29. Священные камни народов мира
И. В. Морозов дает популяризованный обзор мифов и преданий о священном камне у разных народов мира. Разумеется, разнообразные обычаи почитания камней могли возникать естественным образом в доадамитских племенах; с другой стороны, эти обычаи могут иметь и сравнительно позднее происхождение. Каждый упоминаемый ниже культ камня требует специального исследования: содержит ли этот культ отголосок адамитского предания – но ни в одном случае не следует заранее исключать такую возможность.
Так в Белоруссии до сих пор почитаются “следовики” – гранитные глыбы с отпечатками человеческой ступни. Считается, что эти следы оставили святые, сходившие с неба. На берегу реки Свислочь в центре Минска лежит огромный камень, который в древних легендах носил имя ДЕД и служил местом поклонения.
Согласно еврейским преданиям, царь Соломон обладал священным камнем, доставшимся ему от предков; он повелел отколоть от него кусочек, оправил его в серебро и начертал на нем знак мудрости. Благодаря силе камня ему удалось пленить демона Асмодея. К этому камню средневековые алхимики возводили идею “философского камня”, способного превращать одни металлы в другие. Но камень этот имел и духовную ценность: “Ищущий находит добродетель с помощью Камня и, открывая и познавая его и будучи уверен в нем, он обретает большую радость, нежели мир в состоянии дать” – гласит алхимическая премудрость.
Герою восточных сказаний ГЭСЭР-ХАНУ освещал дорогу сияющий камень; Кухулин, герой ирландских саг, пронзенный в бою вражеским копьем, умер стоя, привязав себя к священному камню. ЛИМИМУТ, богиня западно-индонезийского пантеона, родилась из камня, ставшего ее плотью. ДУШАРА, Бог-Творец у древних арабов, рожден девой-камнем. Идолом Душара служил черный кубический необработанный камень. Жизненная сила ЛА в тибетской мифологии отождествляется с душой целого народа и живет в камне из бирюзы: чтобы победить народ, надо разрушить этот камень. Финские духи МААХИСЫ – “жители земли”, требовали от путников подношений на тропе у священного камня. Деревянные идолы бога-громовержца АЙЕКЕ у саамов имели в голове осколок камня. ВАКАН, “великая тайна” у племен сиу, персонифицировалось в облике камня ИНЬЯНА. На Меланезийских островах бог охоты и ремесел КВАТ рожден матерью-камнем. Божество НДЕНГИ (Острова Фиджи) “вышло из камня” и живет в горной пещере, устанавливая оттуда мировой порядок.
В мифах племен ЭКОН Бог неба и Творец мира ОБАСИ-ОБА вручил первой паре людей семь камней, которые дали им власть над землей. Греческий бог ГЕРМЕС превратил в каменную скалу пастуха ВАТТА за то, что он выдал богам тайну похищенного Гермесом божественного стада; скала эта стала называться Указницей. КРИШНА получил от бога солнца СУРЬИ чудесный камень в награду за подвиги. В древнерусском “Сказании о Варлааме и Иоасафе” святой отшельник дарит царевичу волшебный камень. У былинных богатырей седло “обсажено драгоценным каменьем”, что позволяло им угадывать путь в темноте и в непогоду. Такие же камни – указатели пути имели с собой вечные странники, “калики перехожие”. “Вещий камень” на Сионской горе предостерегает новгородского богатыря Василия Буслаева не переступать через него, но тот ослушался и погиб. Участь самого Новгорода связывалась с неким священным камнем; город потерял могущество, когда камень покинул его. В русских былинах одно из центральных мест занимает АЛАТЫРЬ, “бел-горюч камень, всем камням отец”; иногда “горючий” понимают как “горящий”, “светящийся” (ср. абхазский АБРЛАШ). Индейцы МАЙЯ считали, что их столица построена на Большом Камне, дарованном богами. Жители племени ТОДА, в горах Южной Индии, исполняют ритуал поливания камней молоком, обозначая таким образом пастбища буйволов. В ДЕЛЬФАХ у храма АПОЛЛОНА покоится небольшой камень, который ежедневно смазывали маслом. Над этим камнем должны были встретиться два орла, выпущенные ЗЕВСОМ, чтобы превратиться в одного двуглавого.
Возможно, библейская идея “помазания” пророков и царей произошла от древнего обычая натирать священные камни маслом (елеем). Древнегреческий философ Теофраст сообщает, что его соотечественники при встрече с гладким, необычного вида камнем поливали его маслом и затем совершали над ним молитвы богам. В Японии культ камней занимает исключительное место. Божества камней называются ИСИГАМИ; круглые камни – вместилища души человека; камни причудливой формы понимаются как “тела божеств”. В Сирии храм ААРОНА на горе ОР, где могила пророка, окружен кучами камней, которые паломники приносят как подтверждение своих обетов. Верховное божество индейцев КЕЦАЛЬКОАТЛЬ восседал на нефритовом троне. Вообще “трон” у большинства народов первоначально ассоциировался с камнем. Вспомним каменные “престолы могущества” в Старшей Эдде и каменные сидения нартов (в последнем случае камень иногда заменяется скамьей из священного железа).
В АФИНАХ хранится камень, стоя на котором, все девять архонтов (правителей города) приносили присягу. Туземцы тибетского племени ГАРО дают клятву перед богом молний, стоя на священном камне: “Пусть ГОЭРА убьет меня этим камнем, если я сказал ложь!” Обряд бракосочетания у древних АРИЕВ связан с клятвой верности у камня: жених семь раз ставит правую ногу невесты на камень-жернов. У народа КУКИ, в Центральной Индии, новобрачные в знак верности одновременно ставят ноги на большой камень в центре деревни. У североамериканских индейцев племени МАНДАНА пористый камень служил оракулом. У австралийских аборигенов разрисованный камень ТЬЮРИНГА или ЧУРИНГА использовался в обряде инициации юношей и понимался как “Карта путешествия предков в царстве сна”, т. е. в мире умерших.
Черный камень предсказывал судьбу китайского императора; с помощью такого же камня заглядывали в будущее монгольские БАГДО-ХАНЫ. Тибетские надписи на камнях предсказывали судьбы целых народов. Заметное влияние на средневековое сознание оказал кельтский культ каменной чаши ГРААЛЯ. На старофранцузском ГРААЛЬ означает одновременно: “сосуд, чаша” и “книга, надпись”. Некоторые варианты легенды представляют камень-чашу испещренной магическими письменами. Персидскому царю Джамшиду принадлежала “Чаша всеведения” ДЖАММИ, которая отражала все происходящее в мире. ГАУТАМА БУДДА также имел свою каменную чашу, отказавшись от золотой; чаша Будды состояла из четырех чаш со всех сторон света, слившихся в одну. В скандинавском эпосе чаша иногда заменяется священным рогом, покрытым руническими надписями.
В этой связи представляет интерес, например, свидетельство Николая Рериха: “Особенную радость доставило нам открытие в Тибете, в области Трансгималаев, типичных менгиров и кромлехов. Вы можете представить себе, как замечательно увидеть эти длинные ряды камней, эти каменные круги, которые живо переносят вас в Карнак, в Бретань, на берег океана... Вспомним, не делая никаких выводов, что племена северного Тибета ХОРЫ странным образом напоминают некоторые европейские типы. Ничего нет в них ни китайского, ни монгольского, ни индусского. Перед вами в искаженном виде проходят лики с портретов старофранцузских, нидерландских, испанских художников. Жители Лиона, БАСКИ, итальянцы кажутся нам в этих орлиных носах, больших прямых глазах, в характерных морщинах, в сжатых губах и черных длинных прядях волос. Эта область еще даст интереснейшее сопоставление” (Н. Рерих, стр. 146-147).
30. И дам ему белый камень
Если имя Всевышнего Бога АН является несомненным признаком адамитского влияния, то идея священного камня не могла остаться монополией адамитов. Нельзя исключить, что культ священного камня существовал уже в доадамитские времена. С другой стороны, этот культ мог быть переосмыслен в плане противодействия адамитскому духу. Отголоски этой борьбы отразились как в древних памятниках, так и в противоречивости архаичных религиозных культов Тибета.
Ключом к азиатскому адамитству, возможно, является малоизученная мифология тувинцев, немногочисленного (около 200 тыс.), но очень древнего народа, живущего в географическом центра Азии, в труднодоступной горной котловине Алтая. Профессор Монгуш Кенин-Лопсан, сын жреца и сам один из почитаемых шаманов, положил начало этим исследованиям (см. его книгу: “Магия тувинских шаманов”, Кызыл, 1993). Под слоем гуннских мифологические влияний, также достаточно древних, на общетюркском и общеалтайском фоне выделяются удивительные особенности именно тувинской священной мифологии.
Достаточно сказать, что АДА на тувинском означает:"отец;
тув. АДАМ: мой отец;
тув. АВА: мать (ср. библ. ХАВА: Ева);
первопредком тувинцев считается АДЫГ ХАИЫРАКАН: небесный или божественный медведь;
тув. КАН: небо, которое мыслится как "отец людей" (обычная модификация древнего учения о небесном Боге-Творце АН). Медведь, "обладавший человеческим разумом" (тув. АДЫГ КИЖИ УГААММЫГ) спустился с АЗАРЛАР ДЕНГИРИ, т.е. с неба, где проживало племя АЗАРЛАР. Образ медведя, безусловно, представляет собой обычное анимистическое оформление древнего адамитского предания (ср. абх. АДАМБАЙ: зубр – и в тоже время “АДАМ-ОТЕЦ”, а также абх. предание о медведе, похищавшем женщин, которые рожали ему детей). Это подтверждается тем, что в других вариантах тувинское племя АЗАРЛАР или АЗАР КУРБУСТУЛАР представляет собой людей с рядом особенностей: они меньше ростом (возможно, смешение предания об адамитах с преданием о карликах-ацанах); пояс их одежды подвязан на груди (шарф адамитского жреца) – на этот же шарф намекает особый тувинский культ медведя с белой шеей; они живут как бы в воздухе: тув. АГААР (т.е. на высоких горах); едят особую пищу (ср. библейское предание о вегетарианстве адамитских патриархов), они спускает вниз радугу: тув. ШАЛБА (отголосок рассказа о завете патриарха Ноя, связанном с радугой); человек, “пораженный радугой”, впадает в священное безумие (ср. абх. предание о людях, “'пораженных молнией”). Космогонические представления тувинцев отражают общеадамитские предания о потопе, о битве огня с водой, о сотворении мира сильным ветром (ср. библ. "И Дух Божий носился над водой"). Приведем один из таких рассказов:
“Когда-то плоское ветром продувалось, круглая вещь шаром прокатывалась. Тогда бушевали три смерча в этом мире. Сначала огонь-смерч поднялся и покрыл весь мир пламенем. Затем вода-смерч сотворила наводнение и победила огонь-смерч, потушив его, как говорят, наконец, поднялась буря-смерч и она до основания разрушила высокую гору Сумбер-Уула, что находилась на севере. Пылинка-земля от тайги Сумбер-Уула, которую разрушила буря-смерч, подавила воду-смерч и высушила наводнение. Говорят, что буря-смерч творила этот мир. По следам бури-смерча образовались реки, долины, моря и человеческий род, так говорят" (М.Кенин-Лопсан, стр. 64-65).
Отметим, что "северное" расположение мировой горы СУМБЕР может указывать на тот факт, что адамитские жрецы-миссионеры пришли к предкам тувинцев с севера. Отражением сложной духовной борьбы вокруг человеческого рода и внутри него служит тувинское представление о пяти видах шаманов: 1)потомственные, 2) небесные, 3)земные или природные, 4 и 5) от двух видов злых духов. Подобные представления содержатся и в шаманизме других народов.
Наша ключевая гипотеза об адамитской инициации, таинстве вочеловечения обретет историческую плоть, когда будет раскрыта загадка “дольменного народа”, всемирная активность которого приходится на тысячелетие, которое мы называем “яфетическим”: приблизительно 2800-1800 гг. до н. э. Почти несомненно, что сами дольмены как-то связаны с этой инициацией, но мы знаем об этом слишком мало. Может быть, анализируя архаические заимствования в жреческих культах Египта и Шумера, удастся выявить традицию более древнего жречества АБР, служителей священного камня? Некоторый свет на этот вопрос проливает анализ нартского эпоса (см. главу “Дорогами нартов”). Отголоски этой традиции сохранились в библейском культе священных камней УРИМ И ТУММИМ, которые первосвященник носил на груди; они каким-то образом связывались с возвещением Божественного откровения. Существует теория, согласно которой эти камни первоначально хранились в Ковчеге завета, но религиозный смысл самого этого каменного (!) Ковчега остается не до конца ясным – утверждает авторитетный библеист Луи Буйе:
“Сам Ковчег остается для нас весьма таинственным предметом. Речь идет о ящике, более или менее похожем на гроб и по форме и по размерам, но над ним или по сторонам от него стоят две фигуры херувимов с крыльями, сложенными над его крышкой... Ковчег будет установлен для постоянного культа в Иерусалимском храме. Отныне Ковчег представляется точным местом присутствия Ягве. Еще точнее – местом этого присутствия считается пустое пространство, заключенное между возвышающимися над Ковчегом херувимами” (Луи Буйе. стр. 92-93).
Мы можем предположить, что Ковчег служил одновременно символом как Адамова камня, так и Небесного престола, на котором восседает Яхве, божественный первообраз Адама. В христианской Церкви эта символика переносится на Престол – главное священное место в каждом храме, на котором совершается Евхаристия: таинство нашего приобщения к Телу и Крови, тем самым к “роду” Иисуса Христа. Вероятно, христианский культ приобщения к Иисусу в таинствах крещения и причастия в общих чертах воспроизводит древний культ вочеловечения, т. е. приобщения к Адаму, вхождению в Адамов род. Яхве через пророка Исайю говорит: “Вот, Я полагаю в основание на Сионе КАМЕНЬ, камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный: верующий в него не постыдится” (Ис. 28:16). Иисус сравнивает Себя с этим камнем: “КАМЕНЬ, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла” (Лк. 20:17). Апостол Павел говорит об “отцах наших”, вышедших из Египта:
“Все ели одну и ту же духовную пищу и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос” (I Кор. 10:3-4). В Откровении Иоанна “белый камень” (опять вспомним абх. АБРЛАШ!) связан с “новым именем”, которое по существу символизирует новый этап развития, новый этап сотворения человека: “Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый КАМЕНЬ, и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает” (Откр. 2:17).
31. Процесс творения человека: новый этап
Путь к этому новому этапу творения человека проложили святые прежних времен. В тиши монастырей они занимались главным делом жизни: созиданием собственной души. И уже из этой очищенной и заново выстроенной души вытекали свидетельство о Боге, пламенная молитва за мир, деятельная любовь и бескорыстная самоотдача людям. Стержнем духовной жизни преподобных была подготовка к смерти. Индивидуальная смерть представлялась как своего рода “момент истины”, когда результаты всех трудов и усилий жизни будут подвергнуты беспощадной проверке. При этом смерть никогда не рассматривалась как окончательная цель: христианство начинается с веры в телесное воскресение Иисуса Христа и с надежды на собственное и всеобщее воскресение. “Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века” – такими словами завершается Никео -Константинопольский символ веры. Но в практическом внутреннем делании внимание было сосредоточено на ближайшем, неизбежно предстоящем каждому испытании смертью. Память о смерти очищала душу от суеты, придавала жизни глубину и освобождала от инерции привычных форм существования. Как говорит ап. Павел: “Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков” (I Кор. 15:19).
Однако чрезмерная и односторонняя многовековая фиксация на факте смерти привела к почти полное выхолащиванию евангельского пафоса воскресения. Хотя традиционные фразы о грядущем воскресении усердно повторяются, но кто из нынешних христиан, не кривя ДУШОЙ, завещает повторить на своем надгробии знаменитую надпись из древнехристианских катакомб: “Мы ожидаем весны нашего тела!” Догмат воскресения тела – практически самый важный в христианстве – перестал вызывать интерес: мы нигде не встретим ни горячих споров, ни попыток детальной разработки этого учения и его следствий, ни свидетельств молитвенного углубления в главное обетование Нового Завета. Единственная, предпринятая сто лет назад, не во всем удачная, но проникнутая евангельским пафосом попытка русского мыслителя Николая Федорова, вместо конструктивного анализа и содержательной критики вызывает в современной церковной среде яростное отторжение. Как ересь, как злостное прельщение рассматривается сама постановка вопроса о практическом участии человека в деле собственного воскресения.
Примечательно сужение о пассивном примирительном отношении современных христиан к факту физической смерти, итальянского философа Э.Канетти:
"Им невдомек, что они наделили ее (смерть) большею властью, чем той подобает по чину... Они препятствует той борьбе, что единственная стоила бы свеч. Они объявляет мудростью то, что на самом деле капитуляция. Уговаривает каждого присоединиться к их собственной трусости. Те из них, кто полагают себя христианами, отравляет таким образом самое ядро своей веры, черпавшей силу в преодолении смерти. Всякое воскрешение, какое удавалось евангельскому Христу, оказало бы, послушать их, бессмысленным.
"Смерть, где твое жало?". Да это и не жало вовсе, говорят они, поскольку она всегда была здесь, вросшая в жизнь, ее сиамский близнец, они отдают человека смерти без остатка, будто некоей невидимой крови, безостановочно пульсирующей в его жилах, пусть зовут ее кровью смирения, эту тайную тень крови подлинной, неустанно льющейся для жизни (Э.Канетти, стр. 306-307)
Образ бытия преподобных лучше всего описывает паламитский термин “синергизм”: совместное действие человека и Бога; главным содержанием этого совместного действия было участие человека в продолжающемся творении самого себя. Подвиг преподобных – это высшее достижение христианства, то, что ему безусловно и безоговорочно удалось. Задача сотворения личности требовала уединения, решительного ухода из социальной жизни: “всех люби, от всех беги” – говорил основатель монашества св. Антоний. В меру сил подражая отшельникам-аскетам, жившие в миру христиане учились духовной сосредоточенности, одинокому предстоянию перед Богом, перестраиванию своей души в соответствии с Божественным замыслом о человеке. Благодаря векам христианства в нас утвердилось сознание: человеческая личность – при всей ее греховности – есть высшая ценность в глазах Самого Творца; поэтому каждый человек – при всем его несовершенстве – есть святыня для всех остальных. Каждый, кто покушается на права и достоинство личности, совершает преступление против Того, Кто эту личность сотворил и продолжает сотворять. Личность не есть только часть рода; напротив, цель существования рода есть продолжение творения личности; богатство традиции при этом становится достоянием каждой личности, глубоко осознанным и свободно принятым.
Тот, кто не понимает величия и трудности этого высшего Божественного задания, может решить, что история уже кончилась, что у человечества уже не осталось никаких существенных дел на земле. Цель Бытия – развитие человека в бесконечной перспективе Божественного Первообраза. Если же эту цель видеть лишь в создании временных форм устроения жизни, в достижении чувства относительного благополучия и удовлетворенности жизнью – то каждое очередное крушение этих форм будет казаться концом истории или даже неудачей творения. Тот, кто из духовной лени или маловерия не хочет принимать участия в продолжающейся Божественной работе по сотворению человека и мира – рискует впасть в состояние религиозного пессимизма, который у одних принимает форму безропотного подчинения року, у других – форму самоубийственного бунта. Подкрепление этому пессимизму пытаются найти в Откровении Иоанна: ведь, если не верить в обетование мессианского царства, содержащееся в этом Откровении, то история кончается торжеством антихриста, окончательной победой зла на земле.
32. Истоки глобального пессимизма
Именно этот глобальный пессимизм дает как бы моральное обоснование для “глобальной революции”: “По мнению традиционалистов, то есть людей признающих превосходство Духа над материей, Сакрального над профаническим и т. д., сам процесс циклического развития протекает по нисходящей – от Золотого века к Железному, от Земного Рая к Земному Апокалипсису, Земному Аду... Наша цель не впереди и не сзади. Настоящее для нас еще более ненавистно, чем прошлое и будущее... Нас способна удовлетворить только Вечность, и поэтому – мы любим тебя, Революция!” (А. Дугин, стр. 338-342).
Пессимизм А. Дугина и ему подобных, по крайней мере, последователен, так как основан на принципиальном отрицании самой идеи Творца и творения. Попытка утверждения бытия без Бога абсолютно несостоятельна, что с такой глубиной и бескомпромиссностью пережил и высказал уже Гаутама Будда. Бытие без Творца обречено на самоуничтожение; в этом случае единственный путь к освобождению – это путь в небытие. Но гораздо труднее понять истоки исторического пессимизма у верующего христианина.
Вот что пишет об этом диакон Андрей Кураев: “История нужна, пока у человека есть свобода. Когда свобода последнего выбора отнимается, створки истории схлопываются. Движение невозможно. Как равнинная река намывает себе плотину и вынуждена затем искать другое русло – так и река истории. Поколение за поколением все больше грязи оставляет в ее русле, все дальше становится Небо, все труднее расслышать вопрос: “Господи, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную”. И еще сложнее услышанный ответ исполнить... Конец истории: ничего уже не сбывается... Не исполняется. И ничто не входит в Вечность... Да, мы проиграем... Эсхатологическая этика (которую Шарль Пеги называл “этикой героического пессимизма”) знает, что в плане земной истории христианство проиграет. Но речь идет о защите некоей метаисторической истины...”
(Диакон Андрей Кураев, Все ли равно как верить? стр. 160-162).
33. Не все так плохо
Как это уже не раз случалось в истории, внешние условия Богообщения сегодня уже не те, что вчера – но интенсивность и полнота реального, личного и свободного Богообщения не только не ослабела, но скорее, неизмеримо выросла по сравнению с прежними веками. Естественно, изменилась и форма (но не суть) сопутствующих искушений; главная из сегодняшних бед: неразличение духов – бич также и средневекового монашества; но теперь, как и опыт стяжания подлинной благодати, это стало массовым явлением.
Иван Ильин, видевший духовные болезни современного мира не менее остро, чем Андрей Кураев, делает из этого прямо противоположные выводы:
"Современный мир пронизан сквозняком безбожия. Этот сквозняк несет с собой весь яд духовного "анчара" – все соблазны плоского чувственного опыта, рассудочной диалектики, технической полунауки, омертвевшего сердца, развращенного воображения. деморализованной воли, кощунственных дерзаний, воинствующей пошлости, озлобленного властолюбия, неистовых страстей и малодушного предательства. Противостать этому может только вера нашедшая свои первоосновы, утвердившаяся в них, очистившаяся от соблазнов, закаленная в религиозном опыте, искусившаяся в видении и сомнении, в приятии и отвержении; вера, знающая вечный путь, опасные перепутья и последнюю распутицу; вера, выросшая в бурное время и потому умеющая повелевать бурям души. Время религиозного упадка ныне прошло; религиозность будет могучей, цельной и побеждающей, или же ее не будет вовсе, и тогда не будет на земле ни духа, ни культуры" (И.А.Ильин, стр. 191-192).
“Непрофессионализм” сегодняшней духовной жизни имеет свои плюсы и свои минусы, но главное: эта жизнь перестала быть собственностью, привилегией монашеской элиты – она стала поистине доступна всем. Конечно, это привело к тому, что церковная иерархия всех конфессий пребывает в растерянности и даже в панике, не понимая своей новой роли. Эта проблема, безусловно, мучительна и требует разрешения – но трудности, вставшие перед современным духовенством, еще не дают оснований полагать, что в истории уже “ничего не сбывается”, “ничего не исполняется” и “ничто не входит в вечность”. Можно не сомневаться в том, что Божественная благодать способна уврачевать болезни и жреческого сословия, если оно найдет в себе веру и духовное мужество пойти навстречу сегодняшним требованиям Промысла.
34. Не хотим взрослеть
Главным поводом для апокалиптически окрашенного пессимизма фундаменталистов всех конфессий и религий служит торжество того духа личной свободы, который является движущей силой современного Общества. Действительная трагедия состоит в том, что церковные деятели, вместо того, чтобы дать духовную пищу свободному человеку, видят в самом факте личной свободы смертельную угрозу всем духовным ценностям. Эти деятели почему-то убеждены, что “массовый человек”, не скованный властью и авторитетом высших сословий, при свободном выборе обязательно предпочтет антихриста. Как говорили фарисеи во времена Иисуса: “этот народ невежда в законе, проклят он” (Ин. 7:49). Ту же мысль высказывает у Достоевского Великий Инквизитор: “не могут быть никогда свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики”. Но когда подобные мысли высказывают люди, чья личная святость и пророческая мудрость в других вопросах не вызывают сомнений, то становится воистину тревожно за наше будущее. Становится также ясным, что при таких заблуждениях духовных учителей народа, в России не могла не произойти революция.
Вот что писал, например, глубоко почитаемый нами святитель Феофан Затворник сто лет назад: “Царская власть, имея в своих руках способы удерживать движения народные и держась сама христианских начал, не попустит народу уклониться от них, будет его сдерживать. Как антихрист главным своим делом будет иметь отвлечь всех от Христа, то и не явится, пока не будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться, будет мешать ему действовать в своем духе. Вот это и есть “удерживающее”. Когда же царская власть падет, и народы всюду заведут самоуправство (республики, демократия), тогда антихристу действовать будет просторно. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время французской революции. Некому будет сказать “вето” – властное. Смиренное же заявление веры и слушать не станут. Итак, когда заведутся всюду такие порядки, благоприятные раскрытию антихристовых стремлений, тогда и антихрист явится. До того же времени подождет, удержится”.
Нимало не отрицая значения царской власти и жреческого сословия в зрелом и свободном обществе, мы все же никак не можем согласиться с тем, что рядовой человек, будучи свободным, с неизбежностью должен предпочесть антихриста. Это равносильно утверждению, что рядовой человек не вполне вменяем, не способен отвечать за свои решения, что он как бы не вполне человек (“недочеловек” по А. Дугину). Единственное, с чем можно согласиться, так это с тем, что “массовый человек” склонен подпадать под влияние более образованной, авторитетной элиты; в этом и выражается тот факт, что он, в среднем, является как бы “менее взрослым” в духовном и гражданском отношении, чем представители высших сословий. Но суть современной эпохи и ценность свободного Общества в том и заключается, что на путь духовного взросления и личной ответственности призван вступить каждый член человеческого сообщества: жить только накоплениями общенародной мудрости становится уже невозможно.
Антихрист построит свое дело НЕ НА СВОБОДЕ; ОН ПОСТРОИТ ЕГО НА СОПРОТИВЛЕНИИ СВОБОДЕ, на нежелании человека пойти навстречу труднейшему требованию быть свободным и взрослым, на попытках человека уютно устроиться в бастионе своей личной инфантильности. Для того и попущены Всевышним апокалиптические испытания, чтобы такое бегство от себя, от своего человеческого призвания стало уже невозможным – во всяком случае, без отречения от Христа, к Которому искренне тянется всякая детская душа. Мы глубоко убеждены, что при действительно свободном выборе большинство человечества предпочло бы Христа Антихристу; другое дело, что этому же большинству может не хватить самостоятельности и уверенности, чтобы каждый лично мог противостоять тому натиску насилия и лжи, который приводит к власти современных и грядущих антихристов. Путь личной свободы труден, полон опасностей и соблазнов; но чем большее число людей пройдет хотя бы начальные этапы этого пути, тем меньше шансов на овладение их душами останется у антихриста. Те же, кто из благочестивых намерений препятствуют росту личной свободы, невольно способствуют успеху того самого антихриста, от которого они хотят уберечь духовно незрелые народные массы.
Самая пламенная защита религиозной автономии личности и самое беспощадное обличение душителей религиозной свободы принадлежат все тому же Ивану Ильину. Говоря о тех, кто остается в состоянии слепого доверия к человеческому, хотя бы и церковному авторитету ("гетерономная вера"), философ пишет:
“Они как бы осуждены на то, чтобы пожизненное пребывать в состоянии религиозного малолетства, или иначе: дальше подготовительного класса им не дано продвинуться в деле религиозного опыта... Возможно, что они не только не понимают своей праволишенности, но и не замечает ее... Но есть и другая возможность. Она состоит в том, что человек все время пытается самодеятельно воспринять, осмыслить и цельно усвоить то, что ему предлагает авторитет в порядке гетерономии. Известная часть преподаваемого поддается этому усвоению; другая часть, может быть, не поддается. Усвоенное становится содержанием его автономного верования... Грань этого деления не постоянна; наоборот, она подвижна и изменчива. У людей религиозно-живых и активных она вся жизнь отодвигается все дальше и дальше: они все время расширяют и углубляет сферу своей автономии, они религиозно богатеют, их опыт растет".
Картина, которую далее рисует Иван Ильин, с удивительной точностью предвосхищает главную болезнь современного Русского Православия: “У людей религиозно мертвенных и пассивных эта граница (между гетерономной и автономной религиозностью) может быть очень тесной, раз навсегда установившейся: они не вживаются сердцем и созерцанием в учение своей церкви и не понимают, сколь это необходимо; мало того, они могут считать это ненужным, предосудительным и даже недопустимым умствованием, и пренебрежительно-подозрительно посматривать на тех, кто именно так строит свой религиозный опыт. Для них, что написано, что сказано, что предписано – то "свято": тут ничего больше не нужно, только покоряться и строго исполнять. Такие люди могут составлять большинство среди членов церкви; их слепое усердие может принимать характер фанатический и ненавистный; оно может приводить к церковному террору, к личным и массовым преследованиям, что мы и видим в истории.
Гетерономно-верующий часто не переносит автономно-верующего и при том потому, что смутно чувствует превосходство этого последнего в деле свободы, цельности и искренности. Здесь возникает недоброжелательство лишенного к обладавшему, классический случай зависти, разряжающейся в ненависть (принимаемой за “благочестивое рвение”) и в жажду мести (выдаваемой за "наказание"). История показывает нам, что эти факты могут отравлять 'большие церковные организации на многие века и составлять чуть ли не главный заряд церковно-религиозного усердия и пафоса" (И.А.Ильин, стр. 82-8З).
Духовная свобода, религиозная автономия личности есть не только естественное право человека, но его священная обязанность перед Богом, и тот, кто отнимает это право, кто препятствует исполнении этой обязанности, тот невольно подготовляет дело антихристе. Когда же такие церковно-разрушительные построения поддерживаются пастырями и наставниками, то они в полной мере навлекают на себя грозное обличение Спасителя: "Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали" (Лк 11:52).
Развивая мысль Николая Бердяева, о трагическом аспекте становления личности говорит Виктор Аксючиц:
"В личности пересекаются две линии ее назначения: путь духовного самоуглубления - духовная вертикаль бытия, и путь воплощения, принятие плоти, жизнь в ее разнообразных формах – духовная горизонталь бытия... Отказ от крестонесения не облегчает судьбу, а ввергает человека в бессмысленный круговорот жизни. преисполненный безблагодатным, непросветленным мучением. Это не очистительные крестные страдания, а боль падения и погружения в хаос… Источник всех заблуждений, греховных поступков в том, что человек пытается отказаться от бремени Креста... Чтобы сохранить единство личности, требуется постоянное творческое усилие, преодолевающее агрессию мирового хаоса. Песчинка человеческого "Я" находится под космическим прессом, терзаемая вселенскими стихиями. Нередко судьба человека искажается из-за попыток убежать от этой муки. Многие и физически", и душевные заболевания является результатом или формой отказа от бремени сохранения душевного единства" (В.Аксючиц, стр. 253).
Но, соглашаясь с тем, что становление личности есть главное задание эпохи, необходимо сказать и большее.
35. Преодолеть одиночество, не растворяясь в коллективном
Личная духовная свобода и самостоятельность не есть самоцель, но лишь абсолютно необходимое условие для перехода к следующему этапу творения человека. По мере того, как человек высвобождается из материнских объятий общей души, коллективной души народа, он начинает испытывать чувство глубокого, метафизического одиночества: миновать это испытание невозможно. Пока отдельная душа была лишь органом, частью общей души, человек, по крайней мере, на уровне подсознания, не отделял себя от других. Индивидуализация порождает в человеке два принципиально разных стремления. Одно из них – вернуться назад, снова раствориться в общем, в каком-то смысле, перестать быть личностью; иное, прямо противоположное стремление направлено вперед – к онтологической встрече с Другими, с такими же самостоятельными и зрелыми личностями, как он сам. Обрести братьев, собраться вместе на новом уровне можно лишь заново обретя Отца, Который есть Начало и Основа нашего существа. Главная трудность в том, что два противоречивых стремления сливаются в одном и том же чувстве одиночества и мы легко смешиваем эти стремления; в результате безысходно топчемся на месте, не решаясь сделать шаг ни вперед, ни назад. Прекрасно описал это состояние души знаменитый протестантский богослов нашего времени Пауль Тиллих:
“Главная характеристика всей нашей жизни – отчужденность от других и от самих себя. Мы отчуждены от Основы нашего бытия, от источника и цели нашей жизни. И мы не знаем, откуда мы пришли и куда идем. Мы отделились от тайны, глубины и величия нашего существования. Мы слышим голос этой глубины; но уши наши заложены. Мы чувствуем некий радикальный, всеобъемлющий и безусловный зов, обращенный к нам; но мы восстаем против него, пытаемся убежать от его неотступности и не хотим принимать заключенного в нем обещания. Убежать нам, однако, некуда. Ибо если этот зов исходит из Основы нашего бытия, то мы связаны с ним навечно, как и с самими собою и со всей жизнью. Мы никуда не денемся от притяжения всего того, от чего мы отчуждены. Это приводит нас к познанию предельной глубины греха: разделенные и все же привязанные, отчужденные и все же принадлежащие, погибающие и все же сохраняемые, мы находимся в состоянии, которое называется отчаянием. Отчаяние означает безысходность. Отчаяние – это “болезнь к смерти”. Но болезнь отчаяния страшнее всего тем, что от нее нет лекарства, даже самоубийство здесь бессильно. Ибо мы знаем, что с Основой нашего бытия мы связаны навечно и неразрывно. Разделяющая нас пропасть не всегда заметна. Но для нашего поколения она более очевидна, чем для предыдущих. Наше чувство бессмысленности, опустошенности, сомнения и цинизма – все это выражения отчаяния, нашей отчужденности от корней и от смысла нашей жизни. Грех в его глубочайшем смысле, грех как отчаяние господствует среди нас” (Цит. По Д. Робинсон, стр. 58).
Есть лишь один выход из личного одиночества: с мужественным доверием открыть себя Богу как Другому, как высшему и единственному Другу. Не теряя своей свободы и ответственности, всей глубиной своей личности, в сокровенном молчании предстать перед Ним и жить в Его незримом, но все изменяющем Присутствии. Быть с Ним: остальное приложится. И это тихое, но величайшее деяние – целиком в нашей воле и власти: Он всегда стоит рядом и ждет, когда мы решимся признать Его существование – с нами и для нас.
36. Жизнь одна
И тогда нет никакой непроходимой бездны между землей и Небом; нет пропасти между живыми и умершими, нет двух жизней – “этой” и “иной”. Нет двух жизней: “этой” – ненастоящей и временной, и “другой” – вечной и подлинной. ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДНА ЖИЗНЬ, И МЫ УЖЕ В НЕЙ; наша вечная, подлинная жизнь началась уже с того момента, как мы были зачаты во чреве матери.
В этой вечной жизни есть великие метаморфозы и потрясения: рождение из чрева, смерть, воскресение, преображение. Но все это – события одной и той же жизни, история одной и той же личности, творение и самотворение которой продолжается на всех этапах ее вечного бытия. На каком-то этапе произойдет онтологическая встреча с другими, с теми, внутреннюю связь с которыми мы уже никогда не захотим разорвать. Дальнейшая жизнь в ее сокровенной глубине будет проходить уже вместе, во образ Св. Троицы, хотя в отличие от Св. Троицы каждый будет продолжать и свою индивидуальную жизнь. Вместе будет происходить и дальнейшее личное возрастание, и расширение круга соборного единства; но узнать о реальном содержании этой жизни можно будет лишь тогда, когда она наступит.
Такая метаморфоза может произойти сравнительно быстро – также как в насыщенном растворе внезапно возникает кристалл; вопрос лишь в том, когда и где этот “раствор” достигнет достаточной “концентрации”. После того, как это произойдет, у человека появятся совершенно новые возможности, хотя на поверхности жизни эти возможности, скорее всего, проявятся не сразу. Возникнут и новые задачи, которые сейчас даже трудно себе представить. Одна из них: что делать с теми, кто свободно и до конца отверг своего Творца? Сейчас мы не только не можем ответить на этот вопрос; в том состоянии души, в котором мы теперь находимся, мы не можем всерьез даже осознать смысл и содержание самого этого вопроса. Все попытки в этом направлении до сих пор не приводили ни к чему, кроме беспомощных, нелепых и противоречивых умственных построений. Но жизнь, вечная жизнь вместе с Творцом продолжается; нынешний ее этап по-особому труден; нам нужны все силы, все мужество, вся решимость, чтобы отказаться на уровне тех задач, которые эта жизнь ставит перед нами сегодня.
И. В. Морозов дает популяризованный обзор мифов и преданий о священном камне у разных народов мира. Разумеется, разнообразные обычаи почитания камней могли возникать естественным образом в доадамитских племенах; с другой стороны, эти обычаи могут иметь и сравнительно позднее происхождение. Каждый упоминаемый ниже культ камня требует специального исследования: содержит ли этот культ отголосок адамитского предания – но ни в одном случае не следует заранее исключать такую возможность.
Так в Белоруссии до сих пор почитаются “следовики” – гранитные глыбы с отпечатками человеческой ступни. Считается, что эти следы оставили святые, сходившие с неба. На берегу реки Свислочь в центре Минска лежит огромный камень, который в древних легендах носил имя ДЕД и служил местом поклонения.
Согласно еврейским преданиям, царь Соломон обладал священным камнем, доставшимся ему от предков; он повелел отколоть от него кусочек, оправил его в серебро и начертал на нем знак мудрости. Благодаря силе камня ему удалось пленить демона Асмодея. К этому камню средневековые алхимики возводили идею “философского камня”, способного превращать одни металлы в другие. Но камень этот имел и духовную ценность: “Ищущий находит добродетель с помощью Камня и, открывая и познавая его и будучи уверен в нем, он обретает большую радость, нежели мир в состоянии дать” – гласит алхимическая премудрость.
Герою восточных сказаний ГЭСЭР-ХАНУ освещал дорогу сияющий камень; Кухулин, герой ирландских саг, пронзенный в бою вражеским копьем, умер стоя, привязав себя к священному камню. ЛИМИМУТ, богиня западно-индонезийского пантеона, родилась из камня, ставшего ее плотью. ДУШАРА, Бог-Творец у древних арабов, рожден девой-камнем. Идолом Душара служил черный кубический необработанный камень. Жизненная сила ЛА в тибетской мифологии отождествляется с душой целого народа и живет в камне из бирюзы: чтобы победить народ, надо разрушить этот камень. Финские духи МААХИСЫ – “жители земли”, требовали от путников подношений на тропе у священного камня. Деревянные идолы бога-громовержца АЙЕКЕ у саамов имели в голове осколок камня. ВАКАН, “великая тайна” у племен сиу, персонифицировалось в облике камня ИНЬЯНА. На Меланезийских островах бог охоты и ремесел КВАТ рожден матерью-камнем. Божество НДЕНГИ (Острова Фиджи) “вышло из камня” и живет в горной пещере, устанавливая оттуда мировой порядок.
В мифах племен ЭКОН Бог неба и Творец мира ОБАСИ-ОБА вручил первой паре людей семь камней, которые дали им власть над землей. Греческий бог ГЕРМЕС превратил в каменную скалу пастуха ВАТТА за то, что он выдал богам тайну похищенного Гермесом божественного стада; скала эта стала называться Указницей. КРИШНА получил от бога солнца СУРЬИ чудесный камень в награду за подвиги. В древнерусском “Сказании о Варлааме и Иоасафе” святой отшельник дарит царевичу волшебный камень. У былинных богатырей седло “обсажено драгоценным каменьем”, что позволяло им угадывать путь в темноте и в непогоду. Такие же камни – указатели пути имели с собой вечные странники, “калики перехожие”. “Вещий камень” на Сионской горе предостерегает новгородского богатыря Василия Буслаева не переступать через него, но тот ослушался и погиб. Участь самого Новгорода связывалась с неким священным камнем; город потерял могущество, когда камень покинул его. В русских былинах одно из центральных мест занимает АЛАТЫРЬ, “бел-горюч камень, всем камням отец”; иногда “горючий” понимают как “горящий”, “светящийся” (ср. абхазский АБРЛАШ). Индейцы МАЙЯ считали, что их столица построена на Большом Камне, дарованном богами. Жители племени ТОДА, в горах Южной Индии, исполняют ритуал поливания камней молоком, обозначая таким образом пастбища буйволов. В ДЕЛЬФАХ у храма АПОЛЛОНА покоится небольшой камень, который ежедневно смазывали маслом. Над этим камнем должны были встретиться два орла, выпущенные ЗЕВСОМ, чтобы превратиться в одного двуглавого.
Возможно, библейская идея “помазания” пророков и царей произошла от древнего обычая натирать священные камни маслом (елеем). Древнегреческий философ Теофраст сообщает, что его соотечественники при встрече с гладким, необычного вида камнем поливали его маслом и затем совершали над ним молитвы богам. В Японии культ камней занимает исключительное место. Божества камней называются ИСИГАМИ; круглые камни – вместилища души человека; камни причудливой формы понимаются как “тела божеств”. В Сирии храм ААРОНА на горе ОР, где могила пророка, окружен кучами камней, которые паломники приносят как подтверждение своих обетов. Верховное божество индейцев КЕЦАЛЬКОАТЛЬ восседал на нефритовом троне. Вообще “трон” у большинства народов первоначально ассоциировался с камнем. Вспомним каменные “престолы могущества” в Старшей Эдде и каменные сидения нартов (в последнем случае камень иногда заменяется скамьей из священного железа).
В АФИНАХ хранится камень, стоя на котором, все девять архонтов (правителей города) приносили присягу. Туземцы тибетского племени ГАРО дают клятву перед богом молний, стоя на священном камне: “Пусть ГОЭРА убьет меня этим камнем, если я сказал ложь!” Обряд бракосочетания у древних АРИЕВ связан с клятвой верности у камня: жених семь раз ставит правую ногу невесты на камень-жернов. У народа КУКИ, в Центральной Индии, новобрачные в знак верности одновременно ставят ноги на большой камень в центре деревни. У североамериканских индейцев племени МАНДАНА пористый камень служил оракулом. У австралийских аборигенов разрисованный камень ТЬЮРИНГА или ЧУРИНГА использовался в обряде инициации юношей и понимался как “Карта путешествия предков в царстве сна”, т. е. в мире умерших.
Черный камень предсказывал судьбу китайского императора; с помощью такого же камня заглядывали в будущее монгольские БАГДО-ХАНЫ. Тибетские надписи на камнях предсказывали судьбы целых народов. Заметное влияние на средневековое сознание оказал кельтский культ каменной чаши ГРААЛЯ. На старофранцузском ГРААЛЬ означает одновременно: “сосуд, чаша” и “книга, надпись”. Некоторые варианты легенды представляют камень-чашу испещренной магическими письменами. Персидскому царю Джамшиду принадлежала “Чаша всеведения” ДЖАММИ, которая отражала все происходящее в мире. ГАУТАМА БУДДА также имел свою каменную чашу, отказавшись от золотой; чаша Будды состояла из четырех чаш со всех сторон света, слившихся в одну. В скандинавском эпосе чаша иногда заменяется священным рогом, покрытым руническими надписями.
В этой связи представляет интерес, например, свидетельство Николая Рериха: “Особенную радость доставило нам открытие в Тибете, в области Трансгималаев, типичных менгиров и кромлехов. Вы можете представить себе, как замечательно увидеть эти длинные ряды камней, эти каменные круги, которые живо переносят вас в Карнак, в Бретань, на берег океана... Вспомним, не делая никаких выводов, что племена северного Тибета ХОРЫ странным образом напоминают некоторые европейские типы. Ничего нет в них ни китайского, ни монгольского, ни индусского. Перед вами в искаженном виде проходят лики с портретов старофранцузских, нидерландских, испанских художников. Жители Лиона, БАСКИ, итальянцы кажутся нам в этих орлиных носах, больших прямых глазах, в характерных морщинах, в сжатых губах и черных длинных прядях волос. Эта область еще даст интереснейшее сопоставление” (Н. Рерих, стр. 146-147).
30. И дам ему белый камень
Если имя Всевышнего Бога АН является несомненным признаком адамитского влияния, то идея священного камня не могла остаться монополией адамитов. Нельзя исключить, что культ священного камня существовал уже в доадамитские времена. С другой стороны, этот культ мог быть переосмыслен в плане противодействия адамитскому духу. Отголоски этой борьбы отразились как в древних памятниках, так и в противоречивости архаичных религиозных культов Тибета.
Ключом к азиатскому адамитству, возможно, является малоизученная мифология тувинцев, немногочисленного (около 200 тыс.), но очень древнего народа, живущего в географическом центра Азии, в труднодоступной горной котловине Алтая. Профессор Монгуш Кенин-Лопсан, сын жреца и сам один из почитаемых шаманов, положил начало этим исследованиям (см. его книгу: “Магия тувинских шаманов”, Кызыл, 1993). Под слоем гуннских мифологические влияний, также достаточно древних, на общетюркском и общеалтайском фоне выделяются удивительные особенности именно тувинской священной мифологии.
Достаточно сказать, что АДА на тувинском означает:"отец;
тув. АДАМ: мой отец;
тув. АВА: мать (ср. библ. ХАВА: Ева);
первопредком тувинцев считается АДЫГ ХАИЫРАКАН: небесный или божественный медведь;
тув. КАН: небо, которое мыслится как "отец людей" (обычная модификация древнего учения о небесном Боге-Творце АН). Медведь, "обладавший человеческим разумом" (тув. АДЫГ КИЖИ УГААММЫГ) спустился с АЗАРЛАР ДЕНГИРИ, т.е. с неба, где проживало племя АЗАРЛАР. Образ медведя, безусловно, представляет собой обычное анимистическое оформление древнего адамитского предания (ср. абх. АДАМБАЙ: зубр – и в тоже время “АДАМ-ОТЕЦ”, а также абх. предание о медведе, похищавшем женщин, которые рожали ему детей). Это подтверждается тем, что в других вариантах тувинское племя АЗАРЛАР или АЗАР КУРБУСТУЛАР представляет собой людей с рядом особенностей: они меньше ростом (возможно, смешение предания об адамитах с преданием о карликах-ацанах); пояс их одежды подвязан на груди (шарф адамитского жреца) – на этот же шарф намекает особый тувинский культ медведя с белой шеей; они живут как бы в воздухе: тув. АГААР (т.е. на высоких горах); едят особую пищу (ср. библейское предание о вегетарианстве адамитских патриархов), они спускает вниз радугу: тув. ШАЛБА (отголосок рассказа о завете патриарха Ноя, связанном с радугой); человек, “пораженный радугой”, впадает в священное безумие (ср. абх. предание о людях, “'пораженных молнией”). Космогонические представления тувинцев отражают общеадамитские предания о потопе, о битве огня с водой, о сотворении мира сильным ветром (ср. библ. "И Дух Божий носился над водой"). Приведем один из таких рассказов:
“Когда-то плоское ветром продувалось, круглая вещь шаром прокатывалась. Тогда бушевали три смерча в этом мире. Сначала огонь-смерч поднялся и покрыл весь мир пламенем. Затем вода-смерч сотворила наводнение и победила огонь-смерч, потушив его, как говорят, наконец, поднялась буря-смерч и она до основания разрушила высокую гору Сумбер-Уула, что находилась на севере. Пылинка-земля от тайги Сумбер-Уула, которую разрушила буря-смерч, подавила воду-смерч и высушила наводнение. Говорят, что буря-смерч творила этот мир. По следам бури-смерча образовались реки, долины, моря и человеческий род, так говорят" (М.Кенин-Лопсан, стр. 64-65).
Отметим, что "северное" расположение мировой горы СУМБЕР может указывать на тот факт, что адамитские жрецы-миссионеры пришли к предкам тувинцев с севера. Отражением сложной духовной борьбы вокруг человеческого рода и внутри него служит тувинское представление о пяти видах шаманов: 1)потомственные, 2) небесные, 3)земные или природные, 4 и 5) от двух видов злых духов. Подобные представления содержатся и в шаманизме других народов.
Наша ключевая гипотеза об адамитской инициации, таинстве вочеловечения обретет историческую плоть, когда будет раскрыта загадка “дольменного народа”, всемирная активность которого приходится на тысячелетие, которое мы называем “яфетическим”: приблизительно 2800-1800 гг. до н. э. Почти несомненно, что сами дольмены как-то связаны с этой инициацией, но мы знаем об этом слишком мало. Может быть, анализируя архаические заимствования в жреческих культах Египта и Шумера, удастся выявить традицию более древнего жречества АБР, служителей священного камня? Некоторый свет на этот вопрос проливает анализ нартского эпоса (см. главу “Дорогами нартов”). Отголоски этой традиции сохранились в библейском культе священных камней УРИМ И ТУММИМ, которые первосвященник носил на груди; они каким-то образом связывались с возвещением Божественного откровения. Существует теория, согласно которой эти камни первоначально хранились в Ковчеге завета, но религиозный смысл самого этого каменного (!) Ковчега остается не до конца ясным – утверждает авторитетный библеист Луи Буйе:
“Сам Ковчег остается для нас весьма таинственным предметом. Речь идет о ящике, более или менее похожем на гроб и по форме и по размерам, но над ним или по сторонам от него стоят две фигуры херувимов с крыльями, сложенными над его крышкой... Ковчег будет установлен для постоянного культа в Иерусалимском храме. Отныне Ковчег представляется точным местом присутствия Ягве. Еще точнее – местом этого присутствия считается пустое пространство, заключенное между возвышающимися над Ковчегом херувимами” (Луи Буйе. стр. 92-93).
Мы можем предположить, что Ковчег служил одновременно символом как Адамова камня, так и Небесного престола, на котором восседает Яхве, божественный первообраз Адама. В христианской Церкви эта символика переносится на Престол – главное священное место в каждом храме, на котором совершается Евхаристия: таинство нашего приобщения к Телу и Крови, тем самым к “роду” Иисуса Христа. Вероятно, христианский культ приобщения к Иисусу в таинствах крещения и причастия в общих чертах воспроизводит древний культ вочеловечения, т. е. приобщения к Адаму, вхождению в Адамов род. Яхве через пророка Исайю говорит: “Вот, Я полагаю в основание на Сионе КАМЕНЬ, камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный: верующий в него не постыдится” (Ис. 28:16). Иисус сравнивает Себя с этим камнем: “КАМЕНЬ, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла” (Лк. 20:17). Апостол Павел говорит об “отцах наших”, вышедших из Египта:
“Все ели одну и ту же духовную пищу и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос” (I Кор. 10:3-4). В Откровении Иоанна “белый камень” (опять вспомним абх. АБРЛАШ!) связан с “новым именем”, которое по существу символизирует новый этап развития, новый этап сотворения человека: “Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый КАМЕНЬ, и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает” (Откр. 2:17).
31. Процесс творения человека: новый этап
Путь к этому новому этапу творения человека проложили святые прежних времен. В тиши монастырей они занимались главным делом жизни: созиданием собственной души. И уже из этой очищенной и заново выстроенной души вытекали свидетельство о Боге, пламенная молитва за мир, деятельная любовь и бескорыстная самоотдача людям. Стержнем духовной жизни преподобных была подготовка к смерти. Индивидуальная смерть представлялась как своего рода “момент истины”, когда результаты всех трудов и усилий жизни будут подвергнуты беспощадной проверке. При этом смерть никогда не рассматривалась как окончательная цель: христианство начинается с веры в телесное воскресение Иисуса Христа и с надежды на собственное и всеобщее воскресение. “Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века” – такими словами завершается Никео -Константинопольский символ веры. Но в практическом внутреннем делании внимание было сосредоточено на ближайшем, неизбежно предстоящем каждому испытании смертью. Память о смерти очищала душу от суеты, придавала жизни глубину и освобождала от инерции привычных форм существования. Как говорит ап. Павел: “Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков” (I Кор. 15:19).
Однако чрезмерная и односторонняя многовековая фиксация на факте смерти привела к почти полное выхолащиванию евангельского пафоса воскресения. Хотя традиционные фразы о грядущем воскресении усердно повторяются, но кто из нынешних христиан, не кривя ДУШОЙ, завещает повторить на своем надгробии знаменитую надпись из древнехристианских катакомб: “Мы ожидаем весны нашего тела!” Догмат воскресения тела – практически самый важный в христианстве – перестал вызывать интерес: мы нигде не встретим ни горячих споров, ни попыток детальной разработки этого учения и его следствий, ни свидетельств молитвенного углубления в главное обетование Нового Завета. Единственная, предпринятая сто лет назад, не во всем удачная, но проникнутая евангельским пафосом попытка русского мыслителя Николая Федорова, вместо конструктивного анализа и содержательной критики вызывает в современной церковной среде яростное отторжение. Как ересь, как злостное прельщение рассматривается сама постановка вопроса о практическом участии человека в деле собственного воскресения.
Примечательно сужение о пассивном примирительном отношении современных христиан к факту физической смерти, итальянского философа Э.Канетти:
"Им невдомек, что они наделили ее (смерть) большею властью, чем той подобает по чину... Они препятствует той борьбе, что единственная стоила бы свеч. Они объявляет мудростью то, что на самом деле капитуляция. Уговаривает каждого присоединиться к их собственной трусости. Те из них, кто полагают себя христианами, отравляет таким образом самое ядро своей веры, черпавшей силу в преодолении смерти. Всякое воскрешение, какое удавалось евангельскому Христу, оказало бы, послушать их, бессмысленным.
"Смерть, где твое жало?". Да это и не жало вовсе, говорят они, поскольку она всегда была здесь, вросшая в жизнь, ее сиамский близнец, они отдают человека смерти без остатка, будто некоей невидимой крови, безостановочно пульсирующей в его жилах, пусть зовут ее кровью смирения, эту тайную тень крови подлинной, неустанно льющейся для жизни (Э.Канетти, стр. 306-307)
Образ бытия преподобных лучше всего описывает паламитский термин “синергизм”: совместное действие человека и Бога; главным содержанием этого совместного действия было участие человека в продолжающемся творении самого себя. Подвиг преподобных – это высшее достижение христианства, то, что ему безусловно и безоговорочно удалось. Задача сотворения личности требовала уединения, решительного ухода из социальной жизни: “всех люби, от всех беги” – говорил основатель монашества св. Антоний. В меру сил подражая отшельникам-аскетам, жившие в миру христиане учились духовной сосредоточенности, одинокому предстоянию перед Богом, перестраиванию своей души в соответствии с Божественным замыслом о человеке. Благодаря векам христианства в нас утвердилось сознание: человеческая личность – при всей ее греховности – есть высшая ценность в глазах Самого Творца; поэтому каждый человек – при всем его несовершенстве – есть святыня для всех остальных. Каждый, кто покушается на права и достоинство личности, совершает преступление против Того, Кто эту личность сотворил и продолжает сотворять. Личность не есть только часть рода; напротив, цель существования рода есть продолжение творения личности; богатство традиции при этом становится достоянием каждой личности, глубоко осознанным и свободно принятым.
Тот, кто не понимает величия и трудности этого высшего Божественного задания, может решить, что история уже кончилась, что у человечества уже не осталось никаких существенных дел на земле. Цель Бытия – развитие человека в бесконечной перспективе Божественного Первообраза. Если же эту цель видеть лишь в создании временных форм устроения жизни, в достижении чувства относительного благополучия и удовлетворенности жизнью – то каждое очередное крушение этих форм будет казаться концом истории или даже неудачей творения. Тот, кто из духовной лени или маловерия не хочет принимать участия в продолжающейся Божественной работе по сотворению человека и мира – рискует впасть в состояние религиозного пессимизма, который у одних принимает форму безропотного подчинения року, у других – форму самоубийственного бунта. Подкрепление этому пессимизму пытаются найти в Откровении Иоанна: ведь, если не верить в обетование мессианского царства, содержащееся в этом Откровении, то история кончается торжеством антихриста, окончательной победой зла на земле.
32. Истоки глобального пессимизма
Именно этот глобальный пессимизм дает как бы моральное обоснование для “глобальной революции”: “По мнению традиционалистов, то есть людей признающих превосходство Духа над материей, Сакрального над профаническим и т. д., сам процесс циклического развития протекает по нисходящей – от Золотого века к Железному, от Земного Рая к Земному Апокалипсису, Земному Аду... Наша цель не впереди и не сзади. Настоящее для нас еще более ненавистно, чем прошлое и будущее... Нас способна удовлетворить только Вечность, и поэтому – мы любим тебя, Революция!” (А. Дугин, стр. 338-342).
Пессимизм А. Дугина и ему подобных, по крайней мере, последователен, так как основан на принципиальном отрицании самой идеи Творца и творения. Попытка утверждения бытия без Бога абсолютно несостоятельна, что с такой глубиной и бескомпромиссностью пережил и высказал уже Гаутама Будда. Бытие без Творца обречено на самоуничтожение; в этом случае единственный путь к освобождению – это путь в небытие. Но гораздо труднее понять истоки исторического пессимизма у верующего христианина.
Вот что пишет об этом диакон Андрей Кураев: “История нужна, пока у человека есть свобода. Когда свобода последнего выбора отнимается, створки истории схлопываются. Движение невозможно. Как равнинная река намывает себе плотину и вынуждена затем искать другое русло – так и река истории. Поколение за поколением все больше грязи оставляет в ее русле, все дальше становится Небо, все труднее расслышать вопрос: “Господи, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную”. И еще сложнее услышанный ответ исполнить... Конец истории: ничего уже не сбывается... Не исполняется. И ничто не входит в Вечность... Да, мы проиграем... Эсхатологическая этика (которую Шарль Пеги называл “этикой героического пессимизма”) знает, что в плане земной истории христианство проиграет. Но речь идет о защите некоей метаисторической истины...”
(Диакон Андрей Кураев, Все ли равно как верить? стр. 160-162).
33. Не все так плохо
Как это уже не раз случалось в истории, внешние условия Богообщения сегодня уже не те, что вчера – но интенсивность и полнота реального, личного и свободного Богообщения не только не ослабела, но скорее, неизмеримо выросла по сравнению с прежними веками. Естественно, изменилась и форма (но не суть) сопутствующих искушений; главная из сегодняшних бед: неразличение духов – бич также и средневекового монашества; но теперь, как и опыт стяжания подлинной благодати, это стало массовым явлением.
Иван Ильин, видевший духовные болезни современного мира не менее остро, чем Андрей Кураев, делает из этого прямо противоположные выводы:
"Современный мир пронизан сквозняком безбожия. Этот сквозняк несет с собой весь яд духовного "анчара" – все соблазны плоского чувственного опыта, рассудочной диалектики, технической полунауки, омертвевшего сердца, развращенного воображения. деморализованной воли, кощунственных дерзаний, воинствующей пошлости, озлобленного властолюбия, неистовых страстей и малодушного предательства. Противостать этому может только вера нашедшая свои первоосновы, утвердившаяся в них, очистившаяся от соблазнов, закаленная в религиозном опыте, искусившаяся в видении и сомнении, в приятии и отвержении; вера, знающая вечный путь, опасные перепутья и последнюю распутицу; вера, выросшая в бурное время и потому умеющая повелевать бурям души. Время религиозного упадка ныне прошло; религиозность будет могучей, цельной и побеждающей, или же ее не будет вовсе, и тогда не будет на земле ни духа, ни культуры" (И.А.Ильин, стр. 191-192).
“Непрофессионализм” сегодняшней духовной жизни имеет свои плюсы и свои минусы, но главное: эта жизнь перестала быть собственностью, привилегией монашеской элиты – она стала поистине доступна всем. Конечно, это привело к тому, что церковная иерархия всех конфессий пребывает в растерянности и даже в панике, не понимая своей новой роли. Эта проблема, безусловно, мучительна и требует разрешения – но трудности, вставшие перед современным духовенством, еще не дают оснований полагать, что в истории уже “ничего не сбывается”, “ничего не исполняется” и “ничто не входит в вечность”. Можно не сомневаться в том, что Божественная благодать способна уврачевать болезни и жреческого сословия, если оно найдет в себе веру и духовное мужество пойти навстречу сегодняшним требованиям Промысла.
34. Не хотим взрослеть
Главным поводом для апокалиптически окрашенного пессимизма фундаменталистов всех конфессий и религий служит торжество того духа личной свободы, который является движущей силой современного Общества. Действительная трагедия состоит в том, что церковные деятели, вместо того, чтобы дать духовную пищу свободному человеку, видят в самом факте личной свободы смертельную угрозу всем духовным ценностям. Эти деятели почему-то убеждены, что “массовый человек”, не скованный властью и авторитетом высших сословий, при свободном выборе обязательно предпочтет антихриста. Как говорили фарисеи во времена Иисуса: “этот народ невежда в законе, проклят он” (Ин. 7:49). Ту же мысль высказывает у Достоевского Великий Инквизитор: “не могут быть никогда свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики”. Но когда подобные мысли высказывают люди, чья личная святость и пророческая мудрость в других вопросах не вызывают сомнений, то становится воистину тревожно за наше будущее. Становится также ясным, что при таких заблуждениях духовных учителей народа, в России не могла не произойти революция.
Вот что писал, например, глубоко почитаемый нами святитель Феофан Затворник сто лет назад: “Царская власть, имея в своих руках способы удерживать движения народные и держась сама христианских начал, не попустит народу уклониться от них, будет его сдерживать. Как антихрист главным своим делом будет иметь отвлечь всех от Христа, то и не явится, пока не будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться, будет мешать ему действовать в своем духе. Вот это и есть “удерживающее”. Когда же царская власть падет, и народы всюду заведут самоуправство (республики, демократия), тогда антихристу действовать будет просторно. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время французской революции. Некому будет сказать “вето” – властное. Смиренное же заявление веры и слушать не станут. Итак, когда заведутся всюду такие порядки, благоприятные раскрытию антихристовых стремлений, тогда и антихрист явится. До того же времени подождет, удержится”.
Нимало не отрицая значения царской власти и жреческого сословия в зрелом и свободном обществе, мы все же никак не можем согласиться с тем, что рядовой человек, будучи свободным, с неизбежностью должен предпочесть антихриста. Это равносильно утверждению, что рядовой человек не вполне вменяем, не способен отвечать за свои решения, что он как бы не вполне человек (“недочеловек” по А. Дугину). Единственное, с чем можно согласиться, так это с тем, что “массовый человек” склонен подпадать под влияние более образованной, авторитетной элиты; в этом и выражается тот факт, что он, в среднем, является как бы “менее взрослым” в духовном и гражданском отношении, чем представители высших сословий. Но суть современной эпохи и ценность свободного Общества в том и заключается, что на путь духовного взросления и личной ответственности призван вступить каждый член человеческого сообщества: жить только накоплениями общенародной мудрости становится уже невозможно.
Антихрист построит свое дело НЕ НА СВОБОДЕ; ОН ПОСТРОИТ ЕГО НА СОПРОТИВЛЕНИИ СВОБОДЕ, на нежелании человека пойти навстречу труднейшему требованию быть свободным и взрослым, на попытках человека уютно устроиться в бастионе своей личной инфантильности. Для того и попущены Всевышним апокалиптические испытания, чтобы такое бегство от себя, от своего человеческого призвания стало уже невозможным – во всяком случае, без отречения от Христа, к Которому искренне тянется всякая детская душа. Мы глубоко убеждены, что при действительно свободном выборе большинство человечества предпочло бы Христа Антихристу; другое дело, что этому же большинству может не хватить самостоятельности и уверенности, чтобы каждый лично мог противостоять тому натиску насилия и лжи, который приводит к власти современных и грядущих антихристов. Путь личной свободы труден, полон опасностей и соблазнов; но чем большее число людей пройдет хотя бы начальные этапы этого пути, тем меньше шансов на овладение их душами останется у антихриста. Те же, кто из благочестивых намерений препятствуют росту личной свободы, невольно способствуют успеху того самого антихриста, от которого они хотят уберечь духовно незрелые народные массы.
Самая пламенная защита религиозной автономии личности и самое беспощадное обличение душителей религиозной свободы принадлежат все тому же Ивану Ильину. Говоря о тех, кто остается в состоянии слепого доверия к человеческому, хотя бы и церковному авторитету ("гетерономная вера"), философ пишет:
“Они как бы осуждены на то, чтобы пожизненное пребывать в состоянии религиозного малолетства, или иначе: дальше подготовительного класса им не дано продвинуться в деле религиозного опыта... Возможно, что они не только не понимают своей праволишенности, но и не замечает ее... Но есть и другая возможность. Она состоит в том, что человек все время пытается самодеятельно воспринять, осмыслить и цельно усвоить то, что ему предлагает авторитет в порядке гетерономии. Известная часть преподаваемого поддается этому усвоению; другая часть, может быть, не поддается. Усвоенное становится содержанием его автономного верования... Грань этого деления не постоянна; наоборот, она подвижна и изменчива. У людей религиозно-живых и активных она вся жизнь отодвигается все дальше и дальше: они все время расширяют и углубляет сферу своей автономии, они религиозно богатеют, их опыт растет".
Картина, которую далее рисует Иван Ильин, с удивительной точностью предвосхищает главную болезнь современного Русского Православия: “У людей религиозно мертвенных и пассивных эта граница (между гетерономной и автономной религиозностью) может быть очень тесной, раз навсегда установившейся: они не вживаются сердцем и созерцанием в учение своей церкви и не понимают, сколь это необходимо; мало того, они могут считать это ненужным, предосудительным и даже недопустимым умствованием, и пренебрежительно-подозрительно посматривать на тех, кто именно так строит свой религиозный опыт. Для них, что написано, что сказано, что предписано – то "свято": тут ничего больше не нужно, только покоряться и строго исполнять. Такие люди могут составлять большинство среди членов церкви; их слепое усердие может принимать характер фанатический и ненавистный; оно может приводить к церковному террору, к личным и массовым преследованиям, что мы и видим в истории.
Гетерономно-верующий часто не переносит автономно-верующего и при том потому, что смутно чувствует превосходство этого последнего в деле свободы, цельности и искренности. Здесь возникает недоброжелательство лишенного к обладавшему, классический случай зависти, разряжающейся в ненависть (принимаемой за “благочестивое рвение”) и в жажду мести (выдаваемой за "наказание"). История показывает нам, что эти факты могут отравлять 'большие церковные организации на многие века и составлять чуть ли не главный заряд церковно-религиозного усердия и пафоса" (И.А.Ильин, стр. 82-8З).
Духовная свобода, религиозная автономия личности есть не только естественное право человека, но его священная обязанность перед Богом, и тот, кто отнимает это право, кто препятствует исполнении этой обязанности, тот невольно подготовляет дело антихристе. Когда же такие церковно-разрушительные построения поддерживаются пастырями и наставниками, то они в полной мере навлекают на себя грозное обличение Спасителя: "Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали" (Лк 11:52).
Развивая мысль Николая Бердяева, о трагическом аспекте становления личности говорит Виктор Аксючиц:
"В личности пересекаются две линии ее назначения: путь духовного самоуглубления - духовная вертикаль бытия, и путь воплощения, принятие плоти, жизнь в ее разнообразных формах – духовная горизонталь бытия... Отказ от крестонесения не облегчает судьбу, а ввергает человека в бессмысленный круговорот жизни. преисполненный безблагодатным, непросветленным мучением. Это не очистительные крестные страдания, а боль падения и погружения в хаос… Источник всех заблуждений, греховных поступков в том, что человек пытается отказаться от бремени Креста... Чтобы сохранить единство личности, требуется постоянное творческое усилие, преодолевающее агрессию мирового хаоса. Песчинка человеческого "Я" находится под космическим прессом, терзаемая вселенскими стихиями. Нередко судьба человека искажается из-за попыток убежать от этой муки. Многие и физически", и душевные заболевания является результатом или формой отказа от бремени сохранения душевного единства" (В.Аксючиц, стр. 253).
Но, соглашаясь с тем, что становление личности есть главное задание эпохи, необходимо сказать и большее.
35. Преодолеть одиночество, не растворяясь в коллективном
Личная духовная свобода и самостоятельность не есть самоцель, но лишь абсолютно необходимое условие для перехода к следующему этапу творения человека. По мере того, как человек высвобождается из материнских объятий общей души, коллективной души народа, он начинает испытывать чувство глубокого, метафизического одиночества: миновать это испытание невозможно. Пока отдельная душа была лишь органом, частью общей души, человек, по крайней мере, на уровне подсознания, не отделял себя от других. Индивидуализация порождает в человеке два принципиально разных стремления. Одно из них – вернуться назад, снова раствориться в общем, в каком-то смысле, перестать быть личностью; иное, прямо противоположное стремление направлено вперед – к онтологической встрече с Другими, с такими же самостоятельными и зрелыми личностями, как он сам. Обрести братьев, собраться вместе на новом уровне можно лишь заново обретя Отца, Который есть Начало и Основа нашего существа. Главная трудность в том, что два противоречивых стремления сливаются в одном и том же чувстве одиночества и мы легко смешиваем эти стремления; в результате безысходно топчемся на месте, не решаясь сделать шаг ни вперед, ни назад. Прекрасно описал это состояние души знаменитый протестантский богослов нашего времени Пауль Тиллих:
“Главная характеристика всей нашей жизни – отчужденность от других и от самих себя. Мы отчуждены от Основы нашего бытия, от источника и цели нашей жизни. И мы не знаем, откуда мы пришли и куда идем. Мы отделились от тайны, глубины и величия нашего существования. Мы слышим голос этой глубины; но уши наши заложены. Мы чувствуем некий радикальный, всеобъемлющий и безусловный зов, обращенный к нам; но мы восстаем против него, пытаемся убежать от его неотступности и не хотим принимать заключенного в нем обещания. Убежать нам, однако, некуда. Ибо если этот зов исходит из Основы нашего бытия, то мы связаны с ним навечно, как и с самими собою и со всей жизнью. Мы никуда не денемся от притяжения всего того, от чего мы отчуждены. Это приводит нас к познанию предельной глубины греха: разделенные и все же привязанные, отчужденные и все же принадлежащие, погибающие и все же сохраняемые, мы находимся в состоянии, которое называется отчаянием. Отчаяние означает безысходность. Отчаяние – это “болезнь к смерти”. Но болезнь отчаяния страшнее всего тем, что от нее нет лекарства, даже самоубийство здесь бессильно. Ибо мы знаем, что с Основой нашего бытия мы связаны навечно и неразрывно. Разделяющая нас пропасть не всегда заметна. Но для нашего поколения она более очевидна, чем для предыдущих. Наше чувство бессмысленности, опустошенности, сомнения и цинизма – все это выражения отчаяния, нашей отчужденности от корней и от смысла нашей жизни. Грех в его глубочайшем смысле, грех как отчаяние господствует среди нас” (Цит. По Д. Робинсон, стр. 58).
Есть лишь один выход из личного одиночества: с мужественным доверием открыть себя Богу как Другому, как высшему и единственному Другу. Не теряя своей свободы и ответственности, всей глубиной своей личности, в сокровенном молчании предстать перед Ним и жить в Его незримом, но все изменяющем Присутствии. Быть с Ним: остальное приложится. И это тихое, но величайшее деяние – целиком в нашей воле и власти: Он всегда стоит рядом и ждет, когда мы решимся признать Его существование – с нами и для нас.
36. Жизнь одна
И тогда нет никакой непроходимой бездны между землей и Небом; нет пропасти между живыми и умершими, нет двух жизней – “этой” и “иной”. Нет двух жизней: “этой” – ненастоящей и временной, и “другой” – вечной и подлинной. ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДНА ЖИЗНЬ, И МЫ УЖЕ В НЕЙ; наша вечная, подлинная жизнь началась уже с того момента, как мы были зачаты во чреве матери.
В этой вечной жизни есть великие метаморфозы и потрясения: рождение из чрева, смерть, воскресение, преображение. Но все это – события одной и той же жизни, история одной и той же личности, творение и самотворение которой продолжается на всех этапах ее вечного бытия. На каком-то этапе произойдет онтологическая встреча с другими, с теми, внутреннюю связь с которыми мы уже никогда не захотим разорвать. Дальнейшая жизнь в ее сокровенной глубине будет проходить уже вместе, во образ Св. Троицы, хотя в отличие от Св. Троицы каждый будет продолжать и свою индивидуальную жизнь. Вместе будет происходить и дальнейшее личное возрастание, и расширение круга соборного единства; но узнать о реальном содержании этой жизни можно будет лишь тогда, когда она наступит.
Такая метаморфоза может произойти сравнительно быстро – также как в насыщенном растворе внезапно возникает кристалл; вопрос лишь в том, когда и где этот “раствор” достигнет достаточной “концентрации”. После того, как это произойдет, у человека появятся совершенно новые возможности, хотя на поверхности жизни эти возможности, скорее всего, проявятся не сразу. Возникнут и новые задачи, которые сейчас даже трудно себе представить. Одна из них: что делать с теми, кто свободно и до конца отверг своего Творца? Сейчас мы не только не можем ответить на этот вопрос; в том состоянии души, в котором мы теперь находимся, мы не можем всерьез даже осознать смысл и содержание самого этого вопроса. Все попытки в этом направлении до сих пор не приводили ни к чему, кроме беспомощных, нелепых и противоречивых умственных построений. Но жизнь, вечная жизнь вместе с Творцом продолжается; нынешний ее этап по-особому труден; нам нужны все силы, все мужество, вся решимость, чтобы отказаться на уровне тех задач, которые эта жизнь ставит перед нами сегодня.
