Если, как учит Церковь, соборность исходит от Бога, то путь к ней – в сочетании человеческой воли с волей Божественной, в преображении челочеческой природы под воздействием Божественных Энергий, т.е. в синергизме.

  Великий спор о церковной власти, разгоревшийся в послесоборный период в Русской Церкви, был связан все с той же проблемой синергизма. Как в Византии ХIV века в лице Варлаама и Паламы произошло столкновение синергизма и самозаконного гуманизма: спор о путях развития человеческой личности, о способах согласования человеческой воли с Божественной, так было и здесь – в связи с конкретным вопросом о природе церковной власти. С одной стороны, было "бюрократическое" понимание церковного управления - как административного принуждения, подчинение которому было обязательным, независимым от требований веры и совести. С другой стороны - было понимание церковной власти как реализации Божественной воли. В России многими верующими так понималась даже Царская власть, тем более это казалось несомненным для власти Церковной.

  Синергическое понимание церковной власти было представлено большинством Поместного Собора, затем Патриархом Тихоном и его преемниками - митрополитами Петром и Кириллом. Понимание административно - бюрократическое было представлено обновленцами, а затем митрополитом Сергием, фактически вставшим во главе церковного управления. Великий спор потребовал огромных усилий церковного разума, и его исход оказался решающим для судеб Русской Церкви, определив также и нынешнее ее лицо. Исход же спора оказался в том, что синергизм в России снова потерпел поражение, как он его постоянно терпит со времен разгрома "нестяжателей". Но соотношение сил было уже новым: церковный синергизм на этот раз явил себя так мощно и авторитетно, что лишь откровенное насилие со стороны государственной власти смогло его сокрушить. Дорогой ценой заплатил церковный бюрократизм за свою победу: платой за поддержку государства стал также "синергизм", но не с Духом Божиим, а с духом Революции. "Бюрократическое" направление в Церкви также было затем подвергнуто разгрому, но от него остался корень, из которого выросла почти вся нынешняя духовность, а также иерархическая структура Русской Церкви. Неизбежная борьба за церковный синергизм – снова впереди... Другой надежды у христианства нет.
                                                                     * * *


Экклезиологические принципы, намеченные Всероссийским Церковно-Поместным Собором, углубленные затем Патриархом Тихоном и его ближайшими сотрудниками, не были и не могли быть сразу поняты и осуществлены во всей полноте церковной жизни. Помимо непривычной "новизны" самих принципов, положение осложнялось тем, что расстрелы, ссылки и эмиграция унесли к моменту кончины Святейшего Патриарха Тихона самых видных иерархов и крупнейших церковных деятелей, которые могли бы своим авторитетом утвердить в общецерковном сознании эти дерзновенные прозрения. Вековые привычки и традиции делали свое дело, приводя к порой непроизвольному искажению Соборного и Патриаршего замысла о создании подлинно православных форм церковной жизни.

Уже обновленчество, несмотря на все его эффективные нововведения, было в своих духовных корнях течением глубоко реакционным. Оно возвращалось к только что преодоленным Церковью изжитым формам существования. Но если и раньше эти формы приводили к угнетению церковной жизни, то возврат к ним перед лицом воинствующего антихристианства приводил к неизбежному духовному краху.

Однако и те члены Русской Церкви, которые сохранили верность патриаршему строю, в большинстве своем еще не осознали с полной ясностью, в чем состоит сущность этого строя. Соборные установления были направлены к тому, чтобы Церковь видимым образом проявила себя как синергическую Теократию, реализация которой требовала предельного напряжения свободной человеческой активности. Но в сознании многих членов Церкви этот образ Теократии подменялся идеей государственного единоначалия, с его системой наследования власти, чиновничьим аппаратом и патриархальным принципом беспрекословного и безответственного послушания "старшим".

Такое частичное отступление с позиций, завоеванных Собором, многим казалось единственным способом защитить Церковь от натиска обновленцев и других раскольников. При этом почти совсем был отвергнут тот главный путь сохранения православной церковности в бедственных условиях, который был указан Патриархом Тихоном в духе Соборных установлений – превращение Местной Церкви каждого Епископа в самостоятельное и незыблемое основание Православия. Как это уже не раз бывало в истории Церкви, кажущаяся благочестивой – а в действительности означающая нежелание откликнуться на Божественный Призыв – попытка удержаться на консервативной позиции в борьбе с антиправославными течениями и на этот раз привела к потере всего, что хотели сохранить. Попытка подменить Боговластие – единоначалием, попытка заменить трудный путь утверждения экклезиологического достоинства каждого Епископа как самостоятельной основы Церкви – лжесмиренным послушанием церковно-административному "начальству" привела к разрушению всего патриаршего строя Русской Церкви. В результате Русская Церковь оказалась ввергнутой в те же бедствия, которые несло с собой обновленчество – частичное восстановление церковно-государственной лжесимфонии и подмена соборно-патриаршего строя Церкви строем административно-бюрократическим...

30 марта/12 апреля 1925 года, после торжественного погребения Святейшего Патриарха Тихона в Донском монастыре, в присутствии 60 архиереев было оглашено распоряжение Патриарха Тихона о порядке Местоблюстительства, составленное им 25 декабря 1924/ 7 января 1925 г. на случай своей смерти:

"В случае Нашей кончины Наши Патриаршие права и обязанности, до законного выбора нового Патриарха, предоставляем временно Высокопреосвященному митрополиту Кириллу (Смирнову). В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам вступить ему в отправление означенных прав и обязанностей, таковые переходят к Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу (Преображенскому). Если же и сему митрополиту не представится возможности осуществить это, то Наши Патриаршие права и обязанности переходят к Высокопреосвященному Петру (Полянскому), митрополиту Крутицкому.

Доводя о настоящем Нашем распоряжении до общего сведения всех Архипастырей, пастырей и верующих Церкви Российской, считаем долгом пояснить, что сие распоряжение заменяет таковое Наше распоряжение, данное в ноябре месяце 1923 года.
Тихон. Патриарх Московский и всея России".

Таким образом, Патриарх Тихон открыл Церкви имена тех избранников, которых он, по поручению Собора, наметил в 1918 году и которые были наделены Собором чрезвычайными полномочиями – всей полнотой "патриарших прав и обязанностей". Однако большинство собравшихся архиереев восприняли это распоряжение как "Завещание" (так называет этот документ и сам митр. Петр в своем первом послании). В этой нечеткости понимания соборного происхождения власти Чрезвычайных Местоблюстителей уже скрывалась опасность будущих тяжких ошибок. Но никто не мог тогда предполагать, что эти, на первый взгляд, "тонкости" в действительности будут определять судьбу Русской Церкви. Все покрывалось благоговением перед волей почившего Патриарха и сознанием необходимости иметь единственного и бесспорного возглавителя Церкви. В сознании архиереев, в их понимании благодатной природы церковной власти на первый план выступила идея "благословения на послушание", игравшего столь важную роль в русской церковной и, в особенности, монашеской жизни. Отсюда – и представления о "преемстве власти" и о "послушании во исполнение воли почившего Патриарха", выраженные в тексте заключения, подписанного архиереями. Сама по себе идея "благословения" выражала собой дух синергизма – это было стремление к тому, чтобы каждое человеческое действие освятить участием Божественной благодати; послушание перед старшими выражало собой отказ от личного своеволия, готовность подчинить себя воле Божией. Но в то же время не было достаточно осознано, что Патриаршее служение не есть обычное монашеское "послушание"; что харизма Первосвятительской власти дается лишь при условии Соборного избрания и путем завещания или благословения передаваться не может.

Текст заключения, подписанный присутствовавшими архиереями, звучал так:

"Убедившись в подлинности документа и учитывая 1) то обстоятельство, что почивший Патриарх не имел иного пути для сохранения в Российской Церкви преемства власти и 2) что ни митрополит Кирилл (Смирнов), ни митрополит Агафангел (Преображенский), не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых на них вышеприведенным документом обязанностей, Мы, Архипастыри, признаем, что Высокопреосвященный митрополит Петр (Полянский) не может уклониться от данного ему послушания и во исполнение воли почившего Патриарха должен вступить в обязанности Патриаршего Местоблюстителя".

Первой под документом стояла подпись Нижегородского митрополита Сергия – он снова был самым авторитетным иерархом и, возможно, одним из главных составителей текста заключения... Помимо идеи "послушания" в этом коротком тексте выражена еще одна очень сомнительная мысль: епископы соглашаются с распоряжением Патриарха на том основании, что он "не имел иного пути для сохранения в Российской Церкви преемства власти"! Но правилен ли этот "путь" по существу, в заключении не говорится ни слова: это умолчание могло наводить на мысль, что "сохранение преемства власти" есть та цель, которая оправдывает и не совсем правильные средства. Но если путь завещания – канонически неверный, а "другого пути у Патриарха не было", то это означало бы лишь то, что Господь временно лишает Русскую Церковь "преемства власти", т.е. оставляет Ее без центрального управления. Если бы это было так, то следовало смириться с этим фактом, засвидетельствовать его перед всей Церковью и затем руководствоваться церковными установлениями, предусматривающими такую ситуацию. Дело здесь не в каноническом "буквоедстве", а в готовности подчиниться воле Божией, даже когда она нам не вполне понятна или противоречит нашим расчетам и соображениям. Святые каноны, или правила церковные, для того и существуют, чтобы положить границу нашей самостоятельности, даже когда мы руководствуемся самыми благими намерениями, и открыть дверь для проявления воли Божией. Это также входит в практику синергизма.

Те формулировки, которые были заложены в тексте "Заключения", уже открывали путь для поиска не вполне строгих, не вполне канонических способов сохранения в Церкви "преемства власти" – к каким смятениям и бедствиям это привело, мы сейчас увидим. Понадобилось около 8 лет мучительной внутрицерковной борьбы, прежде чем несколько выдающихся иерархов Русской Церкви смогли ясно осознать и отчетливо выразить существо Соборного замысла и подлинную природу Первосвятительской власти митрополита Петра. Хотя достигли они этого понимания тогда, когда их голос был услышан лишь немногими, но важно то, что голос этот все же успел прозвучать...

Недолго довелось пробыть митрополиту Петру у руля церковного управления. Вскоре стало ясным, что митрополит Петр – не тот возглавитель Церкви, который может устроить ее врагов. В сане Первоиерарха митрополит Петр, как прежде Патриарх Тихон, оказался тем камнем, о который разбились надежды обновленцев и их покровителей. Хотя в заверениях и призывах к соблюдению гражданской лояльности митрополит Петр пошел еще дальше Патриарха Тихона (достаточно вспомнить текст Послания, которое митр.Петр принес на подпись Патриарху в последние часы его жизни), однако во всех этих заявлениях не содержалось характерной для обновленцев ноты духовно-нравственной солидарности с партийной политикой. Никакими угрозами и ухищрениями власть так и не смогла вынудить к этой солидарности ни Патриарха, ни его верного Местоблюстителя. Безуспешными оказались также попытки заставить митр. Петра пойти на организационное объединение с обновленцами. Через восемь месяцев после смерти Патриарха, 27 ноября/10 декабря 1925г., Патриарший Местоблюститель Петр и группа близких к нему епископов были арестованы. За несколько дней до ареста он составил распоряжение об управлении Церковью:

"В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам отправлять Мне обязанности Патриаршего Местоблюстителя, временно поручаю исполнение таковых обязанностей Высокопреосвященнейшему Сергию (Страгородскому), митрополиту Нижегородскому. Если же сему митрополиту не представится возможность осуществить это, то во временное исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя вступит Высокопреосвященнейший Михаил (Ермаков), Экзарх Украины, или Высокопреосвященнейший Иосиф (Петровых), архиепископ Ростовский, если митрополит Михаил (Ермаков) лишен будет возможности выполнить это мое распоряжение.
Возношение за богослужением Моего имени, как Патриаршего Местоблюстителя, остается обязательным.
Временное управление Московской епархией поручаю Совету Преосвященных Московских викариев, а именно: под председательством епископа Дмитровского Серафима (Звездинского), епископу Серпуховскому Алексию (Готовцеву), епископу Клинскому Гавриилу (Красновскому) и епископу Бронницкому Иоанну (Василевскому).
Патриарший Местоблюститель Митрополит Крутицкий, смиренный Петр (Полянский)".

Итак, "Заместителем Местоблюстителя" стал митр. Сергий (Страгородский)... Трудно было тогда предполагать, какую исключительную роль сыграет это распоряжение митр.Петра в дальнейшей истории Русской Церкви.

Сравнивая это документ с аналогичным распоряжением Патриарха Тихона перед арестом в 1922 году, мы можем видеть существенные различия. Патриарх Тихон передавал митр. Агафангелу всю полноту первосвятительской власти, без всяких оговорок о возношении имени, на основании чрезвычайного постановления Собора. Очевидно, имелось в виду, что в случае принятия митр. Агафангелом обязанностей Первоиерарха его имя и будет возноситься за богослужением. Но в тот тяжкий период 1922-23 гг., когда Патриарх Тихон был под арестом, когда митр. Агафангел принять управление Церковью не смог, а натиск обновленцев был стремительным и успешным, для многих православных "автокефалистов" основным символом единения стало возношение имени Патриарха Тихона на великом входе за литургией. Этот богослужебный символ, введенный Поместным Собором через три месяца после избрания Патриарха, был наиболее наглядным и близким для церковного народа выражением своей духовной верности Патриарху Тихону.

В принципе трудно возразить против такого символического выражения верности находящемуся в ссылке или под арестом Первоиерарху, но в этом была и опасность. Отделение литургического поминания Первоиерарха от того реального управления Церковью, в котором заключается сущность Первосвятительского сана, могло породить в сознании верующих иллюзию, что сан Первоиерарха и связан прежде всего с самим литургическим действием, вплоть до того, что поминание его необходимо для совершения таинства. При этом забывалось фундаментальное положение церковных канонов, что для совершения таинства достаточно возношения имени правящего Епископа. Хуже того, мог возникнуть взгляд, что харизматическая природа Первосвятительского сана исчерпывается этим литургическим проявлением, тогда как фактическое управление Церковью есть обычное человеческое дело – сопровождаемое или не сопровождаемое Божественной благодатью, в зависимости от личной духовности Первоиерарха, как это бывает и во всех остальных человеческих делах. В дальнейшем эта ошибка со всей силой проявилась в церковной практике, и ее возможность уже заложена в распоряжении митр. Петра, разделяющем мистический аспект Первосвятительского сана от фактического управления Церковью.

Оговорив необходимость возношения своего имени, митр.Петр не оговаривает объема полномочий Заместителя, так что по прямому тексту документа можно было предположить, что передается вся полнота власти Местоблюстителя, равная, согласно Чрезвычайному постановлению Собора, власти Патриарха. Между тем на такую передачу власти митр. Петр полномочий не имел, и если бы даже попытался это сделать, такой акт был бы канонически бездейственным, и никакими постановлениями митрополита Петра никто в Церкви не мог стать Первоиерархом, кроме лиц, поименованных в распоряжении Патриарха Тихона. Хотя митр. Петр впоследствии пояснил, что он имел в виду лишь весьма ограниченные полномочия своих заместителей по ведению текущих дел – однако и такое заместительство было нововведением, не предусмотренным никакими предыдущими церковными установлениями.

Если строго следовать принципам, установленным Собором и Патриархом, то с арестом митр. Петра вступал в действие Указ от 7/20 ноября 1920г. о самоуправлении епархий; вопрос же о возношении имени митр.Петра или только своего Архиерея принципиального значения не имел. Единственная форма организации, предусмотренная этим Указом, – добровольное объединение Епархий вокруг какого-либо временного церковного управления. В таком качестве добровольно признаваемого центра мог выступать и Заместитель, назначенный (лучше сказать – рекомендованный) митрополитом Петром. Между тем о какой-либо "добровольности" подчинения Заместителю в распоряжении митр. Петра не говорилось. Дальнейший ход церковной жизни показал, что введенная митр.Петром неканоническая практика "заместительства" породила много бедствий, соблазнов и недоразумений. Конечно, сам митр. Петр, вводя эту ошибочную практику, руководствовался только интересами Церкви и в тех случаях, когда получал малейшую возможность, старался ослабить негативные последствия этой практики. Но ведь ошибкой могли теперь воспользоваться и деятели совсем иного духа, чем митр.Петр! Все та же рожденная и закрепившаяся в синодальный период привычка смотреть на церковное управление как на дело чисто человеческое, административно - бюрократическое, связанное по преимуществу с государственной политикой, – создавала грозную опасность возникновения новых, неканонических, а следовательно, нехаризматических центров церковного управления.
Вторым, после обновленческого ВЦУ, таким фальшивым центром стал григорианский ВВЦС, третьим – митрополит Сергий, в качестве заместителя Патриаршего Местоблюстителя присвоивший себе всю полноту Первосвятительской власти.

Григориане по отношению к митр. Петру повторили, под руководством того же Е.А.Тучкова, почти такой же маневр, как обновленцы с Патриархом Тихоном, но с исправлением некоторых наиболее грубых ошибок обновленцев. 9/22 декабря 1925 г. в Донском монастыре собралось 10 епископов, объявивших себя Временным Высшим Церковным Советом (ВВЦС), который должен стать "временным органом церковного управления Российской Православной Церкви", при этом оставаясь "в каноническом и молитвенном общении с Патриаршим Местоблюстителем". Итак, в отличие от обновленцев, орган – временный, сохраняющий духовную связь с заключенным Главой Церкви, и – никакого "женатого епископата" и прочих обновленческих нововведений. Более того, согласно упомянутому Указу от 1920 г., было бы невозможно канонически возразить против того, чтобы 10 григорианских епископов управляли совместно своими 10-ю епархиями, под руководством наиболее авторитетных иерархов из своей среды.

Григориане, однако, создали новое Высшее Церковное Управление всей Русской Церкви (хотя и "временное"), вместо того реального возглавления, которое мог осуществлять лишь один из названных Патриархом Тихоном Местоблюстителей. Такое действие григориан не может быть расценено иначе, как узурпация Первосвятительской власти, тогда как одна из главных целей Указа 1920 г. – предотвращение подобной узурпации. В позиции григориан была эффективно использована экклезиологическая ошибка, намеченная уже в распоряжении митр. Петра – разделение мистического и фактического аспектов власти Первоиерарха. Мистический аспект, которому такое большое значение придавали рядовые верующие, мало беспокоил григориан и тем более А.Е.Тучкова – они готовы были управлять хотя бы и от имени митр.Петра, лишь бы сам митр. Петр не имел возможности реально вмешиваться в церковные дела. Такая подмена была бы невозможна при ясном сознании единства двух аспектов Первосвятительской власти: кто имеет Первосвятительскую харизму, тот имеет и власть управления Церковью – и никто другой!

Узурпаторские цели ВВЦС стали вполне очевидными, после того как его членам обманным путем удалось добиться от митр.Петра (при свидании в тюрьме ГПУ) резолюции о передаче временного управления коллегии из трех архиереев, в числе которых был назван арх. Григорий (Яцковский) – глава ВВЦС. Продолжая развивать идею заместительства, митр.Петр полагал безразличным, будет ли поручено временное ведение текущих дел единоличному заместителю или архиерейской коллегии. Но на этот раз митр. Петр сформулировал свое поручение более четко, оговорив, что коллегия является "выразительницей Наших, как Патриаршего Местоблюстителя, полномочий по всем вопросам, кроме вопросов принципиальных и общецерковных, проведение которых в жизнь допустимо лишь с Нашего благословения", причем и такие полномочия вручались лишь "временно, до выяснения Нашего дела". Чем бы ни руководствовался митр. Петр, совершенно ясно, что после такой резолюции полномочия предыдущего заместителя – митр.Сергия ( и без того ограниченные, как видно из пояснений митр. Петра, относящихся к любому заместительству) – теряли какое бы то ни было формальное основание.

Однако, как немедленно выяснилось, отказываться от своей власти митр. Сергий не собирался. Резолюции митр. Петра он не подчинился, выдвинув три возражения: 1) григориане добыли ее обманным путем; 2) другие, кроме арх. Григория, назначенные митр.Петром члены коллегии фактически приступить к управлению не могут; 3) митр. Петр не имеет права подменять единоличное управление коллегиальным.

В этом рассуждении уже начинают проявляться специфические черты концепции митр. Сергия о природе церковной власти. Если митр. Сергий был прав, обвиняя григориан в получении резолюции обманным путем и вообще подвергая тем самым сомнению правомочность попыток управления церковными делами из места заключения, то его соображения по поводу "коллегиальности" управления относятся совершенно к другому кругу представлений. Если говорить по существу, то единоличное управление митр. Петр не отменил (может быть, и ошибочно), но оставил его за собой; по поводу же структуры "временного заместительства" никаких церковных определений не было, т.к. эта форма управления вообще не предусматривалась.

Митр. Сергий, однако, начинает уже развивать идею о том, что заместительство предполагает передачу всей полноты "фактической" власти – ибо, действительно, на основании какого принципа можно "раздробить" Первосвятительскую власть на части, а церковные дела разделить на "существенные" и "несущественные"? При таком подходе становилось бы оправданным и обвинение митр. Сергия против митр. Петра о замене "единоличного" возглавления "коллегиальным". Однако ложна сама идея митр. Сергия, подменяющего вопрос об онтологии Первосвятительской власти, определяемой ее происхождением (соборное избрание) – вопросом о ее внешнем образе ("единоличная" или "коллегиальная"). Тем самым образ власти отрывался от ее сущности, превращаясь лишь в формальный принцип.

Не будем здесь рассматривать сложный ход борьбы митр. Сергия с григорианским ВВЦС: ясно лишь одно – в этой борьбе как ВВЦС, так и митр. Сергий намного превысили свои полномочия. В конечном счете митр. Сергию удалось практически нейтрализовать влияние ВВЦС на русский епископат и сильно укрепить на этом деле свой личный авторитет. Можно было бы только приветствовать этот успех, если бы митр. Сергий ограничился разъяснением ошибок митр. Петра и незаконности притязаний григориан; однако он сам при этом начал вводить в церковную жизнь принципы, имевшие гибельные последствия. Эти принципы сводились к следующиму:

1. Применение канонического понятия "Первый Епископ" к иерарху, тем или иным путем сосредоточившему в своих руках фактическое управление церковными делами ( например, по "преемству" власти).
2. Усвоение этому иерарху права на перемещение и запрещение других Архиереев.

К сожалению, многие русские епископы, видя неправоту григориан, одобрили действия митр. Сергия, единолично наложившего запрещение на членов ВВЦС, не понимая, что такими действиями, с одной стороны, подрывался сам принцип Первосвятительства и, с другой, восстанавливалась порочная практика синодской эпохи, когда на епископа смотрели как на чиновника, находящегося в полной власти синодального начальства. Ярким примером такой порочной практики были церковно-административные репрессии против епископа Ермогена, в 1912 г. обвинившего Синод в раболепстве перед Обер-прокурором, а через последнего – перед Распутиным. Ермоген указал на ряд канонических ошибок в церковном управлении и отказался подчиниться распоряжению Синода о выезде из Петербурга. Синодальная идеология была весьма прямолинейно выражена в интерпретации этих событий официальным церковным органом (арх. Сергий был членом Синода и, вероятно, одним из авторов приводимого текста):

"Отказ от повиновения противоречит самому существу церковной правительственной иерархии. Епархиальный епископ несомненно занимает известную степень в ряду правящих органов, из коих одни стоят выше, а другие ниже его. К высшим он обязан и почтением и повиновением, а низшие, в свою очередь, – ему обязаны тем же... Проявление произвола в этой области граничит с обструкцией и анархией, а потому решительно не может найти извинения... В порядке управления, по общему правилу, следовательно, принципиально неповиновение совершенно немыслимо, и начальнику ничего не остается делать, как лишить непокорного вверенной ему должности и, следовательно, отчислить от занимаемого места. Здесь не может быть выбора: или слушайся, или уходи" ("Прибавл. к Церк. Вед." 1912  №1, стр. 322-323).

Именно эту идеологию, уподоблявшую Церковь бюрократическому ведомству или армейскому подразделению, и продолжал развивать митр. Сергий, получив в этом поддержку значительной части епископата, далеко еще не свободного от синодальных традиций.

Между тем Собор 1917-18 гг. предпринял важнейшие шаги к восстановлению самостоятельности и "неприкосновенности" Епископа. Вспомним, что, согласно определению Собора, только в "исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного, допускается назначение и перемещение архиереев высшей церковной властью". При нормальном же порядке вещей "архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти в случаях, указанных выше" (т.е. в чрезвычайных – Л.Р.). Если так оговариваются права Патриаршей власти вместе с избранными Поместным Собором Св.Синодом и Высшим Церковным Советом, по отношению к епархиальному архиерею, то как мог дерзнуть временный заместитель, с ограниченными полномочиями, единолично распоряжаться судьбами целой группы Епископов?! В русском Епископате тогда еще не созрело представление о том, что из всех вопросов "принципиальных и общецерковных" самым принципиальным и наиболее важным для судеб Церкви является именно вопрос о перемещении, запрещении и смене Епископов, ибо тот, за кем признается такое право, получает возможность определять по своему усмотрению состав иерархии и тем самым – все направление церковной жизни.

Та легкость, с которой Епископы согласились с правом "временных заместителей" накладывать прещения, привела к тому, что митр. Сергий смог в дальнейшем сделать церковно-административное насилие над Епископатом основным оружием для утверждения своей власти и своего духа в Русской Церкви. Это оружие, испробованное митр. Сергием на григорианах, когда он был прав по существу, он применил вскоре против митр. Агафангела, в ситуации, когда занимал позицию уже по существу ложную.

5/18 апреля 1926 года, отбывший срок очередной ссылки митр. Агафангел обратился из Перми с сообщением о своем вступлении в исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, на основании постановления Собора, установившего порядок патриаршего управления Русской Церкви; послания Патриарха Тихона от 2/15 июля 1923 года, разъяснявшего назначение митр. Агафангела в 1922 г. ссылкой на это постановление; и, наконец, распоряжения Патриарха от 25 дек./7янв. 1925 г. Казалось бы, безвластие в Церкви заканчивается,и она получает нового, канонически безупречного Первоиерарха, наделенного всей полнотой Патриарших прав. Кто, как не митр. Сергий, должен был первый приветствовать нового Первосвятителя и свидетельствовать перед всей Церковью о безупречной законности его полномочий!

Но не тут-то было!

Получив от митр. Агафангела письмо, извещающее о вступлении его в должность Патриаршего Местоблюстителя, с распоряжением о возношении его имени за богослужением, митр. Сергий, вместо радостного приветствия, начинает упорную тяжбу за сохранение своей личной власти. В первом же ответе митр. Агафангелу митр. Сергий показал полную осведомленность в сути Чрезвычайного Соборного постановления о Местоблюстительстве:

"Прежде всего, – писал митр. Сергий, – Собор 1917-18 гг. сделал Св. Патриарху поручение, в изъятие из правил, единолично назначить себе преемников или заместителей на случай экстренных обстоятельств. Имена же этих заместителей Патриарх должен был, кроме их, не объявлять, а только сообщить Собору в общих чертах, что поручение исполнено... В силу именно такого чрезвычайного поручения Св. Патриарх и мог назначить Вас своим заместителем грамотой от 20.4/03.5 1922 г. единолично. О Вас и говорит Святейший в его послании от 2/15 июля 1923 года".

Попутно отклонив ссылку митр. Агафангела на старшинство по хиротонии, которой митр. Агафангел хотел придать дополнительную убедительность своим правам, митр. Сергий, далее, возражает по существу. Указав, что власть уже принял митр. Петр, митр. Сергий отмечает, что "в распоряжении Святейшего нет ни слова о том, чтобы он принял власть лишь временно, до возвращения старейших кандидатов. Он принял власть законным путем и, следовательно, может быть ее лишен только на законном основании, т.е. или в случае добровольного отказа, или по суду архиереев".

Две ложных тенденции просматриваются в этом письме митр. Сергия. Во-первых, он поддерживает ошибочную позицию митр. Петра, полагавшего, что он должен оставаться или считаться Первосвятителем, несмотря на невозможность своего фактического участия в управлении Церковью. Ясно, что сохраняя этот сан и требуя возношения своего имени, митр. Петр стремился воспрепятствовать захвату власти – место Первосвятителя оказывалось занятым. Но точно так же это символическое сохранение за собой места Первосвятителя могло воспрепятствовать его занятию другим законным Первоиерархом, как это и случилось в связи с митр. Агафангелом (не забудем, что оставался еще третий возможный Местоблюститель – митр. Кирилл!).

Безусловно, митр. Петр для блага Церкви отказался бы от своего Местоблюстительства в пользу митр. Агафангела, если бы знал ситуацию и мог принять в ней участие. Но именно этой возможности он и был в данный момент лишен, что открывало путь для всяческих манипуляций с его именем. Митр. Сергий использовал имя митр. Петра для защиты Первосвятительского места как от незаконных претендентов, так и от вполне законных. Раз уж митр. Сергий управлял Церковью от имени митр. Петра, то от имени митр. Петра он и должен был передать все полномочия митр. Агафангелу. Если бы митр. Петр не передавал свою власть заместителям и не требовал обязательного возношения своего имени, то самоуправляемые епархии сразу же признали бы митр. Агафангела законным Местоблюстителем – и никакой борьбы за власть возникнуть не могло бы. Митр. Петр даже в случае своего возвращения из ссылки не мог бы стать "конкурентом" новому Местоблюстителю, т.к. его полномочия должны были прекратиться уже с момента ареста, и никаких оснований требовать их возвращения при действующем Местоблюстителе митр. Петр не смог бы.

Нет сомнения в том, что митр. Сергий рассмотрел все эти соображения и, опасаясь потери власти, выдвинул второй, ложный и крайне угрожающий тезис: "или по суду архиереев", – намекая на возможность лишить таким образом прав любого претендента на Местоблюстительство! Поскольку Патриарший Местоблюститель являлся полноправным Первоиерархом, то для привлечения его к суду, очевидно, требовалось соблюдение тех же условий, что и для привлечения к суду Патриарха. Об этой процедуре соборное определение от 8/21 декабря 1917 г. гласило:

"В случае нарушения Патриархом прав и обязанностей его служения, вопрос о признании в его действиях наличности поводов, могущих повлечь за собой его ответственность, разрешается соединенным присутствием Священного Синода и Высшего Церковного Совета. Самое же предание суду и суд над ним совершается Всероссийским Собором епископов с приглашением по возможности других Патриархов и предстоятелей автокефальных Церквей, причем как для предания суду, так и для обвинительного приговора требуется не менее 2/3 наличных голосов".

Таковы условия, необходимые для предания суду Первоиерарха! Между тем митр. Сергий не случайно оговаривается о возможности привлечения митр. Петра к суду архиереев – в дальнейшем, оказавшись в безвыходном положении, он еще раз, более конкретно, повторит эту угрозу. Тем более он готов применить эту санкцию к митр. Агафангелу, полномочия которого он не признает! Заметим, что полная неопределенность не имеющего соборного обоснования понятия "суд архиереев" позволяет митр. Сергию понимать под Собором архиереев любую произвольно подобранную кучку своих сторонников. Мы видим, таким образом, что дух насилия сопровождает митр. Сергия с первых же шагов его самостоятельной деятельности. И все его "канонические" ухищрения неизменно преследуют одну цель – не отдавать власть никому и никогда!

После обмена письмами и личных переговоров, митр. Сергий 10/23 мая направляет митр. Агафангелу письмо с угрозой отстранить его от управления Ярославской епархией, если он не восстановит возношение по епархии имени митр. Петра как Местоблюстителя. В ответ на это 11/24 мая митр. Агафангел направил митр. Сергию телеграмму:

"Продолжайте управлять Церковью. Я воздержусь от всяких выступлений, распоряжение о поминовении митрополита Петра (Полянского) сделаю, так как предполагаю ради мира Церковного отказаться от местоблюстительства".

В тот же день, видимо, еще до получения телеграммы, митр. Сергий сообщает управлению Московской епархии о предании митр. Агафангела суду архиереев, находящихся в это время в Москве. Одновременно он направляет этим архиереям письмо, в котором поясняет свои действия:

"В случае неподчинения, я тем же письмом устраняю его от управления Ярославской епархией... Если же подсудимый окажется непреклонным, я просил бы решить, достаточно ли одного устранения от управления епархией, или, ввиду тяжести нарушения канонов и размеров произведенного соблазна, наложить на митр. Агафангела (Преображенского) запрещение в священнослужении впредь до решения его дела собором Архиереев".

Итак, митр. Сергий уже готов единолично запретить митр. Агафангела в священослужении, лишь с последующим одобрением "Собора" архиереев. Допустим, что он искренне верил в законность прав митр. Петра и не считал митр. Агафангела Первосвятителем, в чем он пытался убедить митр. Агафангела в том же письме от 10/23 мая:

"Мы оба одинаково заинтересованы в том, чтобы осталось незыблемым каноническое основание нашего первого епископа, потому что на законности этой власти зиждется все наше церковное благосостояние...".

Воистину так!

Но вот что произошло через несколько дней.
Совершенно неожиданно, 18/31 мая митр. Агафангел получил от митр. Петра из места заключения письмо с сообщением о том, что он, митр. Петр, узнал о вступлении митр. Агафангела в отправление обязанностей Местоблюстителя и приветствует его по этому поводу, отказываясь в его пользу от своих прав. Об этом митр. Агафангел немедленно известил митр. Сергия. Разумеется, получить информацию и передать свое письмо митр. Петр мог только по инициативе А.Е.Тучкова, который лично ознакомил его с Пермским посланием митр. Агафангела (митр. Петр находился в это время в одной из московских тюрем). Известно также, что само послание из Перми митр. Агафангел написал после встречи с тем же Тучковым, выехавшим туда специально для встречи с ним. По-видимому, способствуя выдвижению митр. Агафангела, Тучков рассчитывал либо на его "мягкий" характер, либо, скорее всего, на преклонный возраст и слабое здоровье, что обеспечивало недолгое его пребывание на посту Первоиерарха. Во всяком случае, с канонической точки зрения все неясности были устранены, права митр. Агафангела получили незыблемое основание даже с позиции митр. Сергия, так что последнему оставалось только выполнить волю митр. Петра, от имени которого он осуществлял свою власть.

В тот момент внутренняя подоплека действий митр. Сергия выявляется со всей обнаженностью – никакой возможности двойного истолкования его поступков уже не остается. Узнав о письме митр. Петра о передаче полномочий митр. Агафангелу, он буквально "бросается" в НКВД с настойчивой просьбой о немедленной регистрации себя в качестве главы церковного управления. На требования митр. Агафангела, прибывшего в Москву и уже принявшего канцелярию Патриаршего Местоблюстителя – митр. Сергий ничего не отвечает.

28 мая/10 июня он снова обращается в НКВД с просьбой о легализации и с проектом обращения ко всероссийской пастве. 31 мая/13 июня митр. Сергий накладывает "резолюцию" на определении 24 епископов по делу митр. Агафангела о том, что "воздерживается пока" от запрещения митр. Агафангела в священослужении, поскольку "его выступление находит для себя некоторое извинение (!!! – Л.Р.) в получении им письма митр. Петра (Полянского)". Так относился к законному Первоиерарху митр. Сергий, не имевший в тот момент уже решительно никакого отношения к церковному управлению, ибо сам митр. Петр не был в это время Местоблюстителем.

Но тут вступают в действие оба "экклезиологических принципа" митр. Сергия: первый епископ – тот, кто "фактически управляет", и – насилие решает все.

31мая/13 июня митр. Сергий пишет письмо митр. Агафангелу (это уже 5-е письмо!) с прямым выражением отказа подчиниться митр. Петру, поскольку митр. Петр, "передавший мне хотя и временно, но полностью права и обязанности Местоблюстителя и сам лишенный возможности быть надлежаще осведомленным о состоянии церковных дел, не может уже ни нести ответственности за течение последних, ни тем более вмешиваться в управление ими"; а также о том, что митр.Агафангел не может вступить в должность как "уже ранее преданный церковному суду за свершенное им антиканоническое деяние". Наконец, вот вершина беззаконных притязаний митр. Сергия: по его утверждению, за то, что митр. Петр "приветствует антиканоническое деяние" митр. Агафангела, он "сам становится соучастником его и тоже подлежит наказанию". "Деяние" же митр. Агафангела митр. Сергий квалифицирует так:

"Вы объявили себя Местоблюстителем при живом законном Местоблюстителе, т.е. совершили деяние, влекущее за собой даже лишение сана..."

Ирония судьбы ( а может быть, Промысел Божий, позволивший благодаря этому недоразумению выявить истинные мотивы поступков митр. Сергия!) заключалась в том, что все эти "решительные" действия были уже абсолютно излишними: еще 26 мая/8 июня, т.е. за два дня до второго обращения митр. Сергия в НКВД и за пять дней до его столь циничного письма, митр. Агафангел сообщил властям о своем отказе от занятия должности Местоблюстителя. 30 мая/12 июня он сообщает о своем отказе митр. Петру, ввиду "преклонного возраста и расстроенного здоровья", и лишь 4/17 июня он уведомляет об этом митр. Сергия, начиная свою телеграмму обращением:

"Милостивый Архипастырь и Отец..."

Трудно выяснить все мотивы, руководившие митр. Агафангелом в его отказе от уже воспринятых прав Первоиерарха, но, по-видимому, главным из них было стремление избежать церковной смуты, ставшей неизбежной вследствие захватнической позиции митр.Сергия.

В той поддержке, которую оказал митр. Сергию русский епископат (в своей значительной части) в борьбе против митр. Агафангела, снова нашел свое выражение печальный факт: преобладание политических мотивов над каноническими, при отсутствии ясного экклезиологического сознания. Политическая ориентация митр. Сергия в тот период совпадала с позицией митр. Петра и большинства православного епископата. Проект послания к пастве, составленный митр. Сергием в июне 1926 г. и предложенный им на рассмотрение НКВД, в целом выдержан в достойном тоне, с четким утверждением гражданской лояльности верующих, аполитичности Церкви и духовного размежевания Церкви с государством. Ознакомив епископов со своим проектом, митр. Сергий одновременно распространял версию о "сговоре" митр. Агафангела с НКВД. В связи со всем этим митр. Сергий казался мудрым и твердым выразителем воли митр. Петра, и епископы предпочли встать на его сторону, не дав себе труда вникнуть в антиканоничность его претензий на возглавление Церкви.

Здесь начала развиваться главная ошибка, для углубления которой столь много сделал сам митр. Сергий: в развернувшейся духовной битве, которая лишь на поверхностный взгляд казалась политической – возлагать надежды не на помощь Божию, а на человеческий ум, на личные качества возглавителя Церкви. Но Церковь неодолима "вратами адовыми" лишь до тех пор, пока она стоит на "камне" – на таком Первосвятительском служении, в котором действует благодать и проявляется могущество Самого Бога Вседержителя. И когда не было возможности сохранять Первосвятительское возглавление всей Церкви, таким "камнем" должен был стать каждый Епископ.

Но произошло худшее: в лице митр. Сергия начал определяться антиканонический, безблагодатный, фальшивый церковный центр. И те, кто возлагал свои надежды на личные качества, мудрость и духовную твердость митр. Сергия, уже через год получили жестокий урок...

Осенью 1926 г. митрополит Сергий был арестован.
Поводом для этого послужила попытка русских епископов осуществить избрание нового Патриарха путем конспиративного сбора подписей. Это была затея канонически сомнительная ( ибо Собор, как живое и личностное единение в Св. Духе, не может быть заменен никаким "сбором подписей"), а политически – чрезвычайно опасная. Сейчас трудно установить, кто именно был главным инициатором этого дела: по одним сведениям, это был сам митр. Сергий, по другим – группа епископов во главе с архиеп. Илларионом (Троицким). Во всяком случае митр. Сергий, вместе с еп. Павлином (Крошечкиным) возглавил практическое осуществление этого проекта.

Большинство епископов высказались за кандидатуру митр. Кирилла, которому осенью 1926 г. истекал срок ссылки. Если митр. Сергий действительно хотел способствовать тому, чтобы митр. Кирилл стал Первоиерархом, то с его стороны было бы вполне достаточно признать законность Местоблюстительских прав митр. Кирилла - т.е. исправить "ошибку", которую он допустил с митр. Агафангелом. Никакого сбора подписей для этого было не нужно. Когда было собрано уже 72 подписи в пользу митр. Кирилла, начались массовые аресты по делу "контрреволюционной группы, возглавляемой митр. Сергием". По сведениям современников, в этот период было сослано не менее 40 епископов. Участие митр. Сергия в этом деле представляется очень подозрительным. Наживая определенный "политический капитал", он в то же время способствовал устранению главного претендента и его сторонников: находившийся в это время в Зырянском крае митр. Кирилл был заключен в тюрьму, и затем получил дополнительный срок. Митр. Сергию предстояло пробыть в заключении всего несколько месяцев...

Как же управлялась Церковь в его отсутствие?
Согласно распоряжению митр. Петра от 23.11/6.12.1925 г., после ареста митр. Сергия временным заместителем Местоблюстителя стал митр. Иосиф (Петровых), незадолго до этого назначенный митр. Сергием, по настойчивому требованию верующих, на Ленинградскую кафедру. Понимая, что и ему недолго придется оставаться на свободе, митр. Иосиф сразу же составил распоряжение об управлении Церковью на случай своего ареста. Документ этот показывает, до какой степени развилась ложная идея заместительства, согласно которой для получения всей полноты Первосвятительской власти достаточно иметь "распоряжение" предыдущего "фактического управляющего". Распоряжение митр. Иосифа оставляет впечатление, будто речь идет не о Церкви, но об армии, в которой любыми средствами должно сохраняться единоначалие. С этой целью была установлена детально разработанная система передачи власти, в случае выбывания или возвращения в строй определенных лиц, в строго определенном порядке старшинства. Митр. Иосиф в этот период совершенно не отдает себе отчета, что устанавливая новую систему преемственности Высшего Церковного Управления, он покушается на такое действие, которое не вправе был совершить даже сам Святейший Патриарх.

Митр. Иосиф указывает четырех иерархов, которые при строго определенных условиях могут заменить митр. Петра на посту Местоблюстителя, и шестерых иерархов, которые могут в определенном порядке занимать пост заместителя Местоблюстителя. Более того:  "если будет исчерпан ряд поименованных кандидатов в Местоблюстители - то все права и обязанности Патр. Местоблюстителя, вместе со званием такового, канонически должны быть усвоены наличному Заместителю".

Непосредственно же митр. Иосиф "преемственно" призывал к "канонически неоспоримому продолжению" своих "полномочий" архиепископа Корнилия (Соболева), архиеп. Фаддея (Успенского) и архиеп. Серафима (Самойловича). И лишь "в том критическом положении, если бы оказалось совершенно невозможным дальнейшее управление Церковью ни Местоблюстителями, ни их Заместителями, таковое управление в отдельности, в пределах возможности и законных прав и велений чувства долга, возлагается на архипастырскую совесть ближайших иерархов каждой в отдельности епархии", причем оговаривалась необходимость уклонения от каких бы то ни было компромиссов с обновленцами.

В этом документе проявились все слабые строны экклезиологического сознания русского епископата: непонимание природы Первосвятительской власти; неготовность епископов к самостоятельному управлению своей "Местной Церковью"; общая привычка к бюрократической централизации. Особенно печально, что ошибки эти разделяет и распространяет такой нравственно твердый и пользующийся народным доверием иерарх, как митр. Иосиф. Но если митр. Иосиф, который действительно искал церковной правды, на практике убедившись в своих ошибках, впоследствии исправил их и словом и действием – то митр. Сергий на этих дефектах церковного сознания построил все свое дело.

При возникшей чехарде заместителей вполне естественной становится позиция, например, архиепископа Томского Дмитрия (Беликова), который в конце 1926 г. созвал епархиальный съезд и объявил Томскую епархию автокефальной, т.е. не подчиняющейся никому из временных "управителей" Церкви. Казалось бы, такие действия можно было только приветствовать, предоставив архиереям исполнять Указ 1920 года, и лишь тем, кто не считал себя и свою паству к этому готовыми, оставить возможность добровольно подчиняться наличному заместителю, как духовно-нравственному авторитету. Но архиеп. Серафим (Угличский), сменивший митр. Иосифа, без колебаний пошел путем, проторенным митр. Сергием, и запретил арх. Дмитрия в священнослужении! Тот же арх. Серафим в беседе с Тучковым сказал, что ничего не может сказать об условиях "легализации", так как не считает себя вправе решать принципиальные вопросы в отсутствие старших иерархов.

Между тем, запретив арх. Димитрия, арх. Серафим мимоходом решает вопрос более принципиальный, чем любая "легализация" или "декларация": вопрос о положении и правах Епископа в Православной Церкви. Запрещение епархиального архиерея - событие, согласно Соборным установлениям, чрезвычайное и исключительное, совершает очередной временный заместитель, отчетливо сознающий ограниченность своих полномочий!

Здесь скрывался корень грядущих бедствий, которые не замедлили наступить... Митр. Иосиф и многие другие епископы полагали тогда, что главный замысел НКВД заключается в том, чтобы лишить Русскую Церковь центрального управления и, воспользовавшись этим, создавать новые расколы. Но действительный замысел, как показали ближайшие события, был значительно глубже и коварнее. Иметь дело с большим количеством расколов было для НКВД крайне нежелательно – самую же большую "неприятность" для властей представлял массовый переход Епархий на самоуправление, столь напугавший их в 1922 году. Суть замысла была в том, чтобы, пугая Церковь расколами, удержать ее от "автокефализации" и любой ценой сохранить центральное управление; затем, создав чехарду и конкуренцию временных управителей, выбрать среди них такого, который стал бы удобным проводником разрушительной программы НКВД. Весной 1927 года такой выбор был окончательно сделан.

В то время как репрессии против епископата по делу, "возглавляемому митр. Сергием", все возрастали, сам митр. Сергий, неожиданно для всех, 7/20 марта был освобожден. Через месяц был освобожден и еп. Павлин (Крошечкин), вместе с которым митр. Сергий собирал подписи об избрании митр. Кирилла. Наконец, митр. Сергий получил официальное право проживания в Москве, хотя даже до ареста он таким правом не обладал. Митр. Сергий немедленно и с большой уверенностью приступил к энергичным действиям.

5/18 мая он собирает несколько епископов, которые образуют из себя "Синод при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя". Встревоженные уже самым фактом неожиданного освобождения митр. Сергия, русские архиереи были еще больше обескуражены составом этого "Синода". В него вошли: митр. Серафим (Александров), которого все подозревали в особо тесных связях с НКВД; архиеп. Сильвестр (Братановский) и архиеп. Алексий (Симанский) – бывшие обновленцы; архиеп. Филипп (Гумилевский), незадолго до этого переходивший в секту беглопоповцев. Приглашен был также митр. Арсений Новгородский, проживавший в ссылке в Ташкенте, однако ответа он не прислал и в работах Синода не участвовал. Н.Ф. Фиолетова, вдова известного профессора Фиолетова, свидетельствет о том, что митр. Арсений вначале был настроен отрицательно к действиям митр. Сергия и лишь позже примирился с ним, приняв от него назначение на Ташкентскую кафедру.

Получив, наконец, в НКВД справку о регистрации (о "неусмотрении препятствий к деятельности"), митр. Сергий начинает страшное и непоправимое дело - целенаправленное изменение состава иерархии Русской Церкви: по существу, создает новую церковную организацию, связанную с прежней лишь названием. Прежние единичные опыты властного распоряжения судьбами Епископов, столь необдуманно одобренные многими другими Архиереями, теперь производились в массовом масштабе. Ссыльные Епископы увольнялись на покой, возвратившиеся из ссылки и "неблагонадежные" переводились на дальние окраины. Одновременно начались массовые хиротонии и назначения бывших обновленцев и вообще лиц, близких к митр. Сергию и разделявших его программу.

После того, как был сменен епископат (а мы помним – "где Епископ, там Церковь"), митр. Сергий предает гласности новую духовную позицию созданной им церковной организации. Речь идет о печально знаменитой "Декларации митр.Сергия" от 16/29 июля 1927г. Ключевой фразой этой Декларации было утверждение:

"Мы признаем Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой - наши радости и успехи, и неудачи – наши неудачи".

Формально, казалось бы, в этих словах нет принципиального отступления от позиции Патриарха Тихона и митр.Петра, с их призывами к добросовестной лояльности. В действительности это было нечто совершенно новое. В контексте реальной общественной ситуации эти слова однозначно прозвучали как выражение духовно-нравственной солидарности с революционной идеологией. Именно эти слова обеспечили митр. Сергию поддержку государства, но они же вызвали целую бурю в церковном народе и духовенстве. Поистине, как говорил Афанасий Великий, "с концами слогов распадутся концы вселенной..."

В самых верноподданнических заявлениях Патриарха Тихона и митр. Петра не было одного: внутренне-сердечной солидарности, слияния церковного духа с духом революции. Такое слияние и есть "синергизм" – только на этот раз не с Богом. Но, в то же время, мощным свидетельством о том, что в русском церковном народе не погиб еще дух подлинного синергизма, была эта поразительная чуткость к такому, казалось бы, "тонкому" различию духовных позиций. Народ сердцем почувствовал, что за этим различием – два разных пути...

Другой путь был определен в Послании Соловецких епископов, появившемся за несколько месяцев до Декларации митр. Сергия. Твердо провозглашая принципы лояльности и аполитичности Церкви, это Послание в то же время провозглашало:

"При... глубоком расхождении в самых основах миросозерцания, между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм" (полный текст см. в "Хронологии").

Отдавая себе ясный отчет в том, что Высшее Церковное Управление и вся централизованная структура церковной организации без труда могут быть разрушены государством, если оно будет в этом заинтересовано, – соловецкие узники провозглашают принцип, развивающий традицию Собора и Патриарха, но никогда еще с такой ясностью и силой не звучавший из уст русских епископов:

"Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если Ее ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения, которым подвергается, помятуя, что не в целости внешней организации заключается Ее сила, а в единении веры и любви преданных Ей чад Ее, наипаче же возлагает свое упование на непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя на Его обетование о неодолимости Его Создания".

Здесь, в узах и темницах, начала утверждаться в сознании русских Епископов идея внутренней свободы Православной Церкви. Напрасны будут попытки усмотреть в этих освобождающих словах новый протестантизм или умаление Соборных принципов Патриаршества. Ибо само Патриаршество – через которое Господь управляет Церковью – есть одно из выражений этого упования Церкви на "непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания".

Патриаршество не есть "внешняя организация", но благодатное увенчание соборной церковной жизни, сутью которой изначально было и остается свободное "единение веры и любви". Соборность, понимаемая как благодатное единство иерархического, личного и общественного начал, всегда была одной из самых излюбленных идей русского религиозного сознания. Поместный Собор, на котором избранные представители Русской Церкви пережили минуты такого благодатного единения, еще более увеличил стремление утвердить соборность как норму церковной жизни.

Но, как показал реальный исторический опыт, идеал этот предъявлял чрезвычайно высокие требования к каждому члену Церкви. Для участия в соборной жизни было необходимо воспитание в себе двух способностей: первое – умения и желания смиряться перед общим законом и общим благом, и второе, оказавшееся неизмеримо более трудным, – способности каждой личности быть свободной, избегая при этом греха, ибо грех есть "преодоление" закона не к свободе, а к внутреннему ( а затем – внешнему) рабству. Отказ от непреложного требования быть свободным порождал соблазн осуществления лжесоборности: уже не путем добровольного взаимного смирения, а путем насилия целого над индивидуальным, общего – над частным, власти – над подвластными. И тогда в Русской Церкви возникла опасность превращения церковного организма – в механизм; собора – в безликое и безвольное собрание; гармонии иерархического и личного начал – в канцелярски – бюрократический деспотизм церковного "начальства".

Вместо того, чтобы внедрять дух соборности во все сферы народной жизни, Русская Церковь сама оказалась захваченной смертоносным процессом распада и разложения, который стал уделом русского общества и государства. Но именно перед лицом этого победоносного шествия духа смерти с небывалой прежде силой проявили себя животворные энергии подлинной церковности. Наше спасение – в том, чтобы сквозь долгие годы забвения пробиться к этим источникам, нешумно струящимся у подножия Русской Голгофы; наш долг – обеспечить, чтобы доступ к этим источникам не преграждался более никем и никогда...
                                                              * * *










----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------