Нам трудно теперь представить, каким глубоким, по существу апокалиптическим потрясением для русского церковного и народного сознания было падение Византии – вся христианская картина мира в те времена группировалась вокруг этого центра. Положение усугублялось тем, что Русь осталась без многоопытного пастырского руководства в момент острого кризиса всеобщих апокалиптических ожиданий: в 1492 г. истекало 7.000 лет "от сотворения мира"...    

   Происшедший вследствие этого духовный надлом позволил захватить руководство русской Церковью еретикам-рационалистам во главе с митрополитом Зосимой. Составляя новую Пасхалию в 1492 году, он для "успокоения" верующих выдвинул такую версию: пророчества сбылись, перелом мировой истории наступил, Москва превращается в новый Царьград, в новый центр мировой истории – это и есть начало обещанного в Апокалипсисе (Откр.20:6) ХРИСТОВА ЦАРСТВА НА ЗЕМЛЕ!

  "И ныне же в последния сия лета прослави Бог великого князя Ивана Васильевича , государя и самодержца всея Руси, нового царя Константина новому граду Константинову – Москве и всей Русской Земле",

– возвещал митрополит Зосима. Это не было простым богословским "умствованием" – за этими идеями стояла целая программа возвышения Москвы.

    Центральным актом в этой программе Зосимы было торжественное венчание НА ЦАРСТВО в 1498 году Дмитрия Ивановича – внука Ивана III.

    Это было нечто новое, небывалое на Руси: ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ СТАНОВИЛСЯ
КЕСАРЕМ!

    В "Чине венчания" Дмитрий несколько раз именуется "царем", на него возлагаются бармы и шапка Мономаха, происхождение которой возводится к римским кесарям и даже к вавилонским царям! Наконец, Московское царство принимает новый герб, и какой – римско-византийского двуглавого орла!

   Поразительный факт: авторами идеи Московского царства как наследника Византии, как "Третьего Рима" были еретики, окружавшие престол Ивана III! И Димитрий, первый "помазанный" на царство наследник престола был под их всецелым влиянием.

   Однако эту идеологию у них вскоре перехватила церковная партия "иосифлян", имевшая много заимствований у латинства.

   Сам Иосиф Волоцкий первоначально разделял вполне католическую позицию: ограничение власти Государя, его подчинение церковному авторитету. В 1497 г. Иосиф порвал с Москвой и подчинился князьям Борису Волоцкому и Андрею Угличскому, искавшим покровительства у польского короля Казимира. Лишь в 1507 году Иосиф вернулся под власть великого князя, но основные черты его идеологии сложились в длительный период разрыва, когда он находился в сфере польско-католического влияния.

    Яростно обрушиваясь на заблуждения митрополита Зосимы, которые он для пропагандистской убедительности (хотя и без достаточных оснований!) назвал "жидовской" ересью*, Иосиф тем самым обличал великого князя, покровителя Зосимы. По характеру критики обличительные послания Иосифа совпадали с аналогичными обличениями, исходившими от доминиканца Вениамина, "славянина родом и латинянина по вере", переводчика Библии при новгородском архиепископе Геннадии. В эти годы Иосиф писал:

    "Аще ли царь, над человеки царствуя, над собою же имать царствующа страсти и грехи, сребролюбие и гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех – неверие и хулу, таковый царь не Божий слуга, но диавол, и не царь, но мучитель... И ты убо такового царя или князя да не послушаеши, на нечестие и лукавство приводяще тя, аще мучит, аще смертию претит".

    Вернувшись к Ивану III, отвергшему ересь Зосимы (а заодно перед лицом всего народа нарушившему "крестоцелование" своему внуку Дмитрию и передавшему наследство сыну Василию), Иосиф резко меняет характер своих высказываний о княжеской власти: он начинает подчеркивать ее "богоустановленность", призывает служить ей "не за страх, а за совесть" и т.д.

    Понятно, что церковные и светские историки России не хотели компрометировать идеологию Московского Самодержавия происхождением от еретиков, да еще "жидовствующих": автором этой идеологии был официально признан некий "старец Филофей".

    Этот монах псковской Елеазаровой обители был близок к Иосифу Волоцкому по основным вопросам церковного строительства и так же, как Иосиф, имел связь с новгородским латинствующим кружком Геннадия и Вениамина. В основу историософии Филофея положена 3-я книга Ездры, переведенная Вениамином из латинской Библии ("Вульгаты"). Именно в этой книге (гл.11-12) имеется образ "трехглавого орла", которого Филофей вполне произвольно толкует как "три римских царства":

   "Два убо Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быти".

    "Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать"

– горделивая идея самодостаточности, иллюзия, будто каждый "Рим" имеет абсолютный смысл своего существования в себе самом, а не в отношениях с двумя другими.

    Это есть перенесение принципа индивидуализма в духовно-религиозную сферу.

    Неудивительно, что и сама духовность при таком миропонимании смешивается почти до полного отождествления с началами рода, крови, нации. "Рим" понимается уже не как Церковь, не как средоточие нового народа, нового человечества во Христе, а как государственный центр национального могущества.

    Идея Третьего Рима – отречение от изначального русского избрания, частичное отречение от Христа, от стремления русского народа стать народом Божьим, стать Церковью, стать соборным организмом, единством во Христе.

    Святая Русь – единство народа во имя Божие, Третий Рим – единство народа ВО ИМЯ СВОЕ. Принципиальный отказ от соборных отношений с другими народами привел к подавлению соборного начала и в самом русском народе.

    Если говорить о "Риме" не как об империи, а как о Церкви, то и первый Рим продолжал стоять, несмотря на все свои грехи и болезни (а у кого на земле их нет!), и второй Рим, Вселенская Церковь Константинопольская, хотя и в немощи и в унижении, но была сохранена Богом на земле. То, что Вселенская Церковь осталась без своего государства, в конечном счете сделало ее еще в большей степени Вселенской, еще в большей степени Церковью.

    В то время как Церковь Католическая сама стала суверенным государством, в то время как Церковь Русская обрела мощное, но и опасное покровительство в лице Московского Царства, в это самое время Церковь Вселенская, внешне бессильная, больше всех других уподобилась гонимой Церкви раннехристианской, апостольской.

    Церковь Отцов оказалась брошенной своими духовными детьми и учениками, но Богом не оставлена и от своего отеческого служения не освобождена: в нашу критическую эпоху, возможно, именно ей принадлежит решающее слово...

    Две великие фигуры переломной эпохи русской истории служат маяками духовности для последующих веков, свидетельством упущенных возможностей и в то же время залогом грядущих свершений: Нил Сорский и Максим Грек. В их лице Россия отвергла последний дар Вселенской Церкви: исихастский синергизм, пока через триста лет не начала в мучительных поисках возвращаться к тому же корню, из которого она выросла и от которого на долгое время оторвалась.

    Но триста лет (а на сегодняшний день – уже пятьсот!) оказались потеряны для полнокровного духовного развития.

    Паисий Величковский, в конце XVIII в. начавший возрождать традицию синергизма, начинал уже не с той высоты, которой достигла русская духовность при Ниле Сорском: Паисий действует не в Церкви Сергия и Рублева, а в Церкви петровского Синода и семинарской схоластики...

    Великие духовные и богословские дары поздней Византии – практика синергизма и богословие Григория Паламы – были отвергнуты схоластическим богословием Запада, а вслед за ним – латинствующим русским иосифлянством.
   
    Между тем именно в  учении и практике паламизма содержатся семена будущей христианской культуры, способной стать полем деятельности неизмеримо выросшей человеческой активности, творчески охватывающей всю полноту тварного мира.

   Отказом от паламизма резко ослабив струю святоотеческой традиции, и тем самым потеряв творческю мощь – католическая мысль с тех пор обречена лишь регистрировать, реагировать, санкционировать, приводить в порядок то, что НЕ ЕЮ СОЗДАНО.

    Творческая активность, возросшая под покровом Церкви, но переставшая получать от нее живой поток истины и вдохновения, стала все больше от Церкви эмансипироваться.

    А поскольку творчество без вдохновения невозможно, то источники вдохновения люди стали искать в других местах... Европейская культура, со всем ее блеском и нищетой – результат этой вынужденной эмансипации. С культурой же восточно- православной произошло нечто еще худшее: реально обладая огромными творческими потенциями, она до сих пор так и не реализовала их, застыла в хранении своих древних  сокровищ.
   
  То, что совершилось в Русской Церкви в столетие после падения Византии, было настоящей духовной катастрофой, последствия которой придают трагическую окраску всем последующим векам русской истории. В конечном счете, и сегодня мы пожинаем отдаленные последствия именно этой катастрофы.

    Читателю, далекому от религиозных проблем, может показаться странным, что такие, на его взгляд, периферийные события, как победа внутри Церкви того или иного течения, оказывают столь всеобъемлющее влияние на жизнь целого народа.

    Но для христианского сознания, воспитанного на Священном Писании и церковной истории, представляется совершенно естественным, что именно религиозный выбор влечет за собой неисчислимую цепь последствий, определяя судьбы отдельных народов и, в конечном счете, всего человечества.

    Действительно, ведь – с позиции веры – здесь речь идет о главном факторе мировой истории: отношениях человека с Богом. Ошибка в решении духовных вопросов приводит к нарушению этих отношений – из этого вытекает все остальное.
   
    Первая возможность была в том, чтобы продолжать развивать и воспитывать взыскующий истину человеческий ум, углублять духовное делание, развивать церковное творчество; не боясь разномыслий, в духовном состязании созидать соборное многообразие народной и церковной жизни: это был исихастский, синергический, восточно-православный путь.

    Вторая возможность – властной рукой остановить разброд и шатания, запретить обсуждение болезненных и острых вопросов, закрепить достигнутое как вечный канон, пресечь "бесконтрольное" духовное делание, ввести личный подвиг в строгие рамки монастырской дисциплины, установить жесткое единство мысли и образа жизни, унифицировать церковный обряд, укрепить хозяйственное и политическое положение Церкви, поставить ее на службу конкретным задачам растущего государства.

    Духовная трагедия Московской Руси была не в том, что в Церкви возникли две остро столкнувшиеся партии – Иосифа Волоцкого и Нила Сорского; беда была в том, что победа одной из партий оказалась слишком "сокрушительной", в том, что эта партия осталась единственной.

    Оба течения возникли не случайно, оба выросли из недр русской церковности, оба откликались на жизненные требования эпохи.

    Направление Иосифа отвечало решению более срочных и насущных политических и хозяйственных задач – поэтому за ним и пошло большинство.

    Но уже ближайшее будущее показало, что насильственный обрыв традиции синергического гуманизма сделал Русскую Церковь творчески беспомощной перед лицом великих задач, которые готовила ей история.

    В частности, оказались лишены духовной пищи высшие, наиболее образованные, правящие слои общества.

    Только в атмосфере лицемерия, ханжества и жестокости, насаждавшихся придворными иосифлянами, могла сформироваться уродливая религиозность Ивана Грозного, похожего на тиранов эпохи Возрождения (Цезарь Борджиа!).
                                                                                     
                                                              * * *
    Богообщение в Церкви выражалось в четырех формах: богословии, личном духовном подвижничестве, иконописи и богослужебном обряде.
   
    Первая из этих форм на Руси не успела развиться, а две последующих в течение XVI века были почти полностью разрушены или извращены.

    Единственное, что в основном устояло – это храмовое богослужение: последняя сокровищница, сохранившая достижения византийской и русской духовности, последнее живое зерно, из которого могло в будущем возродиться Русское Православие.

    Покушение на эту последнюю святыню народ встретил старообрядческим расколом.

    Патриарх Никон, по существу, продолжил дело Иосифа и Макария; "грекофильство" Никона было только формальным, – пишет Г.Флоровский, – душой его реформ было латинство, но он пошел в этом дальше своих предшественников, подняв вопрос о власти и роли Первосвященника.

    Суть католицизма – всеобъемлющее пастырство: разделение Церкви на "учащую" и "учащуюся", организация духовенства под авторитарной властью Папы и подчиненное положение светской власти по отношению к церковной.
  
    Никон называл себя "пастырем всего мира" и настойчиво развивал идею о том, что "священство выше царства".

    Когда Алексей Михайлович уезжал на войну, Никон в его отсутствие вершил самовластно все государственные дела, проводил Соборы и принимал новые законы. Он по своему почину выпустил новый Служебник, в предисловии к которому всенародно объявил о "двоевластии" на Руси:

  "Бог избра в начальство и снабдение людем Своим сию премудрую двоицу, Царя Алексея Михайловича и великого Государя святейшего Никона Патриарха".

   Служебник призывал "возрадоваться всех живущих под державою их, яко да под единем государским правлением". По форме это еще могло пониматься как повторение византийской симфонии Царя и Патриарха, но Никон хотел пойти дальше: ввести в правило пример Патриарха Филарета Романова, руководившего в государственных делах своим сыном Михаилом.

   Но на это ни Царь, ни бояре уже не согласились.

   Властная, без подготовки и убеждения верующих проведенная Никоном реформа  богослужебного обряда разожгла на Руси пожар старообрядческого религиозного протеста. Главным результатом здесь был уход из под контроля церковной и государственной власти самой деятельной и самобытной части русского народа. В этом смысле можно провести параллель между старообрядчеством в России и протестантизмом в Европе. Освободительное движение в те времена было невозможно без религиозного обоснования. Принципиальное различие лишь в том, что в Европе католическая власть и верные ей монархи стали носителями охранительных, консервативных начал религии, тогда как в России царская и церковная власть была, напротив, реформаторской, направленной на разрушение вековых традиций. Поэтому в Европе контрреформация шла сверху, от власти, тогда как в России контрреформация стала народным движением против власти. 

  Гонения на старообрядцев по своим масштабам и жестокости нисколько не уступают испанской инквизиции: точные цифры неизвестны, но это по крайней мере десятки тысяч замученных и сожженных!  Массовая эмиграция староверов составила порядка 10% населения России – цифра поистине чудовищная! Те, кто не сумели убежать, под угрозой свирепых пыток запирались в срубах и грозили себя поджечь, если гонители не уйдут. И когда те не уходили, то исполняли свою угрозу: не дожидаясь сожжению  от рук палачей, они нередко прибегали к вынужденному самосожжению. Поистине, старообрядцы своей кровью заслужили  право сказать: "Не та Церковь, которая гонит, но та Церковь, которую гонят!"

   Было бы большой ошибкой видеть в старообрядческом консерватизме только "мракобесие", якобы ведущее "к угашению духа". В результате духовного и социального освобождения от безраздельного господства государственной власти,  старообрядцы, оставшись консервативными в делах веры, со временем стали самым передовым, самым грамотным, самым предприимчивым сословием в России. Именно они стали костяком демократического "третьего сословия", породив грандиозный  феномен "старообрядческого капитализма", который можно определить как "капитализм с русским лицом".

   Независимо от содержания своих взглядов, старообрядчество стало мощным фактором сохранения (лучше сказать – обретения) свободы вероисповедания, этой фундаментальной основы всех остальных свобод и прав человека. Приведем глубоко обоснованное суждение архиепископа Андрея (Ухтомского), одного из основателей "Катакомбной Церкви" в 1920-30-е гг., который в результате интенсивных духовных поисков принял старообрядческое понимание Православия.

    Вот что он писал:
  «Исторические заслуги старообрядчества перед церковным и русским народом огромны. Таковы они в прошедшем и ещё более так называемое старообрядчество может сделать доброго в будущем... Старообрядцы, защищая чистоту Евангельского христианства, восстали против самовластия иерархии в лице патр. Никона и охранили тем чистоту русского православия.
   Старообрядцы во всей своей жизни стремились осуществить подлинную свободу духа, социальное равенство и церковное братство, и в этом отношении старообрядческий приход является образцом христианской общины. Старообрядцы выработали великолепную формулу отношения к церковным обрядам. Они говорят, что обряды – это драгоценный сосуд, который сохраняет в себе церковные чувства ...
   Старообрядцы донесли до наших дней светлый идеал пастыря – отца прихода и молитвенника, руководителя общественной совести. У старообрядцев никогда не было поговорки "что ни поп, то батька" … Для старообрядца приходской пастырь – непременно выборный, это действительно свеча, поставленная перед престолом Божиим.
   Энергично протестуя против горделивых папистических притязаний иерархии, старообрядцы никогда не переставали протестовать и против насилий над совестью со стороны царской гражданской власти, и когда петербургский режим стал гнуть в бараний рог церковную общину, старообрядцы употребили все силы, чтобы сохранить себе свободу церковно-общинного самоопределения, и эту свободу они у себя осуществили».

   Как и протестанты в Европе, старообрядцы сначала не стремились к отрыву от государственной и церковной власти, они искренне надеялись подчинить эту власть своему влиянию. Истоки движения были чисто духовными:  религиозный консерватизм старообрядцев стал отчаянной реакцией самосохранения народной души перед лицом государственного реформаторского насилия. И эта реакция оказала огромное влияние на всю русскую религиозность, даже и внутри господствующей государственной Церкви. Кто знает, где остановился бы безответственный разгул церковных реформ при Никоне, а затем при Софье, Петре, Екатерине II, Александре I, в каком костеле или кирхе пришлось бы молиться русским людям грядущих поколений, если бы в свое время не прозвучало грозное и фанатичное "Нет!" старообрядцев.

   Можно с большим основанием предполагать, что без этого пугающего предостережения у Церкви и России была бы отнята и последняя святыня, перерублена последняя кровеносная артерия, связывающая с исконной православной традицией, отравлен последний источник духовной надежды на будущее – традиционный богослужебный обряд, самая массовая, всенародная форма общения с Богом.

   Над каждым "реформатором" отныне нависал страх – вдруг еще кто-нибудь опять встанет, как Аввакум, и скажет:

"Умрем за единый Аз!"
  
  Храмовое богослужение – великое, непрекращаемое, непрерывное благодатное воздействие на душу народную. День за днем, год за годом, век за веком течет нескончаемый народный поток через врата православного храма; терпеливо и ненавязчиво, смиренно и безотказно отзывается Церковь на призыв уставшего и запутавшегося в мирской суете человека – крестит младенцев, отпевает покойников, исповедует кающихся, венчает молодых, причащает Телу и Крови Христа, отмаливает болезни, поминает предков, освящает воду, пищу и землю, взывает к совести, напоминает о Боге.

  Поколение за поколением взращивает русская женщина те простые и мудрые истины, которые она вынесла из храма; незаметно вкладывает эти истины в души своих детей; напитывает их духом жизнелюбивого терпения, смиренной, но неугасимой надежды на помощь Божию, глубоким сознанием осмысленности и бесконечной значительности своего пребывания на земле – какими бы скорбными испытаниями ни обернулась эта жизнь.
 
   Здесь веками закладывался фундамент духовного здоровья и нравственной целостности русского народа. Какие бы силы ни враждовали на Церковь, какие бы соблазны ни потрясали и ни подтачивали ее изнутри, это свое служение она исполняла всегда и продолжает исполнять поныне.

    Кто бы ни скорбел душой о ее болезнях, ни возмущался духом о ее растерянных на историческом пути сокровищах, пусть никогда не забывает об этом ее служении, и пусть никогда не бросит в нее камень...

                                                           *   *   *
   
      
     Сама по себе затея с никоновскими реформами преследовала далеко идущие политические цели. Присоединение к Московскому царству Малой Руси при Алексее Михайловиче ставило Царя и Патриарха перед трудной задачей – ассимиляцией независимой от Москвы,  подчиненной Константинопольскому Патриарху Киевской митрополии. И при этом никогда не забывалась стратегическая цель православного русского государства как "Третьего Рима": освобождение Константинополя и возрождение Римской Империи во всей ее прежней полноте.

           
Это была задача не только политическая, но не в меньшей степени духовная.

    Степень латинизации московского и южно-русского Православия была различной.

    Малороссия под влиянием трехвекового польского давления ушла в этом отношении далеко "вперед". Православие Стоглава было уже неприемлемо для украинского христианства, каким оно стало при Петре Могиле. Нужно было либо силой навязывать южнорусской Церкви московские порядки, либо латинизироваться дальше самим, "исправлять" московскую церковность по образцу киевской. Алексей и Никон избрали второй путь.

   На смену Стоглаву пришел новый свод церковных законов – "Соборное Уложение" 1649 года: Литовский Статут в комбинации с Византийской Кормчей.

  Давняя потеря творческого синергического духа и, как следствие, жесткая формализация Православия как в Москве, так и в Киеве, оставляла Москве только один выбор – между бунтом казачьим и бунтом старообрядческим. Казаки все же казались страшнее...

   Алексей Михайлович попробовал удовлетворить обе стороны: сохранить реформы, но при этом устранить Никона, и заодно покончить с попытками политического возвышения Церкви.

    В результате получилось два бунта.

    В те же годы, когда держали восьмилетнюю оборону старообрядческие Соловки, на Дону поднялся Разин, пустивший слух, что у него в ставке вместе с "московским царевичем" находится "невинно изгнанный" Патриарх Никон.

    При Софье и Федоре латинское влияние в Москве еще больше усиливается, особенно после заключения в 1686 г. "вечного мира" с Польшей и военного союза с ней против Турции.

    Борьба латинских влияний с московской традицией в то время сконцентрировалась в знаменитом споре "о времени пресуществления Святых Даров". Ставленник царевны Софьи, Сильвестр Медведев, человек широкого образования и большого ума, близкий друг начальника стрельцов Шакловитого, проповедовал латинское понимание этого вопроса. При этом многие рядовые стрельцы склонялись к старине и даже к старообрядчеству.

    Властолюбивая Софья, ставшая регентшей при малолетних братьях Иоанне и Петре, поддерживала в споре Медведева, и одновременно добилась принятия в 1685 г. знаменитых "12 статей", ставших законодательной основой для жесточайшего преследования старообрядцев.

    Когда 17-летний Петр заточил ее в монастырь, церковная власть на время оказалась в руках Патриарха Иоакима и царицы Натальи. Продолжая истребление старообрядцев, Иоаким развернул целую программу антилатинской национально-церковной реставрации, но делал это методами, заимствованными у католической инквизиции. При нем Славяно-греко-латинская академия была обязана следить за "чистотой веры" и виновных в нарушениях "предавать мирским властям" для осуществления наказания. В 1690 г. церковный собор осудил учение Сильвестра как "хлебопоклонную ересь", началось изгнание из Москвы киевских ученых монахов, вошла в практику расправа с инакомыслящими руками светской власти.

    Это была последняя попытка вернуть Патриаршеству ту роль и влияние, которое оно имело при Филарете и Никоне.

    Возмужавший Петр властно пресек эту попытку.
  
    Россия достигла того исторического возраста, который требовал стремительного роста личности, расширения культурных горизонтов нации.

   Ослабленная борьбой "на два фронта" – против латинства и старообрядчества, растерявшая за двести лет, прошедшие после разгрома "нестяжателей", тот авторитет, который она приобрела во времена Сергия, задушившая в себе иосифлянскими реформами энергию христианского творчества, Русская Церковь той поры была совершенно неспособна возглавить духовное развитие своего народа.

    Внутренне обессиленная, она ничего не могла противопоставить произволу Петра.

    Петр по-своему ответил на вызов истории.

    Не латинство, не греки, не московская традиция, а немецкое протестантство и язычество Возрождения – именно эти духовные движения показались ему наиболее перспективными, раскрепощающими творческую активность человека. Да так оно, по существу, в то время и было.

   Оторванные от византийского корня, как Римское Католичество, так и Русское Православие "заморозили" в себе великие духовные потенции христианства.

    Конечно, путь, которым Петр повел Россию, уводил ее еще дальше от Бога, от Церкви, от исконных народных начал, чем это сделали иосифляне.

    Славянофилы, которые видели источник русских бед в "злом гении" Петра, были правы лишь наполовину: первопричина – в кризисе самой русской церковности.

   Злой гений Петра только потому сумел подчинить себе Россию, что Церковь в то время не показала русскому человеку подлинно христианского пути духовного роста и развития.

    Чтобы вести народ таким путем, Церковь прежде всего должна была идти по нему сама.

    Наиболее энергичные, образованные, дальновидные деятели русского общества вынуждены были пойти за Петром. Больше им идти было некуда – быть против Петра значило стоять на месте или возвращаться вспять.

    Горький урок для русского христианства. Понят ли? Усвоен ли? Или для этого нужна была еще и революция 1917 года? Да и ее – достаточно ли?

    В соответствии со своим религиозным выбором Петр заменяет образ Византийской симфонии на идеал Римской Светской Империи. С двуединством церковной и светской власти было покончено.

  "От единого собственного правителя духовного можно опасаться отечеству мятежей и смятения, ибо простой народ не ведает, како разнствует власть духовная от самодержавия",

– гласит Духовный Регламент Петра I. Во избежание такого "двоевластия" Петр отменил Патриаршество и поставил во главе Церкви коллегиальный Синод, подчиненный государственному чиновнику: Обер-Прокурору.

    После Петра I церковная политика русского государства представляет картину метаний из одной крайности в другую: курс меняется чуть ли не с каждым новым Монархом. Екатерина I пытается вернуть религиозное обоснование царской власти. Изданный ею в 1727 г. "Тестамент" утверждает:

    "Никогда Российским Престолом владеть не может, который не греческого закона".

    Петр II, сын казненного царевича Алексея, намечает целую программу поворота к старым порядкам. При нем императорский двор переехал в Москву, началась энергичная подготовка к восстановлению патриаршества: кандидатом был великоросс, митрополит Ростовский Георгий Дашков, что было явным вызовом засилью малороссийского высшего духовенства, установившемуся при Петре I ("семьдесят лет вавилонского пленения" – с горьким юмором вспоминали об этом засилье русские иерархи).

   Анна Иоановна отменила все эти попытки, отдав духовенство "на растерзание" Феофану Прокоповичу – о патриаршестве и московских традициях при ней никто уже не смеет вспоминать. В таком же положении держала Церковь Елизавета, а ее племянник Петр III был Церкви открыто враждебен. Пробыв у власти всего шесть месяцев, он успел издать Указ о полной секуляризации церковных и монастырских земель, подготовленный еще при Елизавете.

    Екатерина II довела это дело до конца. В результате секуляризации из 732 мужских монастырей в Великороссии осталось 161, из 232 женских – только 39. Как считал А.С.Пушкин, занимавшийся историей этого периода, закрытием монастырей Екатерина II нанесла непоправимый ущерб русскому просвещению. В отличие от своего незадачливого мужа, Екатерина отнимала землю у Церкви не императорскими указами, а руками самих же архиереев. Митрополит Новгородский Дмитрий (Сеченов), "президент" Священного Синода, по требованию Екатерины выкинул из Чина Православия анафематствование "посягающим на церковные имения". Его преемник Гавриил (Петров), понимая безнадежность борьбы против императорской власти, взял на себя ответственность за секуляризацию.

   Пришло время обратиться к забытому опыту "нестяжателей", еще в начале XVI века проповедывавших добровольный отказ от монастырского землевладения. Следуя их примеру, митрополит Гавриил стал систематически насаждать монашеское "пустынножительство", возрождать традиции православного старчества. Восстанавливается почитание "великого старца" Нила Сорского, его "Устав" кладется в основу устройства монашеских обителей. Русские монахи потянулись на Афон – набираться опыта духовной жизни. Рассадником нового (на самом деле – древнего) типа пустынножительного монашества на Руси становится обитель Паисия Величковского в Молдавии, собравшая около 1000 подвижников.
  
   Здесь была восстановлена исихастская практика "умно-сердечного делания", традиционная "книжная" культура – перевод и изучение святоотеческих трудов. Возрождая традиции византийского и русского синергического гуманизма, монашество снова обращается лицом к миру, постепенно восстанавливая авторитет Церкви в народе; вскоре расцветает знаменитая Оптина Пустынь, в которой духовную пищу могли получать образованные классы общества.

    Сотрудничество славянофилов-дворян с этой обителью породило такую замечательную форму церковно-культурного служения, как Оптинское книгоиздательство, сыгравшее немалую роль в новом пробуждении русской духовности.

    Самым выдающимся из оптинских старцев был Амвросий, канонизированный Поместным Собором 1988 г. Амвросия посещали многие видные деятели русской культуры: Ф.М.Достоевский, В.С.Соловьев, К.Леонтьев, А.К.Толстой, М.П.Погодин, П.Д.Юркевич, Н.Н.Страхов, В.В.Розанов. Встречался с Амвросием и Лев Толстой – туда, в Оптину, устремился он в своем предсмертном "бегстве".

    Много труда к восстановлению восточно-православной традиции приложил святитель Феофан Затворник, также канонизированный в 1988 г. Семь лет, проведенные им на Православном Востоке (в качестве члена Русской Духовной Миссии в Иерусалиме) открыли перед ним вселенские горизонты христианства. Здесь он погрузился в чтение древних церковных книг, вошел в личное духовное общение со старцами Афона, много времени проводил в беседах и спорах с католическими и протестантскими священниками. Совершив путешествие по Европе, он занимает отчетливо "грекофильскую" позицию:

  "Большое для России зло, – писал Феофан, – разъединение с востоком или греческою церковью. Мрак идет с запада, а свет не хотим принимать с востока... Не хвалите России настоящей. Пишите ей обличительный укор, что она не туда пошла со времени знакомства с западом".

    Поражает обилие работ Феофана, вселенская широта его интересов, характерная для синергического гуманизма свобода духа.

    "Мы имеем полное право, – писал один из его биографов, – называть его великим мудрецом христианской философии. Он в такой же степени плодотворен, как и святые отцы IV столетия".

   Весь русский XIX век как бы высвечен изнутри ровным и мощным сиянием, исходящим от великого подвижника Земли Русской – преподобного Серафима Саровского. Канонизированный в 1903 году по личному настоянию Николая II, преподобный Серафим сразу же оказался в народном церковном сознании поставлен рядом с Сергием Радонежским. Их объединяет не только то, что они – два самых чтимых русских святых; много общего и в характере их духовного облика. Серафим, как и Сергий, глубоко укоренен в исихастской византийской традиции и также, как Сергий, устремлен в апокалиптическую перспективу.

    Учение Серафима о стяжании Духа Божия как цели христианской жизни, по существу, тождественно паламизму. Опыт "Фаворского преображения", к которому Серафим приобщил своего ученика Мотовилова, в точности соответствует учению Григория Паламы о Божественных Энергиях. Серафим был также величайшим из русских "старцев". Собратьев по молитвенному труду он постоянно увещевал:

    "Радость моя, молю тебя, стяжи мирный дух, и тогда тысяча душ спасутся около тебя".

    Около самого Серафима спаслись неисчислимые тысячи русских людей – никого из приходящих не отвергал вышедший из многолетнего затвора подвижник духа. Новым у Серафима по сравнению с Сергием является откровение о женственности.

  Если Сергий созидал соборность как мужское братство, то Серафиму открывается тайна и женской соборности. Его жития рассказывают об уникальном духовном опыте – явлении Серафиму и дивеевским "сестрам" Богородицы в сопровождении 12 святых дев. Во время длительной беседы Богородица поясняет Серафиму, что

    "эти девы для нее то же, что апостолы для Христа".
 
  Все служение преподобного Серафима пронизано пасхальной апокалиптической радостью – в этом он также похож на святых сергиева круга. Каждого приходящего Серафим встречает словами: "Радость моя!"; серафимовские монахини носят не черные, а белые одежды; дивеевские летописи сохранили пророчества Серафима о визите в Дивеево царской семьи; о защите этого места от Антихриста; о "четырех уделах Богородицы" – Иверия, Афон, Киев, Дивеево; о грядущем личном воскресении Серафима и некоторых его сестер на глазах у всех "в удостоверение всеобщего воскресения" и т.п. Конечно, среди этих летописей могут быть и апокрифы, но сам характер предания отражает общую духовную настроенность великого старца Земли Русской. И в трагическом XX веке, наполненном апокалиптическими предвестиями, пожалуй, ни к одному другому святому не обращалось в России столько сердечных воздыханий: "Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас"!