«БАТЮШКА, УМНОЖЬ ВО МНЕ ВЕРУ»

В уже упомянутом письме Архимандриту Софронию (Сахарову) отец Илий рассказывает: «… С 1989 года я нахожусь в Оптиной пустыни. После шестидесяти лет мерзости запустения много требуется трудов для возрождения обители. Обитель если и не приобрела первоначальный вид, то на монастырь похожа.

Я родился в начале тридцатых и думаю, что начал молиться с трёх лет. Мои родители и деды из верующей среды, но от них я если и получил духовное воспитание, то только косвенное. Было время, когда мирской ветер увлёк меня с прямой дороги веры и спасения. Провидение Божие послало мне человека, который поддержал в периоды опасные.

Ныне в Оптиной пустыне исполнилось мне шестьдесят лет. А духовно, думаю, только начал ходить. Вы, дорогой старец, взошли на высоту, с которой смотрите в бескрайнюю безвременность. Господь много дал Вам знать и испытать.

Дорогой отец Софроний! У меня большой к Вам вопрос. Мне всё вручают и вручают новых пострижников. В данный момент Вы знаете, какая ответственность лежит на мне ради них. Вот как бы мне, зная своё место подчинённого, оказывать им помощь в духовном плане? Прошу, дорогой Отче, Ваших святых молитв обо мне грешном. Ваш послушник— смиренный схиигумен Илий».

Говоря о духовничестве как об одном из сокровищ спасения, дарованное и благословленное Христом Своей Святой Церкви, архимандрит Иоанн (Крестьянкин) писал из Печёр: «Духовники и народ Божий жили единым духом, едиными понятиями и стремлением ко спасению. А власть вязать и решать, данная Спасителем духовникам, связывала их великой ответственностью за души пасомых, способствуя созиданию, а не разорению.

Грозные же слова Апостола: «Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие» (2 Тим. 3,1) были некой образной аллегорией, ещё не вторгшейся в жизнь во всей своей силе и бедствии. Но вот появились и с невероятной быстротой разрослись во всех сферах жизни и, главное, в душе человека, неверие, ненависть и бесовская гордыня, и они привели за собой свои исчадия: ложь, лукавство и фальшь, которые исказили жизнь. И как следствие этих новых норм явились в жизни смятение, смущение и неразбериха. Коснулись они и Церкви в виде ересей и расколов, вторглись и в отношения духовников и паствы, являя доселе неведомые духовные болезни.

Глядя на всё, происходящее в мире, в государстве нашем, в Церкви и в нас самих, было бы отчего прийти теперь в уныние, если бы не вечно живые, неизменяемые и жизнеутверждающие обетования и истины Божии не указывали нам цель жизни— искание вечного живого Бога. Неизменна цель, неизменно и служение Богу, Его святой Церкви, неизменно духовничество».

«КРАСНАЯ ПАСХА»

Сохранилась уникальная видеозапись, где отец Илиан рассказывает о своём пребывании на Калужской земле: «Без малого год, как я нахожусь здесь, в Оптиной пустыни и я ещё ни разу не сказал себе, что я напрасно сюда пришёл. Я доволен всем, здесь устроился. Правда, конечно, она (Оптина пустынь— Авт.) ещё представляет несовершенный вид. Раньше ещё я начинал монашеское жительство в Псково Печерском монастыре, там я десять лет провёл. Получил приглашение направиться на Святую гору Афон. Десять с лишним лет я прожил на Афоне. Но вот Провидением Божiим я оказался здесь. Конечно, для верующего сердца она очень дорога прежде всего своими известными века прошлого старцами. А самое главное то, что чувствуется прежний духовный созидательный труд — хотя они далёкие, от нас отстоят, ушедшие в Иной Мир, но для нас, верующих людей, их молитвы очень чувствительны и каждый, кто приходит с добрым верующим сердцем, это чувствует…»

Первые годы восстановления обители были временем явленных чудес. Как то сюда приехали космонавты. Пустынь они нашли по географическим координатам: именно из этой точки поднимался светящийся столб, увиденный ими из космоса.

Но чудеса чудесами, а монашеский подвиг потому и зовётся подвигом, что немногим он по плечу. Трое братьев из Оптиной пустыни, имена которых стали известны всей России— иеромонах Василий (Росляков), инок Ферапонт (Пушкарёв) и инок Трофим (Татарников)— тогда были вроде бы одними из «малого стада», а оказались избранниками Божiими.

На Пасху 18 апреля 1993 года произошло страшное и совершенно немыслимое, несочитаемое с пасхальной радостью событие — убийство трёх оптинских братьев. Преступление было совершено бывшим культпросветработником Николаем Авериным.

Отец Илий, по словам Н., предвидел трагедию, которая произойдёт в Оптине:

—Несколько человек, сидевших за столом — это были взрослые женщины — реставраторы, иконописцы, ссылались на Батюшку, тогда ещё отца Илиана, что в Оптиной должна будет пролиться мученическая кровь. Удивительно то, что разговор произошёл в присутствии одного из трёх будущих мучеников, который тогда улыбнулся и тихо сказал: «Ну, это, наверное, вряд ли».

Иноки Ферапонт и Трофим звонили в колокола, возвещая мiру Воскресение Христа. Звон неожиданно оборвался. Первым был убит инок Ферапонт, насквозь пронзённый мечом Аверина, затем смертельный удар получил инок Трофим. Падая, он схватился за веревки колоколов и ударил в набат, раскачивая колокола своим мёртвым телом.

Отец Василий, шедший на исповедь в скит и услышав странный глас колоколов, зашагал к звоннице, чтобы выяснить, что там происходит. В этот момент ему навстречу вышел убийца и, поравнявшись с ним, нанёс смертельные раны в спину. Отец Василий жил ещё после этого почти час. Кстати, о мече. Это был 60 ти сантиметровый клинок с гравировкой «Сатана 666», позже его нашли окровавленным у стен обители.

«Прости нас, Господи,— сказал в годовщину памяти новомучеников схиигумен Илий, у Тебя много святых, у Тебя всего много, но как же нам не хватает наших братьев. Сколько доброго они бы ещё сделали на земле. Прости нас, что скорбим».

Трое оптинских братьев отличались удивительным благородством даже во внешности. Безмолвный инок, сибиряк о. Ферапонт поражал какой то нездешностью: точёные скулы, ярко-голубые неземные глаза и золото кудрей по плечам. У него был великий дар учиться новому. Он, лесник по образованию, чего только ни делал в монастыре, в том числе резал кресты для пострига с фигурой Спасителя так, что художники учились у него. Память о нём осталась как о человеке скромном, молчаливом, втайне творившем каждую ночь пятисотницу с поклонами.

О. Трофим, бывший общим любимцем монастыря, местных жителей и паломников никогда не отказывал в помощи, исполнял всё немедленно и делал так красиво, что им невольно любовались: «На трактор садится, будто взлетает! На коне летит через луг. Красиво, как в кино». Казалось, умел он действительно всё: исполнял обязанности старшего звонаря, пономаря, гостиничного, переплетчика, пекаря, маляра, тракториста, кузнеца. На него возлагались большие надежды в устроении подсобного хозяйства, и эти надежды он оправдал. Отличался незлобием, простотой, великодушием и всепрощением. Его добрые голубые глаза всегда светились внутренней радостью.

Про о. Василия говорили, то он обладает благородством, мужеством и мудростью блаженного. Окончив факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова и Институт физкультуры, писал он красивые глубокие стихи, обладал прекрасным голосом. Помимо прочего, исполнял послушание летописца, вёл катихезаторские беседы в тюрьмах, воскресную школу в Сосенском и школу для паломников в обители, был лучшим проповедником Оптиной.

Все трое братьев были истинными монахами и тайными аскетами. О. Василий всегда предпочитал золотую середину: «Ну, куда нам, немощным, до подвигов?»,— говорил он. В последний в своей жизни Великий пост они особенно усердствовали. Братья были избраны Господом на роль тричисленных новомучеников Оптинских, могучих небесных ходатаев за обитель и всю Россию.

На похоронах отец Илий произнёс надгробное слово. Один из говоривших до него отцов как то особенно настаивал, что «мы должны радоваться». Но Батюшка несколько поправил. Сказал, что братия понесла огромную утрату. И трудно говорить в присутствии рыдающих матерей иеромонаха Василия и отца Трофима. Что не нужно как бы «натягивать на себя» какую то особую радость. «Здесь Мать стоит,— с большим участием произнёс отец Илий,— и что матери можно сказать, и что посоветовать, и как посочувствовать, и как сердце её успокоить».

Пройдёт время, и на годовщину убиения отец Илий сказал такие слова: «Для верующего человека, для христианина смерть не есть страшная участь, не есть предел нашей жизни, но за смертью есть воскресение. Другое страшно— есть зло, есть грех…

Поминая наших братьев, убиенных злодейской рукой, мы видим, что наша печаль растворяется в нашей вере в то, что они по смерти живы: пострадавшие, они обретут от Господа награду, обретут от Него радость будущую. Но в то же время зло, которое действует в мiре, не может быть приветствуемо, не может быть оправдано тем, что это зло Господь обращает в добро. Так, наши братья ни в чём не были повинны, они совершали доброе, правое дело.

Эти двое звонили— вещали радость пасхальную, отец Василий шёл на требу в скит. Подкравшийся злодей нанёс им удары, он убивал их совершенно ни за что, а единственно по своему злому умыслу. По злой своей ненависти к чистым, невинным людям, к вере. Какой бы умысел ни привёл к этому убийству— это было зло, с которым мы должны бороться. Если не можем мы каким другим путём бороться, то молитвой, силой Божiей всегда должны бороться со злом».

Небесным промыслом Оптинская земля обагрилась кровью новомучеников. К сожалению, несмотря на резонанс православной общественности, полного расследования убийства не производили, судебного разбирательства не было вовсе. Аверина признали невменяемым и направили на принудительное лечение.

Мало кто знает про ещё одно страшное преступление, которое произошло в Оптине в Страстную пятницу1994 года. Недалеко от Иоанна-Предтеченского скита был ритуально— двенадцатью уколами английской булавкой вокруг сердца и тринадцатой в сердце— убит 24 летний паломник из Тольятти Григорий Ефимчук. Работники местной прокуратуры квалифицировали смерть молодого человека… как самоубийство! Вечная память ему. И Царствие Небесное!

ИЛИЙ— ЗНАЧИТ СОЛНЦЕ

В замечательном документальном фильме «Илий— значит Солнце», созданном в 2009 году, иеромонах К. нашёл о Батюшке такие проникновенные слова:

—Мы вроде бы живём с ним вместе, встречаемся каждодневно и на службе, и на трапезе, исповедуемся ему, но его внутренняя жизнь остается сокровенной.

…Отец Илий— это благословение для Оптиной пустыни, такой дар для нас. Он является духовной основой— опытный, мудрый, смиренный, добрый, великодушный кормчий. К нему можно обратиться с любым вопросом, и он в любых душевных и жизненных водоворотах утешит, найдёт нужное слово. Пусть оно даже не будет сформулировано, но его кротость, смирение, доброта и любовь очень важна для всех нас.

Характерный момент для отца Илии. За многое время пребывания в обители я обращался к нему со множеством вопросов по разным проблемам, в разных условиях. Ни разу он никаким своим движением— ни внутренним, ни внешним — не показал, что я не вовремя, что он нездоров, что он устал или что ему сейчас некогда. Он всегда в любое время дня и ночи, в любом состоянии своего здоровья и внутреннего самочувствия готов идти навстречу твоей просьбе, скорби, вопросу. Или на исповедь.

Это такой человек, которому можно открыть любой тайник души. Ты знаешь, что в ответ ты никогда не будешь встречен ни жёстким словом, ни укором, ни раздражительностью, но только великодушием, милостью, снисхождением и любовью.

…Оптина без Батюшки осиротела. Но она жива собором величайших старцев прошлого и мучеников новейшего времени, обагривших своей кровью Красную Пасху 1993 го— того года, когда осенью, в самом центре Москвы, полыхнула гражданская война и танки расстреливали прямой наводкой здание российского парламента.

Никто, конечно, кроме Бога не может знать душу отца Илия— ни келейники, ни иноки, ни самые близкие люди. Он очень красивый, действительно солнечный человек.

Святой Амвросий Оптинский рассказывал, что он много лет прожил со старцем Макарием вместе, но жизнь этого великого подвижника осталась для него сокровенной. То же самое можно сказать в отношении отца Илия. Как писал апостол Павел: «Духовный [человек] судит о всём, а о нём судить никто не может» (Первое послание к Коринфянам 2).

Несмотря на многолетнюю, тяжёлую болезнь, утром на полуночнице Батюшку всегда можно было видеть в храме одним из первых. Зная это, паломники, желавшие беседовать с ним, вставали как можно раньше, чтобы успеть на службу.

—И конечно, хочется его идеализировать,— говорит автор фильма монах Н.,— ведь и он живой человек, со своими немощами, со своей внутренней борьбой и, наверное, со своими ошибками. Но просто прекрасно, что есть в Оптине такой человек. Что он рядом, что он всегда вразумит, помолится и ободрит.

Преподобный Силуан Афонский описывает одну из духовных тайн жизни: «И доныне есть монахи, которые испытывают любовь Божию и стремятся к ней день и ночь. И они помогают миру молитвою и писанием. Но больше эта забота лежит на пастырях Церкви, которые носят в себе столь великую благодать, что если бы люди могли видеть славу этой благодати, то весь мир удивился бы ей; но Господь скрыл её, чтобы служители Его не возгордились, но спасались во смирении».

Мы живём в мiре, который катастрофически теряет сочувствие и доброту, сопереживание и милость. Грех отнимает у жизни краски и делает её бесцветной, несмотря на всю мишуру и фейерверки. Как сказал выдающийся сербский богослов Иоанн Попович, христиане— это «паломники вечности». «Они непрестанно ищут божественное золото в земном болоте. И находят».

Оно, это не тускнеющее золото небесной благодати, рассыпано буквально повсюду. Нужно только заметить его и собрать его в своём сердце. И для этого не оскудевает земля наша подвижниками, дающими возможность нам, грешным, согреваться у жаркого костра их любвеобильного сердца.

Покойный старец схиархимандрит Зосима (Сокур) говорил: «У меня всю жизнь была одна партия— это Матерь Церковь, у меня был один партийный устав— это Евангелие и Закон Божiй…» Очевидно, эти слова подходят и ко всем, кто стяжает дух мирен, спасая вокруг себя тысячи.

Свидетельством того, как зачастую воспринимаются на Западе наши дела, является статья «Россияне вновь вручают себя в руки Господа», опубликованная 31 августа 2007 года на страницах газеты Liberation. Её автор, Лорен Мийо, сообщает: «В Оптиной опять живёт старец, отец Илий, невысокий пожилой человек с длинной седой бородой, который долгие годы жил на Афоне, священной для православных горе в Греции. Теперь грешники подкарауливают его у трапезной. После еды он иногда подходит к ним, выслушивает их истории, произносит несколько слов или читает молитву, а затем уходит».

Что тут можно сказать… Таков, очевидно, уровень восприятия России как у автора публикации, так и у редакции влиятельной либеральной газеты в целом.

Кто побывал в Оптиной пустыни, тот навсегда полюбил эту святую обитель. Здесь духом спасительным веет от намоленных алтарей, от церковных куполов, повторяющих голубизну небесных высей, от скитского леса, вставшего стеной у подножия духовной твердыни. Твердыня эта воздвигнута тщанием великих подвижников Божiих, согрета их молитвенными трудами. Старцами держалась она, их мудростью и прозорливостью. И тянулись сюда богомольцы приобщиться молитвенного покоя, чтоб научиться жить достойно…

Известны в церковной истории Валаамские старцы, Оптинские, к которым за советом, благословением, утешением стекались толпы, целые народные реки страждущих: «Вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцев твоих, и они скажут тебе» (Второзаконие, 32.7).

Истинный старец— искусный духовный врач. Он должен непременно обладать даром рассуждения и «различения духов», так как ему всё время приходится иметь дело со злом, стремящимся преобразиться во Ангела света. Старчество на своих высших степенях— как, например, духовная практика Серафима Саровского— получает полноту свободы в своих проявлениях и действиях, не ограниченных никакими рамками, так как уже не он живет, но живет в нём Христос.

«Ниточка» этого преемства не оборвалась, несмотря на все лихие годины и гонения на Церковь. Тихий свет старчества («глас хлада тонка») осиял и наше смутное время, и уже нашему поколению были дарованы Кирилл (Павлов), Николай (Гурьянов), Иоанн (Крестьянкин), Захарий (Сокур), Адриан (Кирсанов), Наум (Байбородин) и другие духоносные отцы.

«Золотая цепь святости»— такой образ мы находим у святых отцов. В христианском, в православном исповедании очень важно сохранять дух преемственности. Старцы передавали своих учеников другим старцам «из полы в полу». Как верно сказано: они не сходят с Креста, а их с него снимают.

Подобно тому, как монастырь не может разъединиться с понятием «братия», так невозможно разделить старца и безбрежное море людей, накатывающего на него со своими бедами и горестями, а иногда— и радостями. И такое бывает!

«… Хотя старчество ютится около монастырей,— пишет Василий Розанов,— и сами старцы состоят в чине монахов и иеромонахов, однако они являют в себе незаметный и тихий, но вместе с тем могущественный и очевидно победный вид антагонизма с монастырём как уставом и формою— преобразование и форм в духа его».

Наиболее ярко этот внешний антагонизм проявился в Сарове, где преп. Серафим, ставя божественную любовь выше формально понимаемого устава, подвергался нападкам со стороны наместника Нифонта и части братии. Об этом повествует Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» Серафима (Чичагова).

Смиренный старец наказывал наместнику Сергиевой Лавры архимандриту Антонию (Медведеву): «Не отцом будь, а матерью своим монахам». Где есть настоящий старец, там тепло не только инокам и послушникам, но и тысячам мирян, устремляющимся к источнику любви.

Опыт оптинских старцев, явленный в XIX столетии, показал: антагонизм между любовью и уставом может и должен быть преодолён. И одним из продолжателей этого опыта в веке нынешнем стал святогорец Илий. Его открытость мiру, готовность пропускать через свою душу многие человеческие скорби и искушения, оставаясь при этом во внутреннем затворе своего иноческого сердца,— отогрели и спасли для жизни вечной многих людей.

После подобных незабываемых встреч, которым нет числа, и рождаются такие, к примеру, признания: «Старец Илий… Несколько раз сподобилась получить его благословение. И впечатления такие: он касается руки, а кажется сам Господь сквозь тебя проходит (прости, Господи, меня за такие дерзновенные слова) и смотрит внутрь тебя. И во взгляде столько Любви… И надо то того взгляда только минутку, чтобы понять многое… А уезжаешь из Оптиной с чёткой уверенностью, что с таким молитвенником жить не страшно. Обычно старец выходит после поздней Литургии в Казанском Храме. И если у Вас действительно что то очень важное, вы обязательно к нему попадете. У меня так было перед операцией у родной сестрички.

Вышел о. Илий, а народу к нему… ну никак не пробиться… А мне так надо было его молитв о сестре… И вдруг о. Илий уходит в алтарь. Народ расходиться стал. Я к Царице Небесной и батюшке Амвросию на колени. Вышел старец! И прямо в мою сторону… Много чудес в Оптиной, много исцелений по молитвам старцев Оптинских, по молитвам батюшки Амвросия, по молитвам Новомученников, по молитвам старца Илия! Слава Богу за всё!» (форум «Доброе Слово», 12 ноября 2008 года).

ЖИВАЯ ВОДА

Старчество издавна являлось крепостью и закваской монастырской. Однако можно в иночестве и затворе прожить долгую жизнь, но не стать старцем. Это есть Божiй дар. Подмечено: «Слово от опыта— живая вода, утоляющая жажду души; слово без опыта— вода, разбрызганная по стене. Слово от опыта— чистое золото, без опыта— медница. И таким то сокровищем обладают и всех обильно наделяют старцы. Сам искушенный, может и искушенным помочь».

В полной мере это относится и к отцу Илию. Однако тех, кто стремится увидеть в Батюшке этакого провидца и «православного кудесника», ждёт жестокое разочарование. Кажется, что говорит он прописные истины, известные всем и каждому. И кто то уезжает в недоумении, не получив плода своих фантазий.

«… Советы своим духовным чадам старец даёт необычайно простые, на первый взгляд приземлённые, и не все поначалу понимают их глубинный смысл,— говорит эстрадный исполнитель Дмитрий Ланской.— Например, человек испытывает душевные страдания, ищет смысл в жизни, а в ответ слышит прозаическое: «Построй дом в деревне, заведи корову, посади несколько деревьев». Но когда человек подключается к процессу созидательного труда на земле, в нём происходят глобальные внутренние изменения. Он очищается и, не без помощи батюшкиных молитв, сам внутренне преобразовывается в лучшую сторону, чувствует облегчение, постигает земную радость. Да и мир вокруг него видоизменяется, становится чище и светлей».

А вот что рассказывает о своём личном опыте народный артист России Евгений Миронов, чей яркий и неповторимый образ князя Мышкина переломил устоявшийся стереотип в отношении этого героя Ф. М. Достоевского.

«Следующим важным этапом для меня стала первая в жизни поездка в Оптину Пустынь. Мне тогда было тридцать три года. Возраст Христа… Говорят, в этом возрасте в жизни всегда что то меняется. Но я понимал, что надо менять это «что то» самому,— и поехал в знаменитый монастырь, чтобы поговорить с отцом Илием. Это был момент какого то всеобщего кризиса: и творческого, и духовного— я чётко осознавал, что мне необходима встреча именно с ним. Но меня к нему долго не пускали, говорили, что он болен. Пришлось перелезть через забор и тайком пробраться к домику, где была келья старца.

Навстречу мне попалось человек десять, которые говорили, что прождали несколько часов, но отец Илий к ним так и не спустился. И вдруг подходит ко мне молодой послушник (если бы я был художником, то именно так изобразил бы Алёшу Карамазова— в подряснике и кирзовых сапогах) и говорит: «Вы, наверное, хотите к отцу Илию?». «Да, но ведь он болеет»,— говорю. Но послушник предложил на всякий случай спросить ещё раз: а вдруг старец всё же сможет меня выслушать? Он ушёл, а, вернувшись, сообщил, что отец Илий сейчас спустится. И как бы от себя добавил: «Расскажите ему всё. Просто больше такой возможности у Вас может не быть».

Отец Илий спустился… И эта встреча перевернула меня. Он говорил так, как если бы был грешнее меня в тысячу раз, как если бы он в тысячу раз более меня сомневался. Я был просто потрясён всем происходящим: впервые я общался со священником, который— это было видно— переживает за весь мiръ, и за весь мiръ молится. Встреча была недолгой— всего полчаса. Но в эти полчаса я чувствовал что то необыкновенное. По форме это, конечно, не была исповедь, но по важности и глубине этот разговор стал для меня чем то очень значимым».

Там же, в Оптиной Пустыни, у Евгения Миронова была возможность «уже по настоящему исповедаться» одному молодому монаху.

«Надо сказать, что священника строже мне встречать никогда в жизни не приходилось,— признаётся он.— Я вертелся, как уж на сковородке. Вспоминал какие то грехи чуть ли не с детсадовского возраста, рассказывал такие гадости из своей жизни, о существовании которых, казалось, уже забыл навсегда. Если бы я не знал, что такое исповедь, то решил бы, что монах либо нарочно меня мучает, либо издевается. Но зато когда я вышел из монастыря— это было что то необыкновенное! Было чувство… невесомости. И ощущение Света вокруг. Я садился на поезд в Москву и чувствовал, что как будто сам свечусь. Но стоило приехать домой— начались дела, и Света становилось всё меньше и меньше…»

«А ТЫ, БРАТ, БОЛЬШЕ НЕ ГРЕШИ»

«Ещё перед поездкой в монастырь хотел исповедоваться,— пишет священник Александр Дьяченко. Его рассказ приводит Христианская газета Севера России «Вера»— «Эском».— Когда священник служит один на приходе, то исповедь для него становится проблемой. Причащаться можно и без исповеди (священнику— Авт.), а душу то всё равно чистить нужно. До принятия сана я ведь тоже с грехами воевал, если можно, конечно, так сказать. Думал, что многое уже в себе поборол, могу жить спокойно и пожинать заслуженные плоды. Да не тут то было! Чем дальше в лес, тем больше дров. Став священником, увидел, что те страсти, что считались мной окончательно разгромленными, неожиданно стали вырастать из тоненьких росточков в толстенные стволы эвкалиптов. И я понял, что борьба на самом деле ещё только начинается. Потому и исповедь нужна священнику как воздух.

Думаю: кого бы из отцов попросить меня исповедать? Все так усердно молятся, неловко людей от дела отрывать. Смотрю, заходит к нам помочь старенький согбенный батюшка. Я подумал, что это кто то из старичков, доживающих свой век здесь, при монастыре, уже будучи на покое. Встал он напротив меня, взял копие и тоже стал поминать. Только поминал он медленно. Имя прочитает, вынет частичку, подумает, потом уже положит на тарелочку. Нет, думаю, отец, мы так с тобой каши не сварим— вон какие наволочки просфор подносят. В этот момент к нам подошёл ещё один молодой батюшка и стал помогать. И вдруг старичок обращается к нему и говорит:

—Накрой меня епитрахилью и прочитай разрешительную молитву.

—Батюшка, вы хотите, чтобы я вас исповедал?

—Нет, ты только прочитай надо мной молитву.

Пока молодой батюшка молился, я решил: попрошу я этого дедушку меня исповедать. Ему, наверное, даже приятно будет, что я к нему обращусь, а не к молодым отцам.

Поэтому и говорю старенькому батюшке, так, слегка покровительственным тоном:

—Отец, поисповедуй меня.

Тот в ответ молча кивнул головой и принял привычную позу исповедующего. Я встал на колени и стал каяться. Вот такой грех, говорю, меня больше всего мучает. Согрешаю, батюшка, помолись обо мне. Он помолился, посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

—А ты, брат, больше не греши.

Отошёл я от него и думаю:

—Действительно, как всё просто— «а ты больше не греши», и всё тут!

Вдруг из главного алтаря к старчику спешит целая делегация из местных служащих отцов и матушек алтарниц.

—Батюшка Илий! Батюшка Илий! Мы вас потеряли. Матушка игуменья велела нам вас найти и подобающим образом принять.

С видимым сожалением старенький священник отложил копие и последовал за ними из алтаря. Но прежде чем положить копие, он поднял на меня глаза и вновь повторил:

—Ты просто не греши, вот и всё.

Я смотрю вслед уходящему старичку и спрашиваю молодого батюшку:

—Отец, кто это?

—Как?! Ты не узнал? Это же Илий Оптинский!

Уезжал я из Дивеево в приподнятом настроении. Ехал к преподобному Серафиму, хотел душу почистить, и он свёл меня с отцом Илием.

По сей день та страсть, в которой я тогда каялся перед отцом Илием, порой поднимает голову. Но всякий раз на помощь приходит взгляд старца и его слова: «А ты просто не греши». И грех отступает»,— заключает отец Александр.

СОЛНЦЕ МОЕ— ГОСПОДЬ

Отца Илия, прошедшего школу умно сердечной молитвы и «невидимой брани», как любого опытного наставника, отличает трезвый, трезвенный подход к тому расхристанному мiру, в котором нам довелось жить. Он не призывает бросать свои дома, свою исконную землю, обильно политую кровью предков, и сломя голову бежать в леса — «спасаться». Наоборот, Батюшка чётко указывает тот путь, что позволяет не чураться, а использовать технические возможности цивилизации в качестве оружия для борьбы за души людей.

Иначе… в противном случае мы получаем некое карикатурное, ущербное православие, выгодное для окружающего нас языческого и антирелигиозного мира. Того, что недавно с иронией описала одна газета. Рассказывает некая дама. «Мама (не моя)— человек верующий. Шёл Великий пост. И вот вам картина— на ней виснет мой ребенок и умоляет со слезами на глазах: «Молись и кайся, бабушка, молись и кайся, ну молись и кайся…»

Бабушка в ауте, пошла молиться и каяться в храм, ведь «устами младенца глаголет истина», вернулась, а здесь та же песня, про молись и кайся. Если короче, то придя с работы, я застала чудную картину: врачи неотложки, мать с давлением, зареванный ребёнок, твердящий всё те же слова… Не знаю как, но до меня дошло, что доченька всего то навсего просит мультик про Малыша и Карлсона, что в её переводе именно так и назывался «Молись и Кайся»! Поставила мультик— бубнёж про молитвы и покаяние прекратился.

Доктора смеялись как ненормальные— стыдобища… С тех пор у нас этот мультик не то что дома, даже в окрестных дворах, кроме как «молись и кайся» никто не называет».

Комментарии излишни.

Творчество монахини Агриппины (в мiру— Аллы Григорьевой) является примером православного использования возможностей современного кино. Она — автор и режиссёр фильмов «Солнце моё— Господь», «Любовь, которую зовут мама…», «В соединение вся призвав» (о паломнической поездке в Америку схиигумена Илия), «Воин Христов».

В 1967 году Алла Григорьева— девушка из глубинки, родилась она в Брянской области, дерзает поступить в МГУ им. М. В. Ломоносова на факультет журналистики. По распределению судьба привела её под покров Калужской Божьей Матери.

Ища ответы на свои вопросы, Григорьева приглашала в свою телевизионную авторскую программу «Возрождение» православных священников. Как она вспоминает, было очень интересно, но было и много упреков от руководства: «Слишком глубоко, не для всех это, не надо подробностей. Показывай внешние события, обряды, традиции!»

После одной из передач она узнала, что в Оптиной пустыни есть старец Илий. «Решающим поворотом в моей жизни была моя встреча с ним,— говорит матушка Агриппина.— Это был день пострига одного монаха в Оптиной пустыни. Запомнила почему то процесс выхода из трапезной, увидела, идёт такой маленький сгорбленный старец, как воробышек. Попала в поток, в процессию, устремленную за ним. Повернулся, спросила: «Можно ли записать?» Он уточнил: «В монастырь?» И тут я серьёзно задумалась о своей судьбе, о спасении, о выборе жизненного пути.

С того дня в моей жизни появился духовный наставник. Имя Илий — означает голос Солнца. Именно отец Илий открыл для меня моё солнце, мою путеводную звезду — солнце моё — Господь, и сам стал для меня частицей этого солнца [… ]

Для многих духовных чад он несёт в себе тепло и любовь солнца. Сейчас отец Илий ведёт меня по жизни, поддерживает, окрыляет, спасает, укрепляет. Мне счастливо и легко — есть к кому обратиться, спросить, вразумиться.

По молитвам Батюшки моя телепрограмма была спасена от закрытия несколько раз. Он приближал меня постепенно к монашеской жизни. После съёмок о Тихоновой пустыни благословил шить облачения. Но моя душа стремилась к полному служению Божьему.

—А кто будет на телевидении?— спрашивал отец Илий.— Кто будет показывать мiръ глазами православного человека?

Владыка Климент Калужский и Боровский поддержал моё будущее монашеское послушание— работу на телевидении. 10 марта 1999 года в Шамордино отец Илий постриг меня в монашество с именем Агриппина. Испытаний сверх силы Господь не посылал, но скорбей было достаточно. Особенно запомнилась клевета после полутора лет моего монашеского послушания на телевидении. Меня арестовали с подозрением в мошенничестве. Будто бы какая то монахиня ходит по квартирам с неблаговидными воровскими целями. Два месяца длились унизительные процедуры проверок. Но Господь не оставил».

«А ПОЧЕМУ ОН НЕ КРЕЩЁНЫЙ?»

Вот уже почти год как отец Илий покинул Оптину, но по прежнему туда на его имя пишут письма и едут люди, помятуя о духовных плодах, оставленных им на калужской земле.

«Меня к нему благословил съездить мой батюшка,— рассказывает женщина по имени Любава.— Когда мы приехали в гостиницу, то я рассказала своим соседкам в номере по поводу планируемой встречи со старцем — они рассмеялись и сказали, что это практически невозможно, что люди месяцами ждут его, ищут, но его нигде нет.

В первый день после служб, после послушания, мы пошли вечером с подружкой гулять по территории монастыря. Говорили о своём — о женском. Такая тишина и спокойствие, как будто всё показалось настолько мелочным и ненужным обсуждению, что мы стали просто молчать. И вдруг я вижу, как по аллее идёт маленький схимник с двумя молодыми здоровыми парнями — охрана. Я сразу поняла, что это именно старец Илий (в Оптиной много схимников). Но эту походку не передать словами — такая кротость и покорность в ней, словно он шёл как перед Богом, склонив голову, и вокруг него всё погружалось в Любовь.

Почему то откинула я свои перчатки в кусты и просто как ребёнок ринулась к старцу, охранники мне перегородили путь, а я сказала: «Батюшка, я издалека к Вам приехала, у меня к Вам жизненно-важный вопрос!» Он в это время поднялся на несколько ступеней лестницы храма (скрытая лестница в алтарь, она слева у храма, не центральная), и повернулся ко мне с улыбкой: «С севера?» И так получилось, что мы стали друг против друга и за счёт того, что он поднялся по лестнице, то его глаза были напротив моих— я высокая барышня. Он рукой остановил охранников, ребята заулыбались, и стал беседовать со мной. У него молочно-голубые глаза, такие беззащитные. Я просто почувствовала себя рядом с ним каким то монстром, оголились все мои внутренние страсти при таком свете— это было невероятное ощущение.

Батюшка лучился чистотой. Говорил тихо-тихо, словно его слова ручейком заполняли моё сердце. Он несколько раз благословил меня. А моя подруга в это время стояла в метре от нас, она даже не могла подойти, она застыла. И люди, которые увидели нас, тоже стояли в стороне, словно их кто то держал, не давая нарушить нашу беседу. В другие дни я видела, как паломники, словно дикое стадо неслись к старцу, перебивали друг друга, толкались. А тут такая тишина.

Потом одна женщина вернула мне мои выброшенные перчатки. И все тихо разошлись. Я пришла в номер и написала исповедь. Думала, что пойду на исповедь к отцу Антонию (всё говорили о нём), но на следующее утро опять встретила старца и молча протянула ему листок с грехами, он молча взял и всё. И так мы случайно встречались каждый день — охранники уже смеялись, улыбались и подпускали меня к старцу просто на благословение.

И ещё вспомнила случай. К отцу Илию подбежали две женщины с детьми— одна дочь с малышами и её мать. К Батюшке они протолкнули мальчика и говорят, что он сильно болеет, что делать. Старец стал его благословлять и вдруг спросил: «А почему он не крещённый?» Женщины стал друг друга спрашивать: «Ты ведь его водила на Крещение?» — «Я его не водила, это ты водила!» — «Нет, я не водила!»

Батюшка сказал «Окрестите ребенка и всё будет хорошо». Как он увидел? А те стояли и спорили, как бабки на базаре, забыли про старца, и мальчик стоял рядом. Мать с бабушкой искали крестик на шее, а его не было».
«БАТЮШКА, УМНОЖЬ ВО МНЕ ВЕРУ!»

«Впервые имя оптинского старца Илия я услышал в Высоцком мужском монастыре города Серпухова,— рассказывает М. Гришин, автор заметок «К отцу Илию в Оптину».— Дело было так. Я попал на исповедь к игумену монастыря отцу Кириллу, который долго и внимательно слушал мои слова, а затем сказал: «Лучше всех тебе ответил бы духоносный старец. Я боюсь повредить. У меня нет такого духовного опыта. Есть старец — отец Илий в Оптиной пустыни, к нему езжай. Не знаю, сможешь ли пробиться — к нему много людей притекает».

Сказано — сделано. Вот я в Оптиной: стою в Казанском соборе, благоговейно замирая, слушаю звонкие переливы двух монашеских хоров, стоящих на левом и правом клиросах. У кого то из поющей братии такой сильный и густой бас, что у меня внутри, там, где предположительно должна находиться душа, что то начинает трепетать.

Один богомолец указал, по моей просьбе, на отца Илия. Я представлял его совсем по другому. Богатырём, типа Ильи Муромца, и имя у него схожее. А тут? «Нет в нём ни вида, ни величия». Маленького роста, тщедушный, длинная седая борода. Служба закончилась. Отца Илия обступили такой плотной толпой люди, что оставалось только удивляться, как его не сбили с ног и не затоптали.

Тогда для меня, только идущего ко храму, это было в диковину — фу, как не культурно, не вежливо, какой фанатизм— так набрасываться на пожилого человека! В то время я не очень понимал различие между старым человеком и старцем молитвенником — богатырем Духа.

Постой ка рядом, послушай, о чём говорят, о чём просят старца паломники. Сколько горя — с ума сойдёшь! Грузная тётка с почерневшим от свалившейся на неё беды лицом цепляется за отца Илия: «Батюшка, сын человека убил. Скоро суд будет. Помолись! Что делать не знаю!».

Старушка с заплаканными, выцветшими от боли глазами вопиет: «Батюшка, у невестки рак, с кулак шишку на голове надуло, трое деток малых останутся без матери, помолись за нас, родимый, погибаем!»

Со всех сторон звучит как стон: «Батюшка! Батюшка! Батюшка!»

После всего услышанного, мои вопросы, с которыми я приехал к отцу Илию, показались мне ничтожными и как то сами собой прояснились у меня в голове,— говорит М. Гришин.

«Второй раз я увидел отца Илия, когда приехал в Оптину в числе таких же, как и я, новоначальных христиан, — продолжает он.— Нас по одному подводили к Батюшке под благословение. Не знаю, что он говорил моим предшественникам, но мне слово его попало не в лоб, а прямо в глаз.

Я подбежал к Батюшке, сложил ладони лодочкой и молодцевато, как на плацу генералу, гаркнул: «Раб Божiй такой то». Отец Илий устало взглянул на меня и слабым голосом произнёс: «Да… Русский язык мы знаем…»

Кровь бросилась мне в лицо: я с особой ясностью осознал смысл привычных русских слов, которыми мы козыряем по много раз в день. «В самом деле, ну, какой ты раб Божiй? Ты есть раб греха и порока»,— словно со стороны подумал я о себе во втором лице.

Батюшка сходу обличил меня: произнёс прикровенно невесёлую правду обо мне. Пожалел он меня, сказал в необидной форме, с горечью, как бы внутренне сокрушаясь обо мне, что я такой непутевый.

Я вспомнил старый фильм «Бен-Гур», где показана жизнь рабов на римских галерах. Одна радость у прикованных за ногу людей, когда надсмотрщик с кнутом отойдёт в сторонку воды попить или малую нужду справить: можно поработать в полсилы, а всё остальное время вкалывай. Не хочешь служить хозяину — налегать на весло, сначала крепко накажут, а не поймёшь вразумления, так чикаться не станут — выкинут за борт рыбам на пропитание.

А мы? Разве мы как рабы работаем Господу? В лучшем разе как больные, капризные, неумелые дети.

Я поцеловал Батюшкину руку, неожиданно крупную для его комплекции и, понурив голову, отошёл, освободив место другому «рабу Божiему».

Третья встреча с отцом Илием состоялась в братском корпусе, за закрытыми дверями. Нас, паломников, было трое, и каждый мог сравнительно спокойно поговорить с Батюшкой. Я заранее подготовил в уме слова о своих внутренних нестроениях и житейских бедах, которые в тот период моей жизни особо одолевали меня, рождая в душе ледяное уныние и безразличие ко всему. Мне хотелось попросить святых молитв Батюшки (ведь много может молитва сильного) и узнать — как жить дальше.

Когда подошла моя очередь, я, стесняясь своего физического превосходства, встал перед отцом Илием на колени и неожиданно для себя сказал: «Батюшка, умножь во мне веру!» — «Веру?»,— нараспев произнёс Батюшка. Удивился. Затем хорошо, так ласково улыбнулся, что сразу угрел мне сердце.

Слова и время потеряли значение. Всё, кроме одного, утратило смысл — вот так стоять бы до конца жизни рядом с Батюшкой на коленях, да греться в его лучах — на греческом языке его имя значит Солнце.

Сколько же это длилось? Может быть, десять минут, а может быть и вечность. С того дня я стал живее понимать слова Апостола: «покрывайте любовью», испытав на себе тепло настоящей любви.

Батюшка Илий! Пожалуйста, помолись Богу о нас, грешниках!»

«БЕСЧАДИЕ У МЕНЯ»

Раба Божiя Елена рассказывает о своём незабываемом посещении Оптиной пустыни, совершённом ею вместе с мужем: «Приехали мы к 7 30. Служба ещё шла. При входе в монастырь была женщина. Я у неё узнала, как попасть к отцу Илию. Она сказала, что это трудно и там ли он сегодня, не знает. Он, мол, после службы в храме общается с людьми, людей много и она сама там живёт, а к нему не попала ни разу. Ну, если Бог поможет, то, может, попадёшь. Говорит, обычно он у алтаря справа подходит, ты туда постарайся поближе подойти.

Я немного расстроилась, но отступать мы не стали. Пошли на службу. Отстояли, приложились к святым мощам. Муж с каким то батюшкой разговаривал, он его благословил, а я, как сказали, к алтарю поближе пытаюсь пробраться. Выходит отец Илий. Народ как ринулся (а надо сказать, что было там не менее человек двести желающих к нему подойти, суббота плюс праздник). Сзади меня активная такая бабуля пихает всех вперёд. На неё ругаются, а она своё.

Вот она то и сыграла для меня роль. Пока ругались и пихались, так получилось, что она меня вперёд толкнула и… я оказалась прямо перед Батюшкой, а он уже отходит. Я ему сразу: «Отец Илий, нужны Вы мне». Он остановился, посмотрел. Я опять: «Бесчадие у меня». Он так посмотрел удивлённо, потом подошёл, в глаза серьёзно так взглянул и говорит, наклонившись ко мне: «Что у тебя?» — «Бесчадие»,— говорю. Он опять так удивлённо смотрит, как вроде не верит. Потом улыбнулся: «Молишься плохо. Плохо моли-и-ишься».

Отошёл. Потом возвращается, сначала по голове ладошкой так легонько постучал два раза, а потом просвирку дал. А когда к голове прикоснулся, меня аж боль пронзила (не преувеличиваю). Но быстро прошла. А он улыбнулся и ушёл.

Дальше пошли на святой источник. Там две купели— женская и мужская. В обеих — люди, двери закрыты. Мы подождали. Из женской вышли две женщины. Я спросила, что да как. Они говорят: «Здесь такие (!) исцеляются, и у тебя всё хорошо будет, троих ещё родишь. Заходи, водичка тёплая, жарко ещё будет».

Я радостная, что не ледяная вода, иду раздеваться, надеваю сорочку и— в купель. Только ноги опустила— елки зелёные— ледяная… Ну а что делать? Захожу, окунулась два раза, а в третий набрала воды с собой и умылась. Выхожу. А мне жарко. Вот так, думаю, матушки,— и впрямь жарко. Ну и поехали потом домой, перед этим мёд в сотах купив. Люди там добрые, от души тебе помочь готовы, улыбки на лицах.

Ну вот, а в декабре я схиигумену Илию написала письмо…»

ПАЛОМНИКИ ИЗ ХАРЬКОВА

«Томление духовной жаждой и известный эгоизм побуждали нас пытливо выспрашивать: а как же можно свидеться со старцем Илием?— рассказывает Станислав Минаков, паломник из Харькова.— Выяснилось, что сегодня после вечерней службы он будет одаривать. И снова мы во Введенском храме, у раки преподобного Амвросия, к которой притягивались как бы центростремительно. Одна добросердечная девушка, поколебавшись, указала нам корпус в монастыре, куда мы немедленно и отправились.

Поднявшись на второй этаж, мы увидели в узком коридоре возле одной из келий скопление женщин, до десяти человек, среди которых было несколько монашек. Ближе всех к нам стоял Юра. Из келии вышел молодой человек в светском одеянии, наверное, келейник, и сказал, что отец Илий принять никого не сможет, поскольку устал, ему нужно отдохнуть, ведь впереди— служба. Мы все робко молчали, и никто не сделал движения уходить. (Не так ли прихожане нетерпеливо роптали, не считаясь с тяжким нездоровьем Амвросия?) Парень вздохнул: «Ну, я сейчас узнаю!» Через пять минут вышел снова и сказал: «Просьба — без обращений, недолго. Да?»

Все были распираемы радостным предвкушением. Вышел старец Илий, невысокого роста, худенький, в опрятной темно синей рясе, с непокрытой головой, с длинными седыми волосами, собранными на затылке в хвостик, и большой седой бородой. Женщины оживились, подались к нему, кто— что то бормоча, кто — протягивая подарочек, яичко. Лицо старца озарилось улыбкой, какой то сдержанной, внутренней, смущённой. Взяв одну из монашек за руку, он сказал: «Куда ж нам тебя определить то?» — и словно задумался, положив правую ладонь на подбородок. И стал раздавать подарки пришедшим, включая и нас. Это были красивые молитвенные разноцветные книжки-буклеты «Акафист Нерукотворенному образу Господа нашего Иисуса Христа» из шестнадцати ненумерованных страниц, выпущенные в 2003 году (только только!) издательским домом Максима Светланова, что и было пропечатано на половинке обложки непростой конфигурации, раскрывавшейся как складень, как алтарь. На второй странице обложки надпечатка гласила «Схиигумену Отцу Илию в знак глубокой любви и почтения».

Вручая буклетик, отец Илий каждому пожимал руку и внимательно смотрел в глаза. Взгляд его забыть невозможно: ты словно предстоишь (и теперь, записывая и прочитывая эти строки) чему то всепонимающему, просвечивающему всю твою сущность, прощающему и любящему, и в связи с этим побуждающему к ответственности. Я стоял дальше всех, а потому мы со старцем пробирались друг к другу дольше всего. Я взял его руку и словно не хотел (не мог?) отпустить. В этот момент Юра сказал: «Батюшка, мы едем в Дивеево. Благословите». «Помолитесь, помолитесь!» — кивнул отец Илий».

После встречи автор этих путевых заметок, по его словам, всё время думал о взгляде и рукопожатии Батюшки. И далее он так продолжает свой рассказ: «… Мы успели на вечернюю (а было ещё солнечно) службу в Казанском соборе, которую правил настоятель обители отец Вениамин. Опоздав к началу, мы с трудом— из за обилия народа— вошли, но продвигались только, когда кто нибудь покидал храм.

«Христос воскресе!» — этот клич сопровождал нас затем всю неделю дальнейшего путешествия, во всех храмах России. «Воистину воскресе!» — высоко откликались местные и паломнические отроки, собравшиеся группой у выхода из храма, отчего кадившие просто по детски расцветали, ожидая этого звонкого выкрика, словно застигаемые врасплох.

После окончания нам открылось, что службу (на скамьях) отстояли и отец Илий, и многие старшие монашествующие. Юра подошёл к отцу Фёдору, чтобы, как он объяснил, «спросить о судьбе России», но тот отослал его к Илию: «Вот он— всё знает». Но отца Илия мы в храме уже не видели.

Приложившись к кресту, люди покидали храм. Почти все наши тоже вышли на площадь монастыря, вроде и не желая никуда уходить. И тут из храма нас позвал Юра. Оказалось, что с амвона отец Илий раздаёт из большой коробки каждому подходившему по горсти конфет, а потом и крашенки. Людей было не очень много, человек до тридцати, включая всех нас.

Преимущественно это были инокини, как я догадываюсь, из Шамордино. Каждый раз, наделяя подходившего, старец озарялся радостью, видя, какое счастье (не меньше) он доставляет окружавшим. Помогали ему справляться с коробами низкорослый очкастенький служка и… москвич Андрей, сказавший, в частности: «Батюшка, вот паломники из Харькова!»

И нас наделили всем. Получая конфетки от старца, я как бы обнял его руку своими ладонями, поцеловал её, и снова, как давеча, задержал — тёплую и сухую, с бледными пальцами. Такая «хорошая», уютная рука. Я длил эти мгновения, а он— как будто весело глядел на меня.

Отчего же я поцеловал ему руку? Да за душу его великую. Спросите меня, откуда же я знаю о величии его души. А вот— знаю.

Мы покинули храм только с уходом старца. Каждый нёс дары как святыню. Никто и не собирался сразу употребить их по назначению: довезти бы домой, родным.

Я думал, что мы, чужие люди из далёкого Харькова, с Украины, сегодня нежданно обласканы старцем, но не сделали ему никакого праздничного подарка. Ничего, Бог даст, ещё сделаем. Есть такая надежда [… ]

Ещё было светло, и я успел побродить вокруг Иоанно-Предтеченского скита.

А дары от отца Илия в этот день ещё не закончились. Когда мы уже собирались ко сну, к нам в комнату зашёл наш гостеприимный хозяин и вручил мне деревянный складень в пол-ладони, створки коего соединялись двумя кожаными ремешками. Спас Нерукотворный и Владимирская Богоматерь. Та самая, знаменитая, возлюбленная мной с отрочества,— образ, который неизменно сопровождает меня в жизни. Даритель сказал: «Складень мне подарил отец Илий, и я хочу, чтоб он остался у вас. Это — всей вашей группе».

ОЛЬГИН БУКЕТИК

На страницах газеты «Вера» — «Эском» Ольга Рожнёва собрала замечательный букетик историй о Батюшке. От него веет свежестью настоящего Лета Господня.

«Первую историю,— сообщает автор,— рассказала мне на совместном послушании в братской трапезной Оптиной пустыни паломница Ольга: «Хотела я спросить у старца, есть ли воля Божiя на моё монашество, но никак не получалось побеседовать с ним. И вот стою после службы, вдруг народ задвигался, хлынул за вышедшим старцем. Кто то вопрос хочет задать, кто то попросить молитв, кто то просто благословиться желает. Ну, думаю, не подойти мне к старцу.

И вдруг народ выталкивает меня прямо в спину к нему. Недолго думая, громко спрашиваю: «Батюшка, отец Илий! Буду ли я монахиней?» И Батюшка, не оглядываясь, отвечает: «Да, ты будешь монахиней. Обязательно будешь монахиней!» И уходит, сопровождаемый народом. А я остаюсь и чувствую, как охватывает меня недоверие, а за ним уныние. Старец даже не взглянул на меня. С таким же успехом я могла спросить, буду ли я космонавтом.

В унынии плетусь к братской трапезной. Стою и плачу. Рядом ещё паломники стоят. Кто то своего духовного отца ждёт. Кто то старца дожидается. Стою без всякой надежды. И вдруг появляется отец Илий. Сразу тянутся к нему руки с записками, народ вопросы наперебой задаёт. Но Батюшка подходит прямо ко мне. Внимательно смотрит на меня и спрашивает: «Ну что, ты уже выбрала себе монастырь, где хочешь жить?»

На этом месте глаза рассказчицы увлажняются — утешил Батюшка! Хоть и не взглянул при вопросе, но духовным зрением он видит многое.

Гостиничная Елена делится со мной: «Как права пословица: «Что имеем— не храним, потерявши — плачем!» Вот был наш оптинский старец отец Илий рядышком— мы это не ценили в полной мере. Подойдёшь иногда, благословишься. А иногда смотришь — как много людей Батюшку окружило — и мимо пройдёшь, думаешь: надо поберечь старца, не досаждать лишний раз. А сейчас вот уехал он подальше — духовник у самого Патриарха, так как же ждёшь его приезда! Как солнышка красного!»

Только поскорбели мы, что нечасто теперь старец в Оптиной бывает,— он и приехал. И благословились, и записочки отдали. Поднимаюсь по лестнице паломнической гостиницы, а схиигумен Илий мне навстречу спускается. На лестнице ещё две сёстры стоят— как и я, от радости чуть не прыгают.

Благословил нас Батюшка, поговорил немножко с каждой, а в руках у него книги духовные — как раз три. Он одной сестре подарил, другой, я следующая. А я стою и думаю: «Есть у меня уже такая книжечка то. Мне её вчера только архидьякон отец Илиодор подарил». Посмотрел на меня отец Илий внимательно, улыбнулся… и не дал мне книгу. А снизу уже новая паломница поднимается. Ей и подарил.

Вот ведь, думаю, Батюшка всё видит! Как же мне хочется о нём побольше узнать! Вот бы ещё кто нибудь рассказал о нём!

На следующий день еду я по делам в Калугу, возвращаюсь поздно, на автобус опаздываю. Звоню своему духовному отцу и объясняю, что припозднилась. Отвечает он мне, что в Калуге как раз оптинская машина. Сейчас назад, в монастырь, поедет, меня и захватят.

И вот я сижу рядом с водителем Сергеем, молодым ещё парнишкой. Несмотря на молодость, он уже несколько лет в монастыре работает, сейчас прораб на одной из многочисленных монастырских строек. И оказывается, что он чадо отца Илия.

—Брат, расскажи мне хоть немножко про старца! — прошу я.

Он соглашается. И рассказывает мне о своих встречах со старцем.

Сначала Серёжа не всегда к старцу за благословением обращался. Вот сдал на права, начал машину водить — без благословения. «Что,— думает он,— старца по мелочам беспокоить, мало ли у него забот! Не будешь обо всём сообщать— вот, дескать, водителем заделался!»

А отец Илий приехал из Греции и всем иконочки дарит. И всем— разные. Посмотрит на человека— переберёт иконочки и достанет какую то одну. Сергею благословил иконочку святого Николая Чудотворца. Отошёл Серёжа в сторону, а сам ропщет: «Есть у меня дома Николай Угодник! Лучше бы Батюшка какую то другую икону подарил!» Переворачивает иконочку, а на обратной стороне— молитва водителя!

А рядом стоит мужчина в годах, видно, что в Оптиной впервые. Держит в руках иконочку Целителя Пантелеимона и спрашивает у Сергея: «Я недавно только в храм ходить начал. Вы не знаете, что это за иконочка?» А Серёжа спрашивает: «А у вас, простите, здоровье хорошее?» «Да что вы! Я серьёзно болен. Болезнь меня и в Церковь привела, если честно». Объяснил Сергей ему, что к святому целителю Пантелеимону обращаются в болезнях.

И вот что интересно: пока Сергей подаренную Батюшкой иконочку в машине хранил, ни разу его ГАИ не останавливала. А потом решил унести икону домой, чтобы на солнышке не выцветала. Только унёс— на четыре месяца права отобрали за нарушение. Как так нарушил, и сам не понял. Теперь только с иконочкой— Батюшкиным благословением— и ездит.

После этого случая стал он все серьёзные решения принимать только с благословения старца— своего духовного отца. Хотел купить старый «КамАЗ». Деньги долго копил, в долги влез. Нашёл и «КамАЗ» подходящий. Проверил— хорошая ещё машина! Пошёл к старцу благословиться. А старец не благословляет— без объяснений. Ну, что делать, послушался Сергей, не стал покупать. Хоть и расстроился. А выходит, что расстроился то он зря. Были, оказывается, какие то незаметные, но серьёзные неполадки в машине. И через неделю сломался «КамАЗ», по выражению Серёжи, «в хлам».

А как то приехал Сергей к духовному отцу, а он ему и говорит: «Ну что, путешественник мой, путешествуешь?» «Да нет,— отвечает Сергей,— из монастыря никуда». Старец только улыбнулся. Возвращается Серёжа в Оптину, а его тут же отправляют в Воронеж, к Тихону Задонскому, Воронежскому чудотворцу. Вот только недавно вернулся. И в Калугу поехал. Тут мы с ним и встретились.

—Расскажи ещё что нибудь,— прошу я.

Сергей думает недолго:

—Ну, вот жениться я собирался несколько лет назад. Невеста моя объявила, что хочет учиться поступать. Поедет, дескать, документы отвозить. Деньги заплатить нужно. Ну, я с деньгами помог ей. Проводил. Жду. А я только ещё начинал у Батюшки на стройке работать. Нужно было песок ехать нагружать. И подобрались мы так, что все ребята здоровые, рослые, а я самый молодой, меньше всех ростом и худее.

И вот благословляет отец Илий, чтобы меня отправили песок этот грузить. Я ещё в душе возроптал: ну, думаю, нашёл Батюшка, кого выбрать! Но поехал, конечно. И вот еду— и вижу девушку свою с другим. Было у нас объяснение, после чего мы расстались. О чём я сейчас нисколько не жалею. Она за этого, другого, замуж вышла, ребёнка ждёт. А я вот в монастыре работаю. Может, совсем сюда переберусь. А ведь жениться хотел…

Ну, скоро приедем уже. Видишь, как незаметно за разговором дорогу скоротали? Что тебе ещё рассказать— напоследок?

Вот, представляешь, недавний случай: работаю на стройке, бетономешалка грохочет вовсю. Приезжает отец Илий. Батюшка никогда на машине в ворота не въезжает.

—А почему не въезжает?

—Ну как? Он смиренный очень. Не хочет как начальник. Всегда из машины выйдет, сам ворота начинает открывать. Поздоровается со всеми, поклонится всем. Вот и в этот раз выходит из машины, подходит к воротам. Я одну створку тяжёлых железных ворот открываю, а он вторую начал открывать. А потом благословил меня и спрашивает: «Слышишь, как по кресту стучат— тук-тук?»

Я отвечаю: «Какое там стучат, Батюшка, по какому кресту! Я ваш голос то с трудом слышу!» Он улыбнулся и пошёл. И что ты думаешь? Через пять минут иду по строительному делу к отцу Иоанну, который тут недалеко, метрах в двадцати. А он крест из меди отбивает себе в келью. И стучит — тук-тук. Как это можно было услышать на таком расстоянии, под грохот бетономешалки — ума не приложу. Ну, да у старца ведь другой слух, не такой, как у нас с тобой. Понимаешь?

…Вернулась я в Оптину и на следующий день, после послушания, захожу в книжную лавку. Смотрю: книга интересная— архимандрита Рафаила Карелина, «На пути из времени в вечность». Купила я эту книгу, прихожу в келью, открываю её на первой попавшейся странице и читаю: «Чем выше стоит подвижник на духовной лестнице, тем труднее писать о нём… Потому что духовное видит душевное, а душевное не видит духовного. Только лишь через какие то просветы человек может соприкоснуться с внутренним миром подвижника как с откровением благодати…»

«… А ЧУДНОТВОРЦЫ ТОЧНО ВСЕ»

Некоторые паломники и визитеры, попав к Батюшке, всеми правдами и неправдами пытаются получить у него благословение на заранее принятое ими же самими решение. Или истолковать услышанное «в свою пользу». Духовный штампик поставить: «Отец Илий. Благословение». Нужно ли говорить, что никакой пользы от этого не будет, одно недоумение потом: ну как же так? ведь старец, старец благословил!

«Как то давно я паломником приезжал в Оптину пустынь,— рассказывает B. B.,— и наблюдал историю: два благочестивых трудника, мечтавших поступить насельниками в обитель, решили стяжать такие духовные подвиги, которые перед лицом Бога служили бы оправданием, и Господь сразу бы их определил в братию; не долго думая, пришли к решению уподобиться Христу и для каждого стать и слугою и рабом, претерпеть унижения, страдания мытьем и чисткой отхожих мест по всему монастырю. И поскольку они в духовных вопросах были людьми весьма сведущими, то понимали, что без благословения к такому делу приступать нельзя.

Дело большое, а значит, и старец тоже выбран был «крупный», не больше не меньше — братский духовник схиигумен о. Илий. Они к нему, а он от них, целую охоту за ним устроили. Сам нёс послушание, как велено было, увижу где старца — должен был немедленно по телефону извещать, когда он пришёл и куда пошёл.

Ну, как говорится, сколько веревочки не виться, а старца они отловили. Давай, говорят, благословляй, а он виновато им так: «Не могу». Они в изумлении: «Как так?! Да мы любовь, да мы всем и каждому, да мы ради Христа Бога нашего!». А Батюшка потупил глаза в землю и говорит: «Да как же я могу вас благословить, когда вы тут же умрёте от гордости». Вот так старец в их чистых порывах и добрых делах разглядел большую гордость».

…Очерк этот посвящён не схиигумену Илию, но тем делам, которые через него творит Господь. Тем людям, что жили и живут для вечности вместе с ним — в Псково Печерской обители и на Афоне, в Оптиной пустыне и многих других местах, ощущая аромат Святой Руси.

Старинная французская пословица гласит: «Каждый стареет так, как он жил». В этих словах заложен глубокий смысл. Священник и врач о. Валентин Жохов о зрелом христианине пишет: «Перед нами не старик, а старец, вызывающий благочестивые чувства».

Впрочем, похвалить монаха — то же самое, что бегущему подножку поставить. Пока живы, все подвизаются… Один из Святых Отцов так высказался на эту тему: «Перед самым сбором урожая град может уничтожить виноград, а праведник может согрешить. Поэтому не спеши ни к кому [приступать] с похвалами.

Из уст в уста передается такая история. Как то отца Илия спросили: «Батюшка, правда, что все оптинские отцы прозорливцы и чудотворцы?». На это он с улыбкой ответил: «Не знаю насчёт прозорливцев, а чуднотворцы точно все».