня же в это время понесло в противоположную крайность. Вместе с о. Глебом Якуниным, также разошедшимся с Феликсом, я занялся диссидентской правозащитной деятельностью.
Когда же этот период для меня закончился, я снова вернулся к тому, что было мне более свойственно: к рассмотрению мира как отображению высших божественных Первообразов. Эта мысль, о том, что образы мира – отображение божественных первообразов – святоотеческая, но я узнал о ней от Феликса, за что буду ему всегда благодарен.
Вскоре я совершенно отказался от идеи о том, что звезда – первообраз тварных образов. В процессе работы и изучения святоотеческого богословия для меня стали совершенно ясными два основных положения.
1. Все образы и структуры тварного мира являются отображениями двух высших божественных Первообразов: Св. Троицы и Богочеловека. Эта мысль неоднократно высказана в творениях великих Святых Отцов.
2. Среди образов и структур тварного мира могут быть не только верные отображения Первообразов, их истинные иконы, но и отображения искажённые, подобно тому как в сознании человеческом могут быть не только догматы, истинно отображающие божественные истины о Св. Троице и Богочеловеке, но и ереси.
Есть соответствие между отображением Первообразов в догматическом учении и в образах тварного мира. Это даёт возможность, сопоставляя образы и структуры тварного мира с православным учением, судить о духовной окачественности тварных реалий.
Эти два положения давали методологию рассмотрения тварного мира в свете божественного откровения, давали возможность целостного православного видения мира. Русская религиозная мысль, начиная со славянофилов, стремилась к обретению «цельного знания», органически сочетающего как православное вероучение, так и светское знание, культуру. Здесь открывалась возможность обретения такого знания, но не как «синтез» знания церковного и светского, а как осмысление светского знания и воцерковление его в свете Божественного откровения, в свете знания церковного.
Что же касается шестиконечной звезды, то мне стало ясно каким образом идея о ней как о первообразе тварного мира может быть использована идеологией антихриста. На эту тему я написал статью «Крест и звезда», которая была опубликована в Вестнике Союза православных братств
Естественно, у меня возникло желание вновь встретится с Феликсом и рассказать ему об этих идеях. Мне казалось, что он должен согласиться с моими, вернее со святоотеческими аргументами, как бы не было это болезненно для его самолюбия.
Мы возобновили наши встречи, но когда я попытался начать говорить о неприемлемости звезды для православного сознания, то Феликсу стало физически плохо. Он лёг, выпил сердечное лекарство. Продолжать что-либо обсуждать было невозможно. Потом
я ещё пытался что-то говорить по телефону, реакция снова была бурно – эмоциональной, по существу же – ничего. У нас был общий друг, врач по образованию, который общался с нами обоими, был в курсе наших разногласий и знал, в каком состоянии находится Феликс. Я спрашивал его, как он думает, стоит ли мне ещё попытаться встретиться с Феликсом. Но друг наш не советовал мне этого, говоря, что закончится всё это скорее всего только сердечным приступом. Больше мне с Феликсом говорить не пришлось. Через несколько месяцев он неожиданно умер от рака.
(Спустя тридцать лет)
Если бы теперь, уже более тридцати лет пребывания в Церкви, я услышал что–либо подобное «откровению звезды», то это вызвало бы у меня прежде всего настороженность. Впрочем, Св. Отцы советуют в таких случаях «не принимать и не отвергать» сомнительный духовный опыт. Тогда же я относился с большим доверием к Феликсу, человеку глубоко религиозному, давно уже пришедшему в Церковь, имеющему значительный опыт церковной жизни и общения с авторитетными людьми, выступавшему с позиций традиционализма как защитник православия и канонической чистоты и, кроме того, рекомендованным для меня несколькими священниками в качестве преподавателя. Как же было мне ему не доверять? (Действительно я многим обязан ему теми действительно церковными знаниями, которые от него получил.)
Странно другое: то, что этот опыт не вызвал духовной настороженности у людей значительно более церковных и опытных, чем я, у священников и даже у о. Бориса Холчева. Впрочем о. Борис как раз не принимал и не отвергал. Он скорее воздерживался от суждения. Но с ним мне поговорить удалось уже значительно позже, да и разговор этот, как я уже отмечал не предостерёг меня от опасностей «опыта Феликса».
Убеждение, что не звезда является Первообразом образов тварного мира и не может им являться пришло ко мне гораздо позже, постепенно. Это не было следствием «различения духов» – дара, которым я не обладаю. Просто твакое понимание звезды противоречило догматическому учению Церкви. Но мне нужно было время, около десяти лет, чтобы достаточно разобраться в этом. Интересно, что когда я уезжал из Ташкента на прощание о Борис подарил мне книгу «Введение в догматическое богословие» о. Петра Гнедича. Книга эта не была издана, книги такого рода были тогда большой редкостью, и представляла собою машинописный экземпляр. Я воспринял её не только как чрезвычайно полезную и интересную для себя книгу, но и как благословение о. Бориса. И это, конечно в первую очередь. Вместе с подаренной им фотографией с портрета преп. Серафима я берегу её как драгоценную для меня память об о. Борисе и его благословение.
Чем же было «откровение звезды» с церковной точки зрения. Я не считаю себя вправе по своей духовной немощи выносить какой либо суд. Я могу только предполагать.
Поскольку шестиконечная звезда как первообраз всего творения не имеет никаких оснований в Священном Писании и Священном Предании Церкви,
а также поскольку онтологически такое предположение согласуется с антихристианским пантеизмом, пониманием мира как «инобытия Бога», с учением о «единосущии Бога и мира», постольку обоснованно можно утверждать, что знание это было внушено Феликсу не от Бога.
На протяжении многих лет он пытался как то согласовать это знание с церковным учением. Но не мог. Не смог и отказаться от него, от своей избранности в получении нового откровения. Ему очень хотелось осуществить в Церкви какую-то особую миссию, и «откровение звезды» было для него залогом этого. На самом деле, он сам стал заложником этого «откровения» потеряв свободу богословского исследования. Если уж безусловно была принята установка на его собственную избранность и на истинность «откровения», то какое уж тут свободное исследование! А такая установка у него, к сожалению, была. Напомню его слова: «Если звезда – ошибка, то моя жизнь проиграна». Как содержание, так и стиль этой фразы явно неправославного духа. Феликс непереносил критики в адрес «звезды», даже физически. Возмущался, чувствовал упадок сил и здоровья. Он повторял: «Не надо ничего трогать и менять, откровение «запечатано»». В этом чувствовалась егко собственная неуверенность в своей правоте.
Но неуверенность Феликса чувствовалась также и в том, что он не написал всё же развёрнутой философской работы, содержащей его концепцию. Внешние условия для этого были, но, видно, внутренне всё же что-то мешало ему это сделать. Я думаю, что мешала ему – его церковность.
В одном из интервью Глеб Якунин, когда то на протяжении многих лет бывший единомышленником и сподвижником Феликса, а затем разошедшийся с ним, охарактеризовал его примерно так: «очень одарённый, но трагически нереализовавшийся человек». Мне кажется, что в данном случае нереализованность Феликса как «богослова звезды» - это его заслуга, успех, а не провал. Уж лучше «нереализоваться», как Карелин, почивший в мире с Церковью, чем реализоваться так, как Якунин, стяжавший в определённый период мировую известность, но анафематствованный Церковью, и совершенно, насколько мне известно, утративший способность к диалогу с Ней. Дай-то Бог ему опомниться. «какая польза человеку, если он приобретёт весь мир» - «реализуется», например, - «а душе своей повредит?» (Мк.,8, 36; Мф.,16, 26)
Однажды Феликс рассказал мне такой свой сон.
Он спрашивал во сне архимандрита Бориса о месте Вл. Соловьёва и о. Сергия Булгакова в Церкви. О. Борис ответил так: «Соловьёв и Булгаков занимают такое же место в Русской Церкви, как великий дидаскал Ориген в Церкви Александрийской. От них два пути: один – ко Христу, другой – к Антихристу». Наверное то же самое можно сказать и о Феликсе, как о богослове, конечно. Судьбы людей знает Бог.
Во всяком случае, если силы «тайны беззакония» делали расчёт на его творческие силы, сообщая ему философию «звезды», надеялись на создание глобальной философской системы, обосновывающей «единосущие» Бога и мира, равночестность, равносильность
Бога и мира, то этого не произошло. Феликс их надежд, к счастью, не оправдал.
Иногда я думаю о Феликсе как о последнем представителе «серебряного века».С одной стороны – несомненная тяга к духовности, к православию, с другой – отсутствие должной критики по отношению к себе, к светской культуре. Какая-то путаница между собственным творчеством и теургией, передоверие к себе и грандиозные претензии на значимость собственной личности. Всё это расцвело тогда, в век этот «серебряный» махровым цветом. Но дал этот цвет плоды горькие и трагические в судьбах прежде всего самих «творцов». Брюсов, Бальмонт, Блок, Цветаева, Есенин, Скрябин, многие другие – сплошные разочарования и крушения грандиозных планов и надежд. Причина, конечно, в отсутствии трезвости, присущей церковному сознанию, трезвости, основа которой – смиренное хождение перед Богом. Кто мы такие? – рабы неключимые. И это должно быть в душе искренне, по-настоящему.
Вячеслав Иванов, один из корифеев «серебряного века», столь любимый Феликсом и близкий ему по духу замечательно выразил эту духовную муть своего времени:
«Так долго с пророческим мёдом
Мешал я земную полынь,
Что верю деревьям и водам
В багряности рдяных пустынь
Всем призрачным фата-морганам,
Всем песням воздушных сирен,
Земли путеводным обманам
И правде небесных измен». 
