3.
Владыка Ермоген вместе с единомышленными епископами также готовил письмо на имя патриарха, которое было представлено ему в марте 1965 года. Нет никаких сомнений, что письмо было согласовано с патриархом Алексием. Более того, он знал о его содержании и благословил начинание архиепископа Ермогена, хотя, быть может, после карательных мер против митрополита Николая (Ярушевича) в 1960 году и не столь охотно. В письме владыка Ермоген аргументированно ставил вопрос об отмене дискриминационных решений разбойничьего собора 1961 года: "Известно, что на VIII Чрезвычайном съезде Советов в 1936 году при обсуждении ст.135 проекта Конституции была отвергнута поправка, предлагавшая не предоставлять или, во всяком случае, ограничить в избирательных правах служителей культа. С тех пор духовенство уравнено в правах со всеми гражданами Советского Союза, и не может быть законным такое положение, когда священнослужитель, пользующийся полнотой избирательных прав в государственной жизни, лишался бы этих прав в церковно-приходской жизни, каковыми он пользовался в этой области еще с первых дней существования Советского государства".

Письмо русского епископата завершалось предложением или созвать Собор, или же на заседании Синода отменить дискриминационные положения псевдособора 1961 года: "Если священник в то время, когда он еще был "лишенцем", имел право по избранию верующих быть председателем церковного совета, то не может быть и речи, чтобы он не имел этого права, когда стал полноправным гражданином Советского Союза. Мы просим ВАШЕ СВЯТЕЙШЕСТВО в срочном порядке изыскать пути к исправлению ненормального положения, несогласного как с церковными канонами, так и с гражданским законодательством, в котором оказалось наше духовенство после Архиерейского собора 1961 года.

Таким путем мог бы быть созыв Поместного или Архиерейского собора ко дню 20-летия ВАШЕГО Патриаршего служения. Но ввиду бесспорности вопроса, а также несомненности того, что ни один Епископ не может протестовать против восстановления духовенства в его законных правах, мы считаем, что имеющее место ненормальное положение может быть в ближайшее время, еще до Собора, исправлено и путем специального разъяснения со стороны Вашего Святейшества на имя Преосвященных Архиереев, предварительно согласованного с Советом по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР о том, что духовенство может наравне со всеми верующими гражданами вступать в члены церковных двадцаток и настоятели храмов могут по желанию верующих избираться в председатели церковно-приходских советов, чем будут, не нарушая демократичности структуры приходского устройства, восстановлены законные права духовенства в полном согласии с нашим гражданским законодательством." Письмо, кроме владыки Ермогена, подписали еще 9 епископов - архиепископ Иркутский и Читинский Вениамин (Новицкий), архиепископ Казанский и Марийский Михаил (Воскресенский), архиепископ Пермский и Соликамский Леонид (Поляков), архиепископ Пензенский и Саранский Феодосий (Погорский), архиепископ Новосибирский и Барнаульский Павел (Голышев), епископ Рижский и Латвийский Никон (Фомичев), архиепископ Мукачевский и Ужгородский Григорий (Закаляк), епископ Черниговский и Нежинский Нестор (Тугай) и архиепископ Ташкентский и Средне-Азиатский Гавриил (Огородников).

Письмо епископов, несмотря на то, что оно было согласовано владыкой Ермогеном с патриархом, вызвало негативную реакцию в Совете по делам религий и в ЦК КПСС. Под давлением патриархийных чиновников отозвали свои подписи архиепископ Мукачевский и Ужгородский Григорий (Закаляк) и архиепископ Казанский и Марийский Михаил (Воскресенский). На епископат давили чиновники Совета по делам религии. Особое возмущение вызвала формулировка "группа архиереев" – выходило, что 10 епископов РПЦ противопоставляют себя остальным. Архиепископ Павел (Голышев) написал письмо, в котором сдержанно объяснил, что не собирался противопоставлять себя другим епископам. Но каяться не стал. Владыка Ермоген написал патриарху письмо, в котором объяснял, что текст составлен им, что термин "группа архиереев" неудачен, но суть письма по-прежнему актуальна. Патриарх наложил резолюцию: "№ 5. VII. 65. Прошу постоянных Членов Священного Синода вызвать Преосвященного А(рхиепископа) Гермогена по поводу настоящего заявления и указать ему на незаконность организации групп архиереев, которые, подписывая подобные заявления, обращаются с вопросом в Патриархию, насколько законны подобные подписи. Кроме того, в виду того, что решение архиерейского Собора 61 года имеет свою давность и вошло в жизнь, не вызывая в настоящее время каких-либо осложнений и возражений".

В Церкви снова, как и в годы сталинских репрессий, царила атмосфера страха. Резонанс, который был вызван за рубежом письмом двух священников, не на шутку беспокоил партийных чиновников. Епископ Полтавский и Кременчугский Феодосий (Процюк), лишь два года тому назад ставший архиереем, написал патриарху письмо, в котором докладывал, что и ему предлагали подписать письмо, но он отказался. К чести владыки Ермогена и других 7 епископов они отказались каяться и дезавуировать свои подписи. Их всех ожидали кары. Началась целенаправленная травля архиепископа Ермогена как со стороны патриархийных чиновников, так и со стороны партаппаратчиков. Осенью 1965 года владыка обратился к патриарху с прошением: "Как мне стало известно Председатель Калужского Облисполкома направил Председателю Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР два письма с заявлением о нежелательности моего пребывания в должности Управляющего Калужской епархией. Хотя в письмах имеется целый ряд неточностей и передержек, а главное во всем инкриминируемом мне нет состава преступления, — я все же считаю при создавшемся положении невозможным для себя дальнейшее пребывание в Калуге на посту Управляющего Калужской епархии и прошу переместить меня на другую епархию по усмотрению Вашего Святейшества и Священного Синода."

Странно было бы предполагать, что владыка по собственному почину написал это прошение. Его убеждали члены Священного Синода и патриарх, что лучше всего покинуть Калужскую кафедру, поскольку конфликт между ним и уполномоченным по делам религий перешел в открытую фазу. Владыке обещали, что вновь, как и после конфликта в Омске, он отсидится в монастыре, а как только появится возможность, его вновь назначат на вакантную кафедру. Но в этот раз его обманули - почислили за штат и сослали в Жировицкий монастырь. Других непокорных епископов раскидали по отдаленным и нищим епархиям. И все же это был первый случай после конкордата Церкви и богоборческого государства в 1945 году, когда православные епископы осмелились противостоять гонителям. Патриарх Алексий счел за лучшее подчиниться воле Куроедова и не стал более поднимать вопроса о лжесоборе 1961 года.

Но уже полгода спустя после увольнения за штат архиепископ Ермоген вновь напомнил о себе патриархийным чиновникам. В первую очередь он обратился к управляющему делами РПЦ архиепископу Алексию (Ридигеру), а затем направил письмо патриарху Алексию, в котором напоминал: "25 ноября 1965 года состоялось соответствующее постановление Синода за № 36.

Накануне, 24 ноября, я был у Председателя Совета по делам Русской Православной Церкви, ныне Председателя по делам религий при Совете Министров СССР В. А. Куроедова. Во время беседы он сказал, что хотя в письмах Калужского облисполкома и нет ничего такого "от чего могла бы пострадать революция", но все же сразу после этих писем ему неудобно "рекомендовать" меня на какую-либо кафедру, а потом, "когда уляжется", будет можно.

В связи с письмами облисполкома я собирался еще тогда писать В. А. Куроедову объяснительную записку, но по совету митрополита Никодима — ничего никуда не писал, по крайней мере, в течение шести месяцев — воздержался от своего намерения.

Месяц тому назад, 25 июня, я виделся с митрополитом, и он посоветовал по-прежнему ничего не предпринимать, мотивируя это тем, что мое имя связывают с именами двух священников, обратившихся с открытыми письмами к Вашему Святейшеству и к Председателю Президиума Верховного Совета СССР. На это я ответил митрополиту, что я имею отношение к этим письмам такое, какое имеет к ним всякий другой архиерей. В составлении их я никакого участия не принимал и ознакомился с ними впервые лишь по получении их. Митрополит сказал, что было бы неплохо, если бы я побывал у В. А. Куроедова и завил ему об этом".

Владыка попытался попасть на прием к Куроедову, но тот направил его к своему заместителю Фурову. Архиепископ Ермоген понял, что его начинают гонять по инстанциям, и отказался идти на прием к Фурову. С 1966 года два ключевых человека в РПЦ начинают играть решающую роль в его судьбе – митрополит Никодим (Ротов) и архиепископ Алексий (Ридигер). Именно им председателем Совета по делам религий Куроедовым и патриархом было поручено дело архиепископа Ермогена. Но ни партийные, ни патриархийные чиновники не представляли вполне, с кем они имеют дело. Прежде всего потому, что это были люди новой, молодой формации. Об особенностях молодой формации епископов и священников немало размышлял протоиерей Всеволод Шпиллер. Сохранилось его письмо 1966 года, адресованное митрополиту Никодиму (Ротову), тогдашнему председателю Отдела внешних церковных сношений. Сопровождая в поездке по СССР архиепископа Антония (Блюма), отец Всеволод делился с ним своими размышлениями. Но с ними был третий – священник-стукач Анатолий Казновецкий, который написал донос в Отдел внешних церковных сношений и в Совет по делам религий, в котором обвинил протоиерея Всеволода Шпиллера в антисоветских измышлениях. Отцу Всеволоду пришлось оправдываться, и он написал пространное письмо митрополиту Никодиму (Ротову).

В этом письме он изложил свои наблюдения и напомнил, что после войны из Белграда в Москву с лекциями часто приезжал известный канонист С.И.Троицкий. "Наездами из Белграда в Москву он время от времени читал небольшие и довольно простенькие циклы своих лекций по церковному праву. Затем он для себя пробовал выяснить, насколько слушатели понимают его. По словам проф(ессора) Троицкого оказалось, что слушатели его совсем не понимали. По его мнению, происходило это не от неинтеллигентности их, напротив, они были вполне интеллигентными молодыми людьми, а от того, что будучи воспитанными в условиях не существовавшей никогда системы правоотношений, они приобрели совершенно новые "категории правового мышления", настолько своеобразные, что даже, как прежде казалось, само собой разумеющиеся правовые и церковно-правовые понятия в них не укладывались." (О.Всеволод Шпиллер. Страницы жизни в сохранившихся письмах.", М. 2004, сс.247-248)

Важно помнить, что протоиерей Всеволод Шпиллер должен был оправдываться перед митрополитом Никодимом и чиновниками из Совета по делам религий. Поэтому стиль его письма порой кажется весьма запутанным, но в то же время нельзя не отдать должное его мужеству – он ставит перед влиятельным митрополитом одну из наиболее важнейших проблем русской церковной жизни. Говоря о "совершенно новых категориях правового мышления", он по сути высказывает мысль, что появилось новое церковное поколение, которое не имеет представления не только о римском праве, но и о церковном праве, которое существенно отличается от римского. Это поколение было воспитано в атмосфере советского бесправия – поэтому они не могли понять лекций профессора Троицкого. "Церковь как правопорядок в собственном смысле этого слова казалась здешним его слушателям по-видимому немыслимой. Правопорядок в собственном смысле слова для них существовал один – государственный. Профессор в конце концов вынужден был отказаться от этой весьма важной темы в его чтениях" (там же, с.248)

Но этот дефект был присущ не только семинаристам или слушателям Духовной академии. Протоиерей Всеволод Шпиллер, касаясь строк доноса Казновецкого, вспоминал, как поделился с архиепископом Антонием (Блюмом) своими впечатлениями от случайно услышанного разговора двух молодых советских епископов. Разговаривали архиепископ Киприан (Зернов) и Костромской епископ Никодим (Руснак). "Я рассказал владыке (Антонию – С.Б.), что очень хорошо запомнил, какое глубокое, какое сильное впечатление произвело на меня в этом их разговоре полное как бы нечувствие и даже как бы немыслимость для епископа Никодима самого существования сложнейшей проблемы соотношения двух правопорядков – государственного и церковного. Она была вне его церковного правосознания. А ведь так обстоит не с одним епископом Никодимом. Признание превалирующего положения общественного правопорядка в его соотношении с церковным, требуемые жизнью суперординация или субординация одного в отношении к другому, отнюдь не обязывает ни епископа, ни священника стоять навытяжку перед представителем светской власти, какое бы положение не занимал он в государственной администрации." (там же. с. 250)

Митрополит Никодим (Ротов) и архиепископ Алексий (Ридигер), (хотя Ридигер родился и вырос в свободной Эстонии), относились к молодому поколению епископов, готовому вскочить и стоять навытяжку перед государственным чиновником любого ранга. Они даже представить себе не могли, что кто-то из епископата осмелится не только противостоять, но и бороться против карательной машины авторитарного государства. Подобное поведение казалось им безумием и разрушало их представления о подобающих отношениях между Церковью и государством. Выступая против лжесобора 1961 года, протоиерей Всеволод Шпиллер отмечает в этом же письме: "В устройстве и управлении Церкви не может быть ничего противоречащего законам страны, это само собой разумеется. Но гражданский закон не может быть каноническим основанием церковного устройства, да еще в стране, где по конституции Церковь отделена от государства. Это тоже не менее ясно. Между тем Синод объявляет гражданский, государственный закон основанием радикальнейшей канонической перестройки." (там же, с.256)

Спустя год владыка Ермоген вновь обращается с письмом на имя патриарха: "Более года, вынужденно и необоснованно, я нахожусь на покое. Согласно церковных установлений архиерей может быть уволен на покой или по собственному прошению или вследствие болезни и преклонности лет, препятствующих исполнению архиерейских обязанностей или по церковному суду за конкретную вину.

Увольнения на покой я не просил, состояние моего здоровья, по милости Божией, пока что лучше, чем у многих ныне правящих архиереев, и мне не было предъявлено никакой церковной вины.

Под давлением известных Вашему Святейшеству и Синоду обстоятельств я просил Ваше Святейшество и Синод только о перемещении на другую кафедру, что широко практикуется в нашей современной церковной жизни. И Синод, увольняя меня на покой временно, мотивировал в опубликованном в "Журнале Московской Патриархии" это свое постановление только отсутствием в тот момент свободной кафедры.

За истекший год не раз освобождалась то та, то другая кафедра, а я, в нарушение Синодального постановления, все продолжаю оставаться на покое. Все это создает ненужную шумиху вокруг моего имени и в какой-то степени наносит ущерб авторитету нашей Высшей Церковной Власти, потому что уважение к своим собственным постановлениям укрепляет авторитет учреждения, выносящего постановления, а нарушения их расшатывают его. Если это справедливо по отношению к каждому учреждению, то по отношению к Синоду это справедливо сугубо.

В связи с изложенным прошу или назначить меня согласно синодального постановления на одну из свободных кафедр (таковые сейчас имеются) или предъявить мне конкретную церковную вину и назначить церковный суд, предоставив мне право на защиту в соответствии с правилами нашей Св(ятой) Церкви. Настоящее мое заявление было бы неполным, если бы я не коснулся и гражданской стороны моего дела. Инициатива моего увольнения исходила не от Вашего Святейшества и не от Синода…"

Упоминая о давлении на Синод и патриарха со стороны партийных чиновников, владыка нарушал негласную договоренность между Церковью и государством. Перед общественностью Запада иерархи РПЦ в разгар хрущевских гонений всегда лжесвидетельствовали, что в СССР верующие свободны и не подвергаются никаким гонениям, храмы и монастыри не закрываются, а Священное Писание общедоступно. Спустя полтора года владыка вновь обращается к патриарху: "За время моего затянувшегося пребывания на покое не раз освобождалась то та, то другая кафедра и, тем не менее, несмотря на определенное обещание Вашего Святейшества я продолжаю оставаться на покое. Таким образом мое нахождение на покое приобретает определенный характер репрессии, наказания.

Поскольку основное правило всякого упорядоченного общества как церковного, так и гражданского требует, чтобы только после правильного и тщательного исследования дела производился суд и налагалось соответствующее наказание, то 23 декабря 1966 года я подал на имя Вашего Святейшества через Управляющего делами Патриархии Архиепископа Алексия заявление, в котором просил внести ясность в мое положение — или назначить на архиерейскую кафедру или, предъявив конкретную церковную вину, назначить церковный суд в соответствии с канонами нашей Св(ятой) Церкви…" Важно помнить, что в те времена верующие внимательно следили за происходящими в Церкви событиями, а владыка Ермоген не считал нужным хранить в тайне свои письма патриарху и членам Священного Синода. Эти письма перепечатывались и распространялись христианами по всему СССР. И это обстоятельство более всего раздражало и чиновников Совета по делам религий, и патриархийных чиновников.

Но владыка Ермоген не только не давал покоя патриарху и синодалам. Осенью 1966 года он обратился с письмом в редколлегию журнала "Социалистическая законность". Полемизируя с неким В. Клочковым, он указывал на недостатки в его статье, тщательно аргументируя свою критику: "Так совсем недавно в № 2 журнала "Социалистическая законность" за 1965 год в отделе "Из практики прокурорского надзора" было помещено сообщение о необоснованном привлечении к уголовной ответственности по ст. 227 УК РСФСР лиц, занимающихся религиозной деятельностью. По приговору народного суда Ленинского района г. Казани группа лиц, являющихся членами общины евангельских христиан-баптистов, была осуждена к лишению свободы, между прочим, за то, что они совершали религиозные обряды в частных домах и коммунальных квартирах.

Заместитель Генерального Прокурора СССР, считая приговор незаконным, опротестовал его. Согласившись с протестом заместителя Генерального Прокурора СССР, президиум Верховного Суда Татарской АССР отменил приговор суда и дело прекратил за отсутствием состава преступления.

Одним из оснований к отмене приговора в протесте заместителя Генерального Прокурора СССР было указано, что "согласно ст. 124 Конституции СССР свобода отправления религиозных культов признается за всеми гражданами СССР. Следовательно, (упомянутые лица) могли совершать религиозные обряды в частных домах и коммунальных квартирах". Все вышеизложенное ставит под сомнение высказанное В. Клочковым положение, что "в соответствии с нормами законодательства о религиозных культах" требуется разрешение исполкомов районных, городских Советов депутатов трудящихся на совершение религиозного обряда в квартире верующего советского гражданина."

Письмо владыки Ермогена из журнала "Социалистическая законность", редколлегия которого вряд ли подозревала, кто такой архиепископ Ермоген и почему он столь дерзко обращается с письмом в партийный журнал, тут же было переправлено в Совет по делам религий. Некий инспектор Совета А. Коваленко вынужден был подготовить справку, в которой перечислялись все "прегрешения" владыки. Справка завершалась доносом: "Архиепископ Ермоген занимается подстрекательством некоторой части духовенства, подстрекает на организованное выступление против советского законодательства о культах. Имеются также сведения, что он поддерживает Эшлимана и Якунина в вопросах, которые они изложили в своем т. н. "открытом письме".

Осенью 1967 года владыка обратился с третьим и последним письмом к патриарху Алексию. Телеграммой он уведомил митрополита Никодима (Ротова), который в то время из-за преклонного возраста патриарха самостоятельно решал многие церковные вопросы, о том, что направил письмо патриарху. В нем опять ставил острые и неприятные для синодалов вопросы: "Фактической причиной увольнения меня "на покой", как хорошо известно Вашему Святейшеству и Синоду, было требование председателя Совета по делам религий при Совете Министров СССР В. А. Куроедова. Формально означенное постановление последовало на мое вынужденное и предварительно согласованное с Вашим Святейшеством прошение о перемещении на другую кафедру, причем ВАШИМ СВЯТЕЙШЕСТВОМ ДАНО БЫЛО ОБЕЩАНИЕ, что, после кратковременного увольнения "на покой", мне будет предоставлена вакантная кафедра.

Со дня упомянутого постановления, обосновавшего мое увольнение "на покой" только отсутствием в тот момент вакантной кафедры, в течение истекших двух лет не раз становились вакантными кафедры, а перед последней сессией Синода таковых имелось четыре. Но, несмотря на это, в нарушение слова Патриарха Русской Церкви и синодального постановления, и по сей день кафедра мне не предоставлена.

За истекший двухлетний период мною была подана Вашему Святейшеству объяснительная записка и два заявления, в которых с предельной ясностью была показана необоснованность моего увольнения со стороны как церковных, так и гражданских законов. Настоящее мое заявление по данному вопросу третье и последнее, и мне хотелось, чтобы Ваше Святейшество отнеслись бы к нему с надлежащим вниманием.

Восстановление меня на кафедре при указанных обстоятельствах нельзя рассматривать только как дело моего личного устроения. Его требует прежде всего достоинство Патриарха Русской Церкви и авторитет Синода. Оно необходимо во имя восстановления нарушенного канонического правопорядка, в случае которого Епископ может быть лишен кафедры только по церковному суду или в случае его осуждения гражданским судом за уголовное преступление. Поскольку в моем случае нет ни того, ни другого, то продолжающееся нахождение мое "на покое" может только свидетельствовать о серьезных ненормальностях, которые на сегодняшний день имеются во взаимоотношениях между нашим Церковным управлением и Советом по делам религий, выразившихся в данном случае в том, что Патриарх лишен возможности сохранять верность своему слову, а Синод выполнять свое постановление. Эти ненормальности — прямой результат существующей на сегодняшний день неясности в вопросах взаимоотношений между Церковью и Государством."

Это письмо владыки Ермогена переполнило чашу терпения синодалов и их партийных покровителей из Совета по дела религий. Но в еще больший ужас их привела Справка, подготовленная владыкой к 50-летию восстановления патриаршества. Никто в Русской Церкви не собирался отмечать эту дату. Но владыка Ермоген подготовил небольшой очерк, с которым ознакомился управделами РПЦ архиепископ Алексий (Ридигер). Он срочно подготовил проект резолюции патриарха Алексия, направленный им и в Совет по делам религий. В нем подробно доносилось о встрече управделами с опальным епископом в Москве: "…В настоящее время дело обстоит так, что настроение Преосвященного, как видно по тону и характеру его "заявления" не дает надежды на то, что не будет повторения того, что было у него в Ташкенте, Омске и Калуге, и потому от него самого зависит дать возможность Синоду прекратить его пребывание на "покое" и назначить его на Епархию".

3 и 4 января с. г. (1968) на приеме у Управляющего делами Московской Патриархии был архиепископ Ермоген (Голубев). Он хотел ознакомить Управляющего делами с "документом", который составлен им в связи с 50-летием восстановления патриаршества в Русской Православной церкви. Как говорит в этом "документе" архиепископ Ермоген, он предполагает распространить его среди епископата и церковной общественности в противовес панегирикам, которые будут произноситься на официальном праздновании 50-летия восстановления патриаршества.

Ввиду того, что прочитать этот документ не было возможности во время приема архиепископа Ермогена, т. к. телефонные звонки, вызов к Патриарху — все время отрывали, — архиеп(ископ) Ермоген предложил оставить материал для прочтения до следующего утра, в результате чего удалось снять копию с указанного материала.

По его словам, в церковной жизни РПЦ за минувшее 50-летие назрел ряд вопросов, которые требуют своего разрешения, и разработку этих назревших вопросов он изложил в историко-канонической, исторической справке. На вопрос, почему он прибегает к странному методу постановки этих вопросов не перед Патриархом непосредственно, а путем широкого распространения этого материала среди епископата и церковной общественности, — не есть ли это следование опыту "открытого письма" свящ(енников) Эшлимана и Якунина? — архиеп(ископ) Ермоген сказал, что это — единственный путь, дающий надежду на рассмотрение вопросов."

Знакомясь сегодня с этими документами, понимаешь, насколько глубоко проникли щупальца богоборческого государства в церковное лоно. Поневоле вспоминаешь пророческие слова патриарха Тихона (Белавина), которые он неоднократно повторял в последние годы жизни: "Я не могу отдать Церковь в аренду государству!" Митрополит Сергий (Страгородский) сделал то, на что не могли решиться ни патриарх Тихон, ни его преемник – священномученик митрополит Петр (Полянский). Митрополит Сергий предоставил возможность богоборцам по их усмотрению управлять Русской Церковью. Развращающее влияние лжи, привнесенное митрополитом Сергием (Страгородским) в церковную жизнь – отречение от новомучеников, сервилизм, стремление выжить любой ценой – все это развращало молодое поколение епископата, не знавшее ужасов сталинского террора. Вспоминаю, насколько в 1975 году меня потрясло письмо архиепископа Алексия, адресованное архиепископу Ермогену и имевшее хождение в Самиздате. Я не представлял, чтобы молодой епископ мог столь цинично обращаться с исповедником, старшим по возрасту и хиротонии епископом.

Далее архиепископ Алексий (Ридигер) докладывает: "После прочтения "справки" архиеп(ископу) Ермогену было высказана следующая точка зрения: "Если вы хотите в интересах церкви ставить какие-то вопросы, они должны быть в деловой форме адресованы Патриарху или Синоду, но не распространяться среди широких церковных кругов. Нет сомнения, что через нечестные руки каких-то лиц эти материалы станут известны за границей, и ими воспользуется западная империалистическая пропаганда во враждебных нашей Церкви и Родине целях. Если когда-то вам В. А. Куроедов сказал о том, что ваш портрет был опубликован в какой-то западной газете и ваше имя упоминалось, как имя лидера оппозиции (об этом арх(иепископ) Ермоген вспомнил при беседе 3 января), то после того как ваша справка окажется за границей, десятки ваших портретов появятся на страницах враждебных нам газет и материал, данный вами, будет самым тенденциозным способом использован в пропагандных целях. Ведь даже Краснов-Левитин в одном из своих последних "произведений" сетовал на западную прессу и радио, что они односторонне используют из его "творений" только то, что говорится плохого о Русской Православной церкви и Патриархе, и не используют его "научных трудов" по истории обновленчества, хотя эти "труды" и имеются в распоряжении Би-би-си. Можете ли вы, как архиерей РПЦ и гражданин Советского Союза пойти на то, чтобы ваши справки были подобным образом использованы в грязной борьбе против Советского Союза и нашей Церкви?" — На это арх(иепископ) Ермоген ответил, что он не собирался эти материалы передавать за границу. "Будьте спокойны, если вы их распространите, как "открытое письмо" — они станут известным наши недругам".

После широкого резонанса, который вызвало на Западе письмо священников Глеба Якунина и Николая Эшлимана, перспектива получить вторую волну протестов западных христиан и политиков всерьез обеспокоила архиепископа Алексия (Ридигера). Видимо, поэтому он скопировал Справку, подготовленную владыкой Ермогеном, и направил ее вместе со своим отчетом в Совет по делам религий. Но и архиепископ Ермоген понимал, что это последний его шанс получить кафедру и продолжить высокое епископское служение. Беседа с архиепископом Алексием достигала порой высокого напряжения: "Было указано на недопустимость ряда острых моментов и дискредитации отдельных членов (а(рхиепископа) Иосафа) Синода. На нетактичность ставить вопрос о выборах Патриарха, т. к. постановка этого вопроса может быть болезненно расценена Патриархом. В беседе арх(иепископ) Ермоген дошел до того, что сказал, что на здании, где находится патриархия, можно было бы укрепить вывеску: "Совет по делам религий (филиал)". Получив соответствующую отповедь, арх(иепископ) Ермоген извинился и сказал: "Извините, я переборщил".*

"Арх(иепископ) Ермоген сказал, что "есть возможность считать эту справку небывшей и предать ее забвению и никому она не будет распространена. Такой возможностью является назначение меня на кафедру". На что было сказано, что это беспринципно. "Вы ведь говорите о том, что болеете душой за церковь и хотите разрешения наболевших вопросов, и в то же время готовы забыть все, если будет разрешен ваш личный вопрос". Вразумительного ответа на это не последовало, лишь было сказано: "Нет, ну некоторые вопросы можно поднять и потом, но не в такой форме".

Архиепископ Ермоген мог себе позволить столь резкий тон в разговоре с могущественным управделами РПЦ – он понимал, что его не только обманули, пообещав кафедру в случае, если он подаст прощение об уходе с Калужской кафедры, но и продолжают обманывать. В нем боролись два чувства – он хотел добиться справедливости и возобновить епископское служение с одной стороны, с другой его сдерживала боязнь причинить вред Русской Церкви резкими обличениями. И все же архиепископу Ермогену удалось добиться встречи с патриархом. Архиепископ Алексий докладывал в Совет по делам религий о том, как проходила эта встреча: "Арх(иепископ) Ермоген был принят Патриархом. Предварительно он обещал, что не будет расстраивать Патриарха и будет считаться с его возрастом. Перед приемом у Патриарха Управляющий делами просил Патриарха не входить в спор с арх(иепископом) Ермогеном, так как это бесполезно, но твердо, по-отцовски сказать ему о том, чтобы он не занимался вопросами не своей компетенции и пребывал действительно на покое, так как только он сам своим поведением может способствовать своему назначению на кафедру. Все это было арх(иепископу) Ермогену высказано Патриархом. При повторном визите к Патриарху, после разговора с Д. А. Остаповым, Патриарх жаловался на свое здоровье и сказал: "Может быть, мне уйти на покой, я так себя иногда плохо чувствую". Арх(иепископ) Ермоген сказал: "Не делайте этого ни в коем случае, Ваше Святейшество. Это можно было бы сделать, если бы Вы имели хороших помощников, но Ваши ближайшие помощники — м(итрополит) Пимен, м(итрополит) Никодим, арх(иепископ) Алексий — ненадежные".

По словам Д. А. Остапова, он разговаривал с арх(иепископом) Ермогеном и убеждал его, чтобы он не занимался вопросами, которые ему никто не поручал; терпение и смирение всегда превозмогут все. И им был, якобы, указан пример арх(иепископа) Иова, который сидел спокойно на покое, а теперь получил назначение на кафедру."

Справка: архиепископ Ивановский и Кинешемский Иов (Владимир Адрианович Кресович) (1898-1977) – родился на Волыни, в семье священника. Окончил Волынскую духовную семинарию. В 1922 году был рукоположен в сан священника. В 1942 году овдовел и был пострижен в монашество. Во время немецкой оккупации Украины был хиротонисан "митрополитом" Украинской Автономной церкви Алексием (Громадским) в сан епископа в Почаевской лавре 24 июля 1942 года. Был сначала викарным епископом Луцким, затем с 1943 года – епископом Кременецким и Лубенским, В 1945 году – епископ Измаильский. После освобождения Украины был уволен на покой в один из монастырей Кишиневской епархии. Но уже и июля 1946 года по 1953 годы управлял различными епархиями. В 1954 году был возведен в сан архиепископа, управляя Чебоксарской и Чувашской епархией, а с 1957 года - Казанской и Марийской. В разгар хрущевских гонений началась травля архиепископа Иова. Ему были посвящены две погромные статьи – в "Известиях" и в "Советской России". Ему вменялось в вину присвоение двух миллионов рублей, а на самом деле он постоянно препятствовал закрытию храмов в вверенной ему епархии, объезжал города и села, убеждая прихожан оказывать сопротивление натиску богоборцев. В 1960 году был арестован и осужден на три года лагерей. После освобождения три года проживал во Львове на покое. В 1967 году был назначен архиепископом Уфимским и Стерлитамакским, а затем, с 1973 по 1977 годы – Ивановским и Кинешемским.)

Данила Остапов, бывший личным секретарем патриарха, имел на него большое влияние и в последние годы его жизни постоянно вмешивался в ход церковной жизни. Следует отдать ему должное – он стремился повлиять на патриарха, чтобы тот все-таки противостоял светским властям, когда дело касалось закрытия храмов или монастырей.**

Свой доклад в Совет по делам религий архиепископ Алексий завершает своеобразно: "Резолюции Святейшего на его заявлении он не получил, т. к. уехал из Жировиц до того, как эта резолюция поступила. В патриархии он с этой резолюцией ознакомился и реакция была односложная: "Ерунда". "У меня в Ташкенте было все хорошо, я там построил собор. В Омске у меня было все хорошо и после ухода оттуда меня вызвали, как свидетеля, в суд по делу одного прихода. В Калуге у меня было все хорошо." Ему было напомнено о деле с облигациями в Ташкенте, о том, как В. А. Куроедов спас его от суда в Омске и о беспрецедентном положении в Калуге, когда Облисполком ставил вопрос о его там пребывании. Думается, что после получения новых материалов от арх(иепископа) Ермогена и их изучения — следовало бы его пригласить в Москву и иметь с ним беседу, чтобы погасить его пыл, так как распространение любых материалов за его подписью не будет полезно."

Архиепископ Алексий (Ридигер) оказался прав – Справка, подготовленная архиепископом Ермогеном к 50-летию восстановления патриаршества получила широкое хождение в отечественном Самиздате и была опубликована на Западе в парижском Вестнике русского христианского студенческого движения. Выводы, которые сделал в свое время в Справке владыка Ермоген, не утратили своей актуальности и по сей день: "В заключение нам хочется отметить, что состояние Русской Православной Церкви к началу второго пятидесятилетия по восстановлении в ней патриаршества нельзя считать удовлетворительным. Указать на эту неудовлетворительность и на причины, породившие ее, было основной задачей настоящей справки. Сделать это автор счел своим церковным долгом, как Архиерей Русской Православной Церкви, учитывая, что в связи с празднованием 50-летия восстановления патриаршества не будет недостатка в льстивых панегириках, всегда вредящих правде.

Печальное состояние Русской Церкви на сегодняшний день — прямое следствие нарушения канонов и забвения коренного начала, на котором зиждется строй Православной Церкви и которое составляет его драгоценную особенность — СОБОРНОСТИ. Для жизни Церкви существенно необходимы свобода и независимость ее внутренней организации. Это достигается неуклонным следованием ее основным канонам и наличием в ее жизни Соборов, канонических и по способу их созыва и по порядку обсуждения на них подлежащих решению вопросов.

Седьмой Вселенский Собор в своем 6 правиле, напомнив об обязательности ежегодных Соборов и указав на их основное назначение — "погрешительное исправляти", — определил налагать епитимью на неисполняющих это правило митрополитов, за исключением случаев, когда они лишены возможности созвать Собор "по нужде и насилию" или по какой-либо уважительной причине. Такое огромное значение придавала Вселенская Церковь СОБОРНОМУ НАЧАЛУ в своей жизни."

Справка архиепископа Ермогена вызвала тревогу не только в СССР, но и на Западе. Известный американский христианский деятель YMCA Пол Андерсон, тесно связанный с Россией и немало помогавший русской эмиграции, постоянный член Всемирного Совета Церквей с тревогой писал протоиерею Всеволоду Шпиллеру, пытаясь понять, что же на самом деле происходит с Русской Церковью в СССР. Митрополит Никодим (Ротов) и советские епископы, выезжавшие за границу, убеждали христианский Запад, что в СССР Церковь свободна и не подвергается никаким гонениям. Письмо Якунина и Эшлимана, а также Справка архиепископа Ермогена свидетельствовали об обратном. Протоиерей Всеволод Шпиллер писал Андерсону в апреле 1968 года, прозрачно отвечая на его вопросы: "Вспомните знаменитое "Окружное послание" святого Афанасия Александрийского: "То, что произошло у нас, превосходит до горечи все гонения. Вся Церковь изнасилована, священство поругано и, еще хуже, благочестие преследуется нечестием…" Это случилось с Церковью в Александрии и Константинополе вследствие порчи внутренней, трансформировавшей церковной сознание, переставшее видеть границу между Церковью и государством."

Говоря о советских епископах, многие из которых были его учениками, протоиерей Всеволод пишет Андерсону, стремясь оставаться в рамках "советскости": "Я знаю, что им просто неоткуда было выучиться видеть эту границу. Поэтому я не смею вменять им всем в вину это неумение. Но оно от этого не перестает быть фактом, увы, определяющим много дурного в состоянии дел в нашей Церкви. Я имею в виду неумение "церковного руководства" видеть границу, отделявшую Церковь как общество, от государства, разумеется при безусловном признании безоговорочно превалирующего положения правопорядка в его соотношении с правопорядком церковным." ("О.Всеволод Шпиллер. Страницы жизни в сохранившихся письмах.", М. 2004, сс. 335-336)

8 мая 1968 года архиепископ Ермоген был в Москве и встречался с митрополитом Алексием (Ридигером), который составил обширный отчет о своей беседе с опальным владыкой. Отчет, естественно, был направлен в Совет по делам религий: "В отношении своих письменных обращений он сказал мне: "Вы оказались пророком: я имею сведения, что мои обращения опубликованы за границей". На что архиепископу Ермогену было сказано: "В этой связи я имею к вам серьезные претензии. Будучи в последний раз в Москве после того, как Вы показали мне текст Вашей "историко-канонической и юридической справки" и я высказал Вам свои мысли — Вы обещали ее не распространять и не показывать церковной общественности, как предполагали первоначально, а полностью переработать. Однако, прошло немного времени и Ваши заявление и справка были опубликованы в реакционных изданиях Запада. Как это могло произойти, как это совмещается со словом архиерея?"

Архиепископ Ермоген сказал, что он выполнил данное им обещание и после разговора со мной никому не давал своих заявлений, но, якобы, до того как он показал "справку" мне, он познакомил с ней своих друзей. Больше того, он знает одного архиерея, который, получив от него "справку", размножил ее и рассылал своим единомышленникам. "Хороши Ваши друзья", — было сказано мной — если они так подводят Вас. Ведь Вы помните, я Вам говорил, что если Вы будете со своими заявлениями знакомить, как Вы выражались, "церковную общественность", — среди них найдутся грязные руки, которые переправят Ваши заявления за границу, что и произошло. Архиепископ Ермоген возражал — там нет ничего противоцерковного или противогосударственного."

Митрополит Алексий после встречи направил на имя патриарха обширный доклад, в котором отмечал: "Клеветнические обвинения в адрес Высшей церковной власти могут быть использованы враждебно относящимися к нашей Церкви и Отечеству некоторыми зарубежными кругами во вред Церкви и нашей Родины. Мы со всей решительностью осуждаем творящих распри и раздоры в Церкви и нашли справедливым применить меры прощения к клирикам нашей епархии и, в случае их нераскаяния и продолжения ими вредной для Церкви деятельности, мы предупредили их, что прибегнем к более суровым мерам вразумления.

В связи с вышеизложенным, предлагаю всем Епархиальным Преосвященным строго следить за тем, чтобы вредные для Церкви стремления отдельных лиц нарушить мир церковный и попытки дискредитировать Высшую церковную власть в глазах клира и мирян — пресекались бы епархиальными архиереями со всей строгостью. Распространению всевозможных "открытых писем" и статей должен быть положен решительный конец. На обязанности Епархиальных Преосвященных лежит долг следить за этим".

Святейший Патриарх обратился с призывом к Преосвященным пресекать распространение клеветнических и других материалов, каковые могут быть использованы во вред нашей Святой Церкви. Здесь же мы имеем факт, когда один из архипастырей встал на такой же путь и своими действиями уже нанес ощутимый вред нашей Церкви, посеяв семена соблазна и дав пищу нашим недругам…

В заключение я коснусь вопроса гражданского долга. Может ли гражданин нашего Отечества сознательно идти на то, чтобы давать в руки наших церковных и политических недругов такой тенденциозный и необъективный материал? Я думаю, что в гражданском отношении Преосвященный архиепископ Ермоген поставил себя в очень деликатное положение, и мы, члены Священного Синода, испытываем чувство глубокого огорчения по этому поводу."

Это доклад управляющего делами РПЦ являлся своеобразной артподготовкой к окончательной расправе над опальным и непокорным епископом. В это время патриарх Алексий из-за преклонного возраста редко принимал участие в заседаниях Священного Синода. Публикация Справки архиепископа Ермогена в Париже, а также его постоянные напоминания и обращения к патриарху раздражили постоянных членов Синода до того, что вскоре после этого состоялось заседание Священного Синода, посвященного его вопросу. 30 июля 1968 года, в Патриархии, на заседании Священного Синода слушалось дело архиепископа Ермогена (Голубева). Присутствовали все постоянные члены Синода и временные члены зимнего и летнего созыва Синода, кроме архиепископа Алипия, который не мог прибыть на заседание по болезни. На заседание был приглашен архиепископ Ермоген. Со стороны Священного Синода принимали участие в заседании — митрополиты Пимен (Извеков), Никодим (Ротов), Алексий (Ридигер), Филарет (Денисенко), Палладий (Шерстенников) и Иосиф (Чернов); архиепископы Ивано-Франковский Иосиф (Савраш), Курский Серафим (Никитин) и епископ Оренбургский Леонтий (Бондарь). Председательствовал, ввиду отсутствия Патриарха, митрополит Пимен. Митрополит Алексий зачитал перед членами Синода свой обширный доклад. Все выступления тщательно стенографировались.

Митрополит Пимен, открывая заседание, сказал несколько слов: "Мы собрались, чтобы заслушать дело архиепископа Ермогена, который несколько раз обращался с просьбой назначить его на кафедру. Мы выслушаем сегодня его, а сейчас доклад по делу сделает Управляющий делами Московской Патриархии митрополит Алексий." Владыка Алексий зачитал доклад, приготовленный им для патриарха Алексия.

После него митрополит Пимен предоставил слово архиепископу Ермогену: "Митрополит Алексий в своем докладе говорил о том, что я обещал не распространять справку, если буду назначен на кафедру — это не соответствует действительности. В Калуге у меня никаких осложнений не было, не было также и никаких нарушений. Письма облисполкома были спровоцированы уполномоченным Рябовым. Меня обвиняли в том, что я снимал гостиницы для приезжающих священников, а также выплачивал большие пенсии вдовам священников, чем им были назначены, но в этом нет никакого нарушения. Никакой связи у меня со священниками Эшлиманом и Якуниным не было — я с ними не связан. По словам митрополита Алексия, положение Церкви настолько благополучно, что большего и желать нечего. А между тем, положение весьма неблагополучное.

В качестве примера приведу: в Белоруссии республиканский уполномоченный Ковалев созвал областных уполномоченных на совещание, после чего стал вызывать областных благочинных и вводить по всей епархии регистрацию исповедников. Священник может исповедовать только после того, как верующий пройдет регистрацию и предъявит соответствующий талон. Только благодаря вмешательству архимандрита Максима (Крохи), который сообщил об этом архиеп(ископу) Антонию в Москву, а последний в Совет — это незаконное мероприятие было ликвидировано.

Я не стремлюсь на епархию, — лучшим состоянием в настоящее время я считаю пребывание на покое. Епископ Феофан Затворник и епископ Игнатий Брянчанинов свои труды писали, находясь на покое. Я работаю и буду работать. Если после революции нельзя было проводить соборы, это одно, но теперь — это можно, об этом говорит практика баптистов и в своей книге Бонч-Бруевич. У нас должен быть также выборный Синод, тогда он будет авторитетнее; в настоящее же время только я могу говорить обо всем открыто, т.к. я ничем не связан. Управляющий делами — связан своей должностью и не может выступать по тому или другому вопросу."

После владыки выступил митрополит Филарет (Денисенко): "Неужели архиепископ Ермоген не понимает, что он наносит вред нашей Церкви. Мы ездим заграницу и знаем, как раскольники поднимают на щит архиепископа Ермогена и его писания."

Архиепископ Ермоген: "Я заграницу не ездил и наверное никогда не поеду и поэтому не знаю о вреде. Мне это очень интересно слышать." Наступление продолжил митрополит Алексий (Ридигер): "В течение 50 лет церковные раскольники и всякого рода русские политиканствующие эмигранты, не признающие Матери-Церкви, придумывают любые версии, чтобы оправдать свое пребывание вне Матери-Церкви. И когда архиерей Русской Православной Церкви говорит, что епископ неканоничен, а раз так, то и Церковь неканонична и безблагодатна, — это как раз то, что нужно раскольникам. Вот почему мы не с Московским Патриархом."

Архиепископ Ермоген: "Я никогда не слышал, чтобы раскольники-карловчане говорили о неканоничности Церкви и ее епископата."

Митрополит Алексий продолжил обличения: "…Теперь об осложнении на Калужской кафедре. Не думаю, что только о гостиницах и пенсиях шла речь. Когда вы говорите о пенсиях, вы говорите, что не делали никаких нарушений, но, выдавая большие пенсии, чем было положено, вы нарушали Положение о пенсиях, которое было принято Священным Синодом и согласовано с государственными органами. Ведь пенсии, выдаваемые согласно положению, не облагаются никакими налогами, а если мы выдаем пенсии большие, чем положено, нарушаем положение и можем входить в конфликт с фин(ансовыми) органами. Когда Патриархия найдет нужным пересмотреть Положение, она это сделает и новое Положение будет согласовано; архиереи же на епархиях не могут по своей воле изменять Положение; кроме того, у вас в Калуге, видимо, были и другие нарушения, о которых вы умолчали. Я назову, хотя бы, обращение свящ(енника) Сороки в высокие гос(сударственные) инстанции, вплоть до Ген(ерального) прокурора Руденко, по вопросу принятия его в числе членов 20-ки и исполнительного органа. Ведь это вы его спровоцировали на это. Не может быть также, чтобы у вас не было связи со свящ(енниками) Эшлиманом и Якуниным.

Митрополит Никодим: Мы не дети, мы в это поверить не можем.

Митрополит Алексий: Через десять дней после моей поездки в Калугу появляется "Открытое письмо", в котором они описывают наш разговор в Калуге."

Архиепископ Ермоген: "Я не делал из этого секрета, но с ними не был связан." Наконец в разговор вступил молчавший доселе митрополит Никодим (Ротов): "Вы говорите, что Синод незаконно освободил вас от управления Калужской епархией. Вот ваше прошение, в котором вы просите освободить вас от Калуги — это один вопрос. И второй вопрос — назначить на другую епархию. В момент вашего освобождения свободной епархии не было, а к тому времени, когда они освобождались, вы связали себя с Эшлиманом и Якуниным. Далее в справке вы говорите, что Собор 1917 года постановил, что состав Синода должен быть 12-членный. У меня в руках церковный календарь за 1919 год, в котором дается состав Синода, и их только 7 человек, а ведь это при Патриархе Тихоне! Таким образом, постановление 1917 года уже нарушалось при Патриархе Тихоне.

Архиепископ Ермоген: Не было архиереев: многие уехали, а другие не могли приехать.

Митрополит Никодим: В Москве в это время жило около 100 архиереев, из которых можно было пополнить Синод. Далее вы говорите, что каноны Церкви не знают Синодов, но в Константинопольской, Иерусалимской, Александрийской Церквах все избрания — от епископа до патриарха — происходят на Синодах, тогда они тоже неканоничны?" Архиепископ Ермоген подробно ответил на вопросы митрополита Никодима, однако стенографистка не сочла нужным зафиксировать их. После митрополита Никодима с обличениями выступил старейший по хиротонии митрополит Палладий. Когда же владыка Ермоген попытался ответить ему, к председательствующему обратился митрополит Алексий и попросил не давать ему слова, а предоставить возможность высказаться лишь после того, как выступят все архиереи.

Накал заседания Синода возрастал и начали высказываться другие архиереи. Митрополит Иосиф (Чернов), проведший в сталинских лагерях почти 20 лет, также счел необходимым урезонить архиепископа Ермогена: "Я управляю епархией, которой вы дважды управляли. Вас там помнят, есть которые любят, письма вам пишут, посылки посылают. Что я им скажу, когда вернусь из Москвы? Ведь у меня спрашивать будут. Не могу же я им сказать, что вы в расколе. Ведь я вас помню как вы по Крещатику с жезлом шли, будучи наместником Киево-Печерской Лавры, а я в это время еще в мальчишках бегал. Подумайте о тех, кто вас любит и не разочаровывайте их своими антицерковными деяниями."***

***митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Иван Михайлович Чернов) (1893-1975) – один из лучших епископов советского периода. Родился в городе Могилеве, огромное влияние на него оказала глубоко верующая мать – Евдокия. 13-летним мальчиком поступил в Белыничский Рождество-Богородицкий монастырь в Могилевском уезде, основанном в начале ХVII века Львом Сапегой поначалу как карьеристский католический монастырь. В 1832 году монастырь был упразднен и превращен в католический костел. В апреле 1876 года костел был превращен в Рождество-Богородицкую обитель. Монастырем в то время управлял архимандрит Арсений (Смоленец), ставший в 1910 году епископом Пятигорским, викарием Владикавказской епархии. Ваня стал его иподиаконом и следовал повсюду за ним, после того, как он стал епископом: в Пятигорск, затем в Тверь, Таганрог и, наконец, в Ростов на Дону. В 1922 году епископ Арсений был арестован за противодействие обновленцам и три года отбыл в концлагере на Соловках. В 1918 году Иван Чернов принял монашество, в 1920 году был рукоположен во иеромонаха. В 1925 году был первый раз арестован и пробыл два с половиной года в ссылке. В 1927 году был возведен епископом Арсением в сан архимандрита. Вскоре после этого был арестован и отбывал срок в концлагере.

Вместе с владыкой Арсением принял Декларацию митрополита Сергия (Страгородского). В 1933 году архиепископ Арсений был вновь арестован и сослан. В 1932 году архимандрит Иосиф был хиротонисан митрополитом Сергием (Страгородским) во епископа Таганрогского, викария Ростовской епархии. В 1938 году был вновь арестован и отбывал срок в поселке Чибью (ныне Ухта) в Коми АССР. Освободился накануне войны, скрывался у верующих вблизи Таганрога. После немецкой оккупации временно возглавлял Ростовскую епархию. Перед отступлением немцы вывезли епископа Иосифа в Умань и митрополит Сергий назначил его епископом Уманским. В 1944 году был вновь арестован и отбывал срок под Читой. Освободился только в 1955 году. С осени 1956 года епископ Петропавловский, викарий Алма-Атинской епархии. С весны 1957 года – правящий епископ Петропавловский и Кустанайский. С осени 1960 года – архиепископ Алма-Атинский и Казахстанский. С весны 1968 года – митрополит. Прославился поэтическим дарованием. Им составлены акафисты преподобной Пелагии, святому Павлу исповеднику, архиепископу Константинопольскому, великомученику Иакову Персиянину. Говоря о том, что он еще мальчишкой помнит архимандрита Ермогена (Голубева), владыка Иосиф немного лукавил. Он был старше владыки Ермогена на три года. Хотя в начале 20-х годов, когда владыка Ермоген был уже архимандритом и наместником Киево-Печерской лавры, владыка Иосиф был еще иеромонахом.

О нем оставил интересные воспоминания архиепископ Василий (Кривошеин), впервые встретивший его на Поместном Соборе 1971 года. Накануне Собора, на Архиерейском совещании владыка Василий резко выступал против постановлений лжесобора 1961 года. Митрополит Иосиф, оказавшийся за обедом за одним столом с владыкой Василием, говорил: "Вчера все архиереи слушали вас и были согласны с тем, что вы говорили. Все архиереи лобзали ваши уста." "Но почему же тогда все молчали?" – спросил я. — "Мы забиты, не можем говорить, но вы говорили от имени всех. Спасибо вам." Владыка Иосиф делился своими размышлениями с владыкой Василием: "Часто я себя спрашиваю, правильно ли мы делаем, что молчим и не изобличаем открыто то, что творится в Церкви и какие Она переживает трудности? Другой раз мне становится противно, и я хочу все бросить и уйти на покой. И совесть меня упрекает, что я этого не делаю. Но потом также совесть говорит мне, что нельзя бросать Церковь и верующих. А ведь выступить с обличением или даже открыто критиковать церковные порядки, это значит, в лучшем случае, быть сразу же отстраненным от всякой церковной деятельности, а все равно ничего не изменится. Вот я и стараюсь, пока есть силы, тихо трудиться для Церкви…" ("Памяти епископа исповедника: митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Чернов)" в книге: "Церковь владыки Василия (Кривошеина)", Нижний Новгород, 2004, сс.348-349)

Архиепископ Серафим искренне считал, что отношения между РПЦ и государством идеальны: "Вы сказали, что РПЦ в очень печальном состоянии. Я этого не вижу. У меня в епархии 200 священников. Уполномоченный не делает препятствий к замещению приходов. Жизнь идет нормальным руслом и потому с вашим утверждением я полностью не согласен. Деятельность ваша должна быть признана неполезной для Церкви."

Епископ Леонтий (Бондарь), начавший свое служение в свободной Литве, окончивший православный богословский факультет Варшавского университета со степенью магистра богословия и начавший свое священническое служение в Жировицком монастыре в годы войны, был, тем не менее категоричен: "Переписка преосвященного архиепископа Ермогена с Московской Патриархией носит отпечаток явной враждебности. Все стороны жизни Русской Православной Церкви находят там лишь отрицательную оценку. Если бы преосвященный архиеп(ископ) Ермоген жизнь РПЦ рассматривал через призму Положения об управлении РПЦ — никогда не было бы создавшегося положения, как равно никогда бы не было и дела преосвященного архиеп(оскопа) Ермогена в повестке дня настоящей сессии Священного Синода. Писать трактаты на канонические темы надо оставить профессорам канонического права наших духовных академий. Они располагают нужными материалами, сосредоточенными на стеллажах книжных их личных библиотек и академических. Нам же прежде всего надо служить, молиться, проповедовать, самим соблюдать субординацию и дисциплину и в таком же духе воспитывать вверенное нам духовенство…"

Думаю, что слышать такие суждения от собрата владыке Ермогену было нелегко, тем более, когда к мнению епископа Леонтия присоединился архиепископ Иосиф (Савраш): "Все выступающие говорят о неполезности вашей деятельности для Церкви. Это единодушное мнение всех. Вам надо это понять, прийти к Святейшему, упасть на колени и просить за все прощения. Когда вы осознаете свою неправоту и раскаетесь, Святейший вас примет, как сына и в конце концов вы получите епархию и будете служить.

Архиепископ Ермоген: Святейший не выставляет мне обвинений, он меня не обвиняет, поэтому мне и просить прощение не в чем. Меня поразило выступление епископа Леонтия, как очень резкое и грубое.

Епископ Леонтий: Если мое выступление, по словам преосвященного архиеп(ископа) Ермогена и грубое и резкое, но оно правдивое, как основанное на представленных материалах. Церковно-каноническая и юридическая Справка ни в коей мере не может претендовать на "богословский труд"; не может находиться рядом с трудами русской богословской науки по каноническому праву. Ведь церковно-каноническая и юридическая Справка — это пасквиль на РПЦ. Это — шедевр в смысле отрицания всего, в смысле критицизма. Надо молиться, чтобы Господь помог стать на правильный путь. Надо написать на имя Святейшего Патриарха Алексия раскаяние в виде ли доклада, или прошения, признать допущенные ошибки, просить прошения, и после этого Святейший Синод, несомненно, Преосвященному архиеп(ископу) Ермогену предоставят кафедру…"

Напор архиереев был так дружен, что владыка не выдержал. В стенограмме значится: "Далее архиеп(ископ) Ермоген заявил, что это "судилище" составлено тенденциозно из тех, кто не разделяет его идей, и в таком случае он будет настаивать на вызове архиереев, которые разделяют его взгляды." Уже в конце так называемой дискуссии патриарх Алексий вызвал к себе сначала митрополита Алексия, а затем митрополита Пимена. Он посчитал, что пора заканчивать заседание. Митрополит Пимен завершил заседание Синода весьма странным сравнением: "Мне вспоминаются 20-е годы, когда один из писателей написал произведение, опубликованное впоследствии белой прессой. Когда об этом деле спросили В.Маяковского, он сказал, что произведение автора — это оружие в руках белогвардейцев. Так и здесь, архиеп(ископ) Ермоген дает оружие в руки наших врагов. Кроме внешнего вреда, он наносит вред и внутри страны."

(Видимо, митрополит Пимен вспомнил публикацию романа Евгения Замятина "Мы", который был написан в 1920 году, но опубликован лишь в 1924-1925 годах в переводах на чешском, английском и французском языках. Первое издание романа на русском языке вышло лишь в 1952 году в Нью-Йорке.)

Из участников этого заседания трое митрополитов – Пимен, Палладий и Иосиф (Чернов) прошли через сталинские лагеря. Они предпочли отмалчиваться – выступили лишь по одному разу и говорили довольно мягко. Наиболее агрессивными были молодые епископы – Никодим (Ротов), Алексий (Ридигер), Леонтий (Бондарь), Иосиф (Савраш) и Серафим (Никитин). 1 августа 1968 года было подготовлено Постановление Синода: "ПОСТАНОВИЛИ:

Вредную для нашей Церкви деятельность Преосвященного архиепископа ЕРМОГЕНА, о которой говорится в изложенной выше справке, — осудить.

Нарушая данное им клятвенное обещание перед хиротонией о послушании Святейшему Патриарху и пребывании в единомыслии и купночинности со всем епископатом Святой Церкви, он наносит вред единству церковному и миру в Церкви, в связи с чем Священный Синод испытывает чувство глубокого огорчения.

Определение Преосвященного архиепископа ЕРМОГЕНА на кафедру — в настоящее время считать невозможным и неполезным. Считать Преосвященного архиепископа ЕРМОГЕНА на покое в Жировицком Успенском монастыре в числе братии, в ведении Преосвященного Минского и Белорусского.

Вместе с тем, Священный Синод считает своим долгом предупредить Преосвященного архиепископа ЕРМОГЕНА, что, если и в дальнейшем он будет продолжать свою деятельность, столь вредную для Святой Церкви, то к нему неизбежно будут применены меры прощения." Под ним стояли подписи участников памятного заседания. Но опубликовано оно было лишь в Журнале Московской патриархии в номере 4 за 1969 год. В письме протоиерею Всеволоду Шпиллеру владыка Ермоген так прокомментировал его: "Прежде всего в напечатанном тексте допущено существенное искажение: на синодальном заседании патриарх не председательствовал, оно было в его отсутствие. Затем совершенно непонятно, зачем потребовалось печатать постановление почти через год после синодального заседания, особенно в свете бесед моих со Святейшим в конце октября прошлого года. Не хотелось бы, но, возможно, придется как-то реагировать на эту, пока непонятную мне акцию." (О.Всеволод Шпиллер. "Страницы жизни в сохранившихся письмах.", М. 2004, с. 352)

Действительно, владыка Ермоген все же отреагировал на публикацию в ЖМП и довольно резко: "В начале заседания управляющим делами Патриархии Преосвященным митрополитом Алексием была зачитана обвинительная в отношении меня речь. Для меня все это явилось полной неожиданностью. Вследствие этого я сразу же обратился к председательствующему на заседании Преосвященному митрополиту Пимену с вопросом о характере заседания, является ли оно в отношении меня судебным? На это Преосвященный председатель ответил отрицательно, заявив, что заседание будет носить характер "братского собеседования".

Если бы Преосвященный председатель не сделал такого разъяснения то, разумеется, я имел бы законное основание просить Синод отложить рассмотрение моего дела, чтобы иметь возможность детально ознакомиться с выдвинутыми против меня обвинениями и подготовиться к своей защите, каковое право предусматривается и церковными канонами и гражданскими законами и нарушение его является безусловным основанием для отмены постановления. Понятно, что объявление заседания "братским собеседованием" предопределило его дискуссионный характер и исключило возможность вынесения каких бы то ни было постановлений, тем более "осудительного" характера.

Поэтому вынесенное год тому назад обо мне синодальное постановление с правовой точки зрения не может быть признано законным и уже только по одним формальным основаниям подлежит отмене и пересмотру. На означенное синодальное постановление мною 1 октября 1968 года была подана Святейшему Патриарху и постоянным членам Синода обстоятельная каноническая жалоба, на которую мною до сих пор не получено никакого ответа. Мне совершенно непонятно, для чего потребовалось почти через год после состоявшегося постановления и рассылки его всем Преосвященным вновь опубликовывать его уже для всеобщего сведения в "Журнале Московской Патриархии", несмотря на то, что мною не было дано ни малейшего повода для такой акции со стороны Синода.

Блаженный Августин пишет, что каждый священнослужитель должен всегда иметь пред своими глазами две вещи: совесть и доброе имя. Для самого священнослужителя, — говорит он, — достаточно совести, а ради других ему необходимо доброе имя: "совесть для тебя, а доброе имя ради ближнего твоего". Право на защиту своего доброго имени — это одно из основных прав каждого человека. Вопреки содержащемуся в постановлении утверждению о том, что якобы я "рассылал" какие-то письма, — я до сегодняшнего дня не "рассылал" никаких писем (кроме поздравительных с праздниками Рождества Христова, Нового года и Святой Пасхи), тем более "вносящих соблазн в течение церковной жизни", как несправедливо говорится в синодальном определении. Но из настоящего заявления я не намерен делать секрета, поскольку защита своего доброго имени не возбранена ни церковными, ни гражданскими законами и так как другого способа защиты я не представляю: ведь не напечатает "Журнал Московской Патриархии" мое заявление…"

Чиновники Совета по делам религий внимательно следили за реакцией архиепископа Ермогена. Они верно рассудили, что судилище, устроенное над опальным епископом, не сломило его. Поэтому они прибегли к другим методам воздействия. В первую очередь попытались воздействовать на опального епископа через личного секретаря патриарха – Даниила Остапова. Обычно патриарх Алексий вместе с Остаповым осенью покидал Москву и отдыхал на патриаршей даче под Одессой. С ним накануне отъезда беседовал один из ведущих работников Совета Плеханов: "Кроме того, нами было высказано пожелание, чтобы при случае намекнуть Остапову на его возможность оказать влияние на архиепископа Ермогена в нужном нам направлении. Было известно также, что после разговора с Остаповым в Совете в апреле с.г., когда ему было сделано строгое предупреждение по фактам незаконных сделок и других неправомерных действий хозуправления Патриархии, он ищет повод для установления "мирного" контакта с Советом.

Будучи приглашен в Совет Остапову было сказано, что от него зависит соблюдение режима, предписанного врачами Патриарху. В ответ на это Остапов сказал, что, да, в прошлом к Патриарху в Одессу приезжали многие люди с разными вопросами, беспокоили его, бывал там Ермоген и др(угие).

На вопрос: зачем Ермоген приезжал, когда он находится в монастыре? Остапов ответил, что Ермоген хлопочет о себе, он хочет получить кафедру. И я думаю, сказал Остапов, что если ему дать кафедру, то он прекратит писать и успокоится.

На это заявление Остапова было замечено, что Патриархия уже не раз назначала Ермогена на различные кафедры, но будучи на таковой в г.Калуге, он занялся подстрекательством среди епископов. Так что дело, по-видимому, не в назначении...

— Да, - сказал Остапов, - человек он своенравный, я не раз говорил с ним, чтобы прекратил писать и он обещал не делать этого, но не успокаивается.

А как бы он (Остапов) поступил, если бы Ермоген и в этот раз приехал в Одессу и как он расценивает его деятельность?

Я говорил Ермогену, — сказал Остапов, — что он нехорошо поступает, пишет письма, а они попадают за границу. Кроме вреда это ничего не дает; говорил также, что даже Владимир Родзянко со своими передачами по Би-Би-Си и тот прислал письмо Патриарху, извиняется, что чересчур много наговорил. Я еще поговорю с Ермогеном, скажу, чтобы он раскаялся перед Патриархом и написал ему об этом, — заявил Остапов."

Остапов не скрывал дружеских отношений с владыкой Ермогеном. Симпатизируя опальному владыке, он не собирался в точности исполнять предписаний Совета. На самом деле осенью 1968 года владыка Ермоген побывал в Одессе, где несколько раз встречался с патриархом Алексием и обсуждал с ним создавшуюся обстановку. Беседовал он и с Даниилом Остаповым. В ходе этих бесед была выработана тактика – владыка Ермоген отказывается от публичных выступлений, а патриарх пытается восстановить его на кафедре. Хотя, полагаю, что владыка Ермоген после синодального судилища вряд ли питал какие-либо иллюзии относительно своей судьбы. Однако, понимал он и то, что к нему привлечено внимание не только работников Совета по делам религий, но и КГБ. Подобное пристальное внимание могло окончиться арестом или другими репрессиями. Церковный отдел КГБ приступил к разработке "дела" архиепископа Ермогена.

Осенью 1968 года на имя управляющего делами РПЦ митрополита Алексия поступило письмо от архиепископа Калининского и Кашинского Иннокентия (Леоферова) (1890-1971), бывшего обновленца. Непонятно каким образом и от кого, но он будто бы получил анонимное письмо "епископата и мирян" в поддержку опального владыки и поспешил переслать это письмо владыке Алексию с собственными комментариями:

"Скажу, в частности, о решении от 30 июля по делу архиепископа Ермогена. Решение справедливое. Святейшему Патриарху и членам Священного Синода безусловно хорошо известна деятельность Архиепископа Ермогена за время его епископского служения и проверена, а потому ошибки или предвзятости мнения о нем не могло быть.

Будучи архиепископом в Алма-Ате, я сам на себе испытал его двоедушие, интриганство и клевету, совершаемые против меня в союзе с архимандритом Афанасием (Кудюком), чтобы занять Алма-Атинскую кафедру, так как из Ташкента ему надо было уходить за нарушение законодательства при постройке храма.

Что касается взаимоотношений наших с внешними представителями и якобы ложной информации их о положении нашей русской церкви, то всем известно, что при нынешнем нашем церковном руководстве эти взаимоотношения чаще и шире, чем это было прежде. Причем представители заграничных церквей посещают не только столичные города и храмы, но бывают и в других городах и даже сельских храмах, куда заезжают по пути и неожиданно, и видят все в том положении, в каком оно есть. Потому о сокрытии наших недостатков или обмане не может быть и речи и стыдиться нам нечего и некого.

Что же касается незаконных и ненормальных отношений епископов с уполномоченными и уполномоченных с епископами, а также унижения авторитета и власти епископов последними, сказать ничего не могу, так как ни от кого из знакомых епископов жалоб на это не слыхал. Что же касается нашего Калининского уполномоченного, то наши взаимоотношения с ним вполне нормальны и законны. Лучшего уполномоченного я бы и иметь не желал."

Учитывая прошлое владыки Иннокентия, можно предположить, что анонимное "письмо епископата и мирян" было провокацией. Иначе как можно объяснить, что оно было направлено именно ему, известному церковному народу своим сервилизмом перед властями? Но отсылая это письмо управляющему делами, владыка Иннокентий давал понять, что дело архиепископа Ермогена не закрыто и травля продолжается. Об этой жалобе владыки Иннокентия опального епископа известил архиепископ Белорусский и Минский Антоний (Мельников). Архиепископ Ермоген мгновенно отреагировал и написал краткое письмо патриарху:

"В связи с нашей беседой 30 октября по поводу моей канонической жалобы на постановление Священного Синода от 30 июля 1968 года и в дополнение к ней считаю своим долгом пояснить Вашему Святейшеству следующее:

1. В никакой оппозиции к Вашему Святейшеству я никогда не состоял и не состою. Хранение верности, преданности и любви к Вашему Святейшеству я считаю своим священным сыновним долгом.

2. Никакой группы в рядах нашего епископата я не образовывал и мне неизвестно о существовании какой-либо особой архиерейской группы в нем.

3. Обвинение меня в нарушении единомыслия с Епископатом нашей Церкви не соответствует действительности. Я во всем, в верности чему обещается каждый епископ в день своей архиерейской хиротонии, единомышлен с Епископатом.

4. Я еще раз повторяю, что мои заявления на имя Вашего Святейшества и историко-каноническая справка к 50-летию восстановления Патриаршества не предназначались для заграницы и мною туда не посылались.

5. О существовании анонимного обращения на имя Вашего Святейшества в мою защиту я узнал от Преосвященного Минского Антония. Кто писал это обращение мне неизвестно и я его не получал.

6. Ни к кому, кроме Вашего Святейшества, я не обращался с просьбою о защите моих прав и о восстановлении церковной законности и справедливости.

7. Вообще я считаю долгом подтвердить мою каноническую подчиненность Вашему Святейшеству и состоящему при Вас Священному Синоду."

Совет по делам религий не простил владыке Антонию этого дружеского шага. Архиепископ Антоний (Мельников), человек интеллигентный и мягкий, бывший тогда правящим архиереем Белорусской епархии, в составе которой находился Жировицкий монастырь, также симпатизировал владыке Ермогену. В июле 1969 года владыка Антоний был вызван в Москву и в Совете с ним и митрополитом Алексием (Ридигером) была проведена суровая беседа. На этот раз ее проводил первый заместитель Куроедова - В. Фуров: "Архиепископ Антоний сообщил, что находящийся на покое в Жировицком монастыре архиепископ Ермоген отказывается подчиняться ему, Антонию, как правящему архиерею, а наместник монастыря Михей во всем потворствует Ермогену и не обеспечивает выполнения определения Синода о Ермогене.

Предосудительное поведение Ермогена выражается в том, что он без разрешения правящего архиерея служит в церкви, допускает к участию в церковной службе священников со стороны, в том числе и из других епархий, установил на месте широкие связи, находит среди части верующих поддержку и сочувствие, как страдалец за правые церковные дела, принимает приезжих неизвестных лиц, а также получает из многих мест корреспонденцию с помощью своих курьеров. Иногда он отлучается из монастыря в неизвестном направлении и на неопределенное время. Его обслуживают две женщины, сравнительно молодого возраста, которые ранее проживали в Калуге и с его помощью прописались в г. Слониме, что в 12 км, от монастыря, но бывают они в монастыре ежедневно, а одна из них ночует в комнате Ермогена. Местный сельсовет относится к Ермогену доброжелательно и содействовал ему в оформлении этих женщин в качестве домработниц.

Все эти обстоятельства, продолжал Антоний, привели к мысли о необходимости замены Михея и назначении на его место другого человека, более послушного и способного держать Ермогена в составе братии и не давать ему поблажек. Несколько дней назад, отметил Антоний, мною был заготовлен указ об освобождении Михея от обязанностей наместника и при посещении монастыря ему об этом было объявлено. Однако Михей в ответ на это сказал, что он не находит возможным подчиниться моему указу поскольку наместником его назначил патриарх и поэтому снять с себя возложенные на него обязанности он может только по письменному предписанию Патриарха Алексия. Такой ответ Михея вынудил меня прибыть в Москву и доложить патриарху рапорт о снятии Михея.

Митрополит Алексий заметил, что до отъезда архиепископа Антония в Москву он разговаривал с ним по телефону и высказал ему мнение о том, что рапорт на имя патриарха должен быть обоснованным, с приведением фактических данных. В том виде как составлен, т.е. лаконично, без достаточной обоснованности, рапорт вряд ли убедит патриарха. Архиепископ Антоний подтвердил состоявшийся с митрополитом разговор о содержании рапорта, но высказал мнение, что он его решил написать коротким, без конкретных фактов поскольку опасается, что его содержание станет известным Ермогену и Михею и они все будут отрицать, завяжется тяжба и даже возможно материал может попасть за границу."

Изменилось время, и некоторые епископы, как впрочем, и патриарх уже не стремились во всем потворствовать председателю Совета по делам религий. Более того, порой пытались морочить его. Архиепископ Антоний поначалу защищал владыку, также как и наместник монастыря – архимандрит Михей (Хархаров), в свое время служивший в Ташкентской епархии под началом владыки Ермогена. Из этого документа видно, как пытается перехитрить Фурова и владыку Алексия архиепископ Антоний. Устно он жалуется и на владыку Ермогена, и на архимандрита Михея. Но в рапорте на имя патриарха избегает каких-либо конкретных обвинений. Тем не менее Фуров и владыка Алексий все-таки принудили его конкретизировать обвинения в адрес архимандрита Михея. Перехитрить Фурова владыке Антонию не удалось и он был вынужден подчиниться его устным указаниям и принялся всячески утеснять опального владыку. Архиепископ Ермоген ответил на утеснения жалобой на имя патриарха: "Около месяца тому назад по неизвестной мне причине Преосвященный Минский Антоний резко изменил ко мне отношение и стал передавать касающиеся меня распоряжения не непосредственно мне, как это делалось раньше, а через секретаря Епархиального Управления протоиерея В. Бекаревича с тем, чтобы последний передавал их по телефону о(тцу) наместнику монастыря архимандриту Михею, а он уже мне.

Не приходится говорить, что такой порядок сношения архиерея с архиереем, хотя бы пребывающем на покое, уже сам по себе ненормален, но еще более странными были передаваемые таким порядком распоряжения. Из переданных таким порядком распоряжений одно было направлено на ущемление моих прав на совершение богослужений, другое имело целью ухудшить мои жилищные условия. Здесь я коснусь только распоряжений о совершении мною богослужений. Распоряжение гласило: "В связи со сложившейся обстановкой владыка Ермоген может совершать богослужения только после согласования в каждом отдельном случае этого вопроса через наместника с правящим архиереем".

Патриарх поддержал владыку Ермогена, но судьба наместника была решена, и в конце 1969 года он был смещен и отправлен на приход как обычный священник. Из беседы владыки Антония с Фуровым становится ясно, что и патриарх не был намерен утеснять опального епископа: "В этот же день, вскоре после беседы в Совете, архиепископ Антоний посетил патриарха Алексия и внес предложение об освобождении Михея от обязанностей наместника монастыря. Патриарх Алексий заметил, что освобождать и назначать наместника дело управляющего епархией, но в то же время заявил, что было бы несправедливо освобождать доброго монаха Михея из-за того, что неправильно ведет себя Ермоген... Следует перевести из монастыря Ермогена." Но этого не могли позволить себе ни Куроедов, ни сотрудники КГБ – слишком велик был авторитет опального владыки, да и побаивались протестов из-за границы.

Сотрудники церковного отдела КГБ решили прибегнуть к испытанному методу – публично облить грязью опального епископа. Корреспонденту газеты "Правды" был заказан фельетон. Некий журналист Морозов охотно состряпал его, но чиновники Совета по делам религий все же не решились опубликовать его. Тогда церковным отделом КГБ было инициировано письмо некоего, скорее всего мифического мирянина Никодима Воскресенского, адресованное управляющему делами РПЦ, в котором давление уже оказывалось на митрополита Алексия (Ридигера): "Дело в следующем: в Жировицы Вы прислали на жительство, снятого за антицерковную деятельность в гор(оде) Калуге, архиепископа Ермогена. Я об этом знал и решил поехать в Жировицы на праздники — Явления Чуд(отворной) Жировицкой Иконы Божией Матери и Вознесения Господня, с 20-го по 24-е мая с(его) г(ода). Народа — богомольцев было много и я среди них. Слышу разговоры: "Здесь в заточении, единственный поборник православия в наше время архиепископ Калужский Ермоген". И Патриарх АЛЕКСИЙ и Его Святейший Синод, приспешники власти сатаны — коммунизма. Вавилонская Блудница на месте святе и так далее — цитаты из Апокалипсиса.

В свободное от Богослужений время, люди собирались группами и каждый на свой лад толковал гонения на церковь в Советское время. Только архиепископ Ермоген, единственный в своем роде, стоит на правильных путях, говорили они. А Патриарх, Его Синод — продались коммунизму. Эти люди, как я их понял, приехали из разных концов Советского Союза, чтобы повидаться с архиепископом Ермогеном и получить от него благословение и наставления. Пришлось ближе познакомиться с этими людьми и оказалось, что это люди из группы в свое время раскулаченных, отказавшихся идти в колхоз и разного рода саботажники Сов(етской) власти — на политическом языке, всякого рода, контрреволюционная нечисть.

И где все это делается? В стенах Жировицкого монастыря. Благодаря кому? Архиепископу Ермогену. Разве инспектора и всякого рода надсмотрщики и подслуживатели от областных и республиканского уполномоченных не могли всего этого видеть и слышать и делать соответствующие политические выводы? Чем это пахнет для монастыря? Учитываете ли Вы, Ваше Высокопреосвященство, все это? Посылка его сюда — Ваша непродуманность, простите меня за откровенность! Архиепископ Ермоген, очень гордый человек, гордится своим дворянским происхождением. Живя в Жировицах, он ставит себя выше Епархиального архиепископа Антония. Уже по одному этому нельзя было его здесь поселять…" В письме была собрана такая житейская грязь, что даже сегодня нельзя читать этот пасквиль без содрогания.

Совет по делам религий продолжал давление и на правящего епископа Белорусского Антония, который уступил давлению и в конце 1969 года обратился с жалобой на имя патриарха: "Архиепископ Ермоген считает, что его нахождение в монастыре совершенно особое и поэтому он не находит нужным считаться с интересами монастыря и с ответственностью, которая возлагается на правящего архиепископа, являющегося одновременно и настоятелем монастыря. Архиепископ Ермоген в настоящее время, согласно определению Синода от 30/VII-1968 года, считается в числе братии монастыря и в моем ведении. Однако архиепископ Ермоген не только не считается с правящим, но поступает вопреки его указаниям.

В отношении богослужений архиепископ Ермоген отправлял их сначала беспрепятственно с моей стороны, но после самочинного отпевания одного священника приходского, причем в отпевании участвовали иноепархиальные клирики, — я указал через наместника на недопустимость подобных случаев и потребовал от наместника исполнения общих для всех напокойных епископов правил: совершать архиерейские богослужения только с ведома и благословения правящего архиепископа. Архиепископ Ермоген в день престольного праздника Жировицкой иконы Богоматери отказался сослужить со мной. Нужно заметить, что точно так же он поступил в 1968 году.

Архиепископу Ермогену, как канонисту, должно быть известно, что кроме правящего епископа другой епископ не учит народ. Вопреки этому правилу архиепископ Ермоген не только проповедует, но в проповеди касается оценки деятельности покойного митрополита Гурия и наместника архимандрита Михея.

Вопреки моим указаниям и церковным правилам день тезоименитства архиепископа Ермогена сопровождался приветственной речью архимандрита Михея, который называл Преосвященного "столпом Православия". Зная о моем указания — совершать богослужения только тогда, когда последует мое благословение, — Преосвященный, не считаясь с этим, отправляет богослужения. Архиепископ Ермоген, проживая в монастырском здании, принимает посторонних посетителей, которые потом передают в народ мысли и взгляды Преосвященного. Гражданские власти теперь имеют основание упрекать и ставить мне на вид, что в монастыре собираются люди, которые под видом богомолья ведут антисоветские разговоры…"

Кольцо вокруг владыки Ермогена стягивалось и жизненное пространство становилось все уже. И все-таки он продолжал мужественно отстаивать интересы Церкви и не уступал гонителям ни пяди. Зная, что архиепископ Антоний (Мельников) уступил давлению безбожников и согласился убрать архимандрита Михея, владыка Ермоген отказался совершать вместе с ним богослужения. Это был открытый вызов, но в то же время весьма понятный поступок – как можно было совершать вместе с епископом "вечерю любви", так называют литургию, если владыка знал о предательстве владыки Антония?

Архиепископ Ермоген продолжал борьбу за свободу Русской Церкви, которая многим его собратьям казалась совершенно бессмысленной и бесперспективной. Он пишет письмо осенью 1969 года на имя председателя Совета по делам религий Куроедова, в котором сообщает: "12 апреля 1968 года Президиумом Верховного Совета СССР был издан Указ "О порядке рассмотрения предложений, заявлений и жалоб граждан", каковой на ближайшей после его издания сессии Верховного Совета Союза ССР был утвержден Законом.

Эти законодательным актом за каждым советским гражданином было признано право обращаться в соответствующие государственные органы СССР не только с заявлениями и жалобами, но и с предложениями, в частности, по вопросам совершенствования законодательства. Основываясь на этом праве, я подготовил для направления в Юридическую комиссию при Совете Министров СССР предложение по некоторым аспектам законодательства о религиозных культах.

В середине ноября я предполагаю быть в Москве и хотел бы ознакомить Вас с этим документом прежде, чем направить его Председателю Юридической комиссии при Совете Министров СССР А.Н.Мишутину."

Можно представить себе реакцию чиновников Совета по делам религий, которые наверняка переслали это письмо управделами РПЦ митрополиту Алексию (Ридигеру) с пожеланием принять необходимые меры для усмирения опального епископа. Тем не менее заместитель председателя Совета по делам религий Фуров все же дважды принял владыку Ермогена в ноябре 1969 года. Во время этих встреч обсуждались вопросы о необходимом изменении законодательства о культах, поставленные опальным епископом перед высокими чиновниками: "Эти изменения по его мнению должны быть сведены:

а) к предложениям свободно допускать совершение всех религиозных обрядов в домах, квартирах и кладбищах по просьбам верующих без получения на это разрешений от местных советских органов;

б) к запрещению уполномоченным Совета по делам религий вмешиваться в вопросы, связанные с назначением или наймом служителей культа и снятия их с регистрации;

в) к допуску служителя культа в число учредителей религиозного общества "двадцатку", вплоть до выбора его затем в исполнительный орган, образовавшегося религиозного объединения;

г) к установлению оснований для закрытия православных церквей только в 3-х случаях: их аварийного состояния; распада религиозного общества и необходимости сноса церквей, ввиду предусмотренной по плану реконструкции поселка, села или города.

Помимо того, архиепископ Ермоген позволил себе упомянуть в представленном им заявлении, а также в личной беседе о якобы имевших место в прошлом противозаконных массовых закрытиях православных церквей — "тысячи церквей и более".

Излагая свои доводы, Ермоген комментировал их ссылками на труды советских ученых юристов Строговича М.С., Анашкина Г.З., Клочкова В.В. и в частности, на статью в журнале "Социалистическая законность" № 10 за 1966 г.

В завершение своих высказываний арх(иепикоп) Ермоген упомянул, что на месте его пребывания на покое в Жировицком монастыре ему создают некоторые препятствия в обслуживании его домашней работницей Кокуриной, которую не прописывают при монастыре.

2. В процессе состоявшихся двух бесед, зам(естителем) председателя Совета по делам религий т(оварищем) Фуровым В.Г. было разъяснено архиепископу Ермогену, что он вправе обращаться по вопросам усовершенствования законодательства о культах куда он считает нужным и в частности, в Юридическую комиссию при Совете Министров СССР к тов(арищу) Мишутину А.Н. Однако эти обращения должны быть достаточно обоснованны и не содержать в себе голословных утверждений о якобы массовом административном закрытии "тысячи" церквей в 1960-1961 гг., а также сопровождаться неправильным истолкованием действующего законодательства о культах. Одновременно тов(арищ) Фуров В.Г. напомнил архиепископу Ермогену, что его почти аналогичного характера обращения и заявления уже были в свое время использованы за рубежом в антисоветских клеветнических целях."

17 апреля 1970 года скончался патриарх Алексий (Симанский). Несмотря на его преклонный возраст и 25-летнее, самое длительное в истории Русской Церкви пребывание на патриаршем престоле, его кончина застала врасплох партийных чиновников. Сохранилась запись беседы председателя Совета по делам религий со Святейшим патриархом Московским и всея Руси Алексием I, которая произошла в 1966 году. Тогда Куроедов настойчиво советовал патриарху подумать о преемнике и предлагал восходящую звезду – митрополита Ленинградского Никодима (Ротова). Патриарх ответил: "Но он еще молод. Пожалуй, это не поймут. Пимен на пост патриарха больше подходит. Патриарху совсем не нужно быть активным путешественником по другим странам. Он может быть как бы в стороне, а выступать патриарху следует тогда, когда это нужно." (ГАРФ, ф.6991, Оп. 6, Д.7, Л. 14-17)

Колебания Куроедова и партийного руководства, которые жестко контролировали церковную жизнь и грубо вмешивались в нее, отразились и в небывало позднем созыве Поместного Собора РПЦ. Решением Политбюро Поместный Собор был созван лишь год спустя – в конце мая 1971 года. В письме председателя Совета по делам религий В. А. Куроедова, адресованном ЦК КПСС, он все же склонялся к тому, чтобы поддержать кандидатуру митрополита Пимена: "В числе возможных кандидатур на пост патриарха называется и имя митрополита Никодима, председателя Отдела внешних церковных сношений Московской патриархии, который обладает для этого необходимыми данными: лоялен, политически надежен, прислушивается к рекомендациям Совета. Но выдвигать его главой Русской Православной Церкви сейчас не следует по следующим соображениям: он слишком молод (40 лет), занимает важный пост руководителя внешней деятельности Православной Церкви и перемещать его нецелесообразно. Высказывается и такое опасение, что митрополит Никодим, являясь активным, волевым архиереем, может произвести ломку сложившейся внутренней жизни Церкви и способствовать ее активизации. Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР (тов. Цвигун С. К.) предложения Совета поддерживает. Просим согласия."  (ГАРФ, Ф. 6991, Оп. 5, Д.637, Л.44-46)

Уже после Собора, год спустя, Совет по делам религий в Информационном отчете, который направлялся в ЦК КПСС признавал ряд трудностей предсоборного периода: "И все же предсоборный период был очень сложен. Дело в том, что кандидатура митрополита Пимена на пост главы Церкви на первых порах не встретила единодушного одобрения архиереев, которым, согласно каноническим нормам, принадлежит решающее слово при выборах патриарха. Многие иерархи хотели бы избрать на этот пост митрополита Ленинградского Никодима. Да и сам Никодим довольно долгое время питался этой иллюзией, чем, в какой-то степени, дезориентировал массы духовенства. Другая, хотя и небольшая часть епископата, хотела бы избрать главой Церкви такого деятеля, который по своим взглядам был бы близок к взглядам патриарха Тихона, известного своими антисоветскими высказываниями и анафемами; имели место и нелегальные вылазки экстремистов. Так, в начале 1971 года появилось анонимное обращение к епископату и клиру с призывом "не избирать в качестве патриарха теперешних членов Священного Синода, продавшихся властям", а выдвинуть на этот пост архиерея, способного противостоять государству, атеизму и укрепить Церковь, возродить Ее былые позиции. В качестве кандидатов на патриарший пост в анонимке выдвигались 24 архиерея, а первым среди них назывался архиепископ Ермоген (быв. Калужский), которого даже иностранная пресса именовала идеологом всех церковных экстремистов.

Следует отметить, что часть даже лояльных архиереев хотела бы выдвинуть на Соборе не одного, а трех кандидатов в патриархи. Некоторые епископы ратовали за то, чтобы избирать патриарха на основе закрытого (тайного) голосования. Все эти явления получали в Совете соответствующую оценку, принимались меры. Пришлось использовать возможности Совета и уполномоченных для того, чтобы все архиереи письменно поддержали кандидатуру Пимена на патриарший пост. В результате очень тактичного воздействия все архиереи (за исключением иностранцев) дали письменные и частично устные заверения, что они будут голосовать за Пимена." (ГАРФ. Ф. 6991, Оп. 5, Д. 801, Л. 21-24.)

Конечно же, не все в этих отчетах Совета по делам религий следует безоговорочно принимать на веру. Ясно, что партийные чиновники, курировавшие деятельность Русской Церкви, стремились в первую очередь подчеркнуть собственную неустанную работу и предвидение. Чаще всего занимались тем, что на лагерном жаргоне сталинской эпохи означало "гнать туфту." Хотя отчеты Совета дают возможность полнее восстановить картину событий той недавней эпохи. На самом деле, среди епископата наблюдался некий разброд - часть молодых епископов, обязанных своей хиротонией лично митрополиту Никодиму, видела именно его наиболее достойным кандидатом в патриархи. Сам он, после соответствующих бесед с ведущими работниками Совета, все же решил поддержать кандидатуру митрополита Пимена. Своим единомышленникам среди епископата он следующим образом объяснял избранную позицию: "Митрополит Пимен - человек замкнутый. Он будет жить своей жизнью, нам же мешать не будет." Но напряженные отношения между ними оставались вплоть до смерти митрополита Никодима в 1978 году.

Митрополит Никодим внимательно следил за жизнью Католической Церкви, и особенно – за тем, как проходил недавно завершившийся Второй Ватиканский Собор. Оздоровление церковной жизни Запада и политика "аджорнаменто", которую проводил покойный папа Иоанн ХХIII, были настолько привлекательны, что он задался целью во что бы то ни стало провести хотя бы часть необходимых реформ в Русской Церкви. Ему казалось, что идя на уступки богоборческой власти и безукоризненно исполняя все ее указания в области внешней политики, он сможет значительно оздоровить и очистить сферу внутренней жизни Церкви. Однако, это были иллюзии. Выборы патриарха в 1971 году показали, что партийные чиновники разгадали планы митрополита Никодима и противостояли им. Практически, ему так и не удалось претворить в жизнь ничего из того, что было задумано. Он сумел провести через Совет по делам религий хиротонии несколько десятков молодых епископов, надеясь на то, что приток молодой крови будет способствовать оздоровлению церковной жизни. Он добился того, что большинство из них, почти сразу же после хиротонии, получило возможность жить и служить в течение нескольких лет за рубежами нашей родины. Он надеялся, что жизнь на Западе поможет молодым епископам более гармонично сформировать свое мировоззрение, приобщит их к лучшим достижениям западной демократии, чтобы вернувшись в Россию, они могли бесстрашно защищать интересы Церкви. Ему казалось, что жизнь на Западе поможет им избавиться от страха и пресмыкательства перед работниками КГБ и Совета по делам религий. Но и эти его замыслы не увенчались успехом.

При подготовке к Поместному Собору Русской Православной Церкви 1971 года опять был поднят вопрос о приходском управлении. Заместитель Председателя Комиссии по подготовке Собора митрополит Алексий (Ридигер) разослал правящим архиереям информационное письмо, в котором сообщал, что "в адрес Комиссии поступил ряд писем с предложением утвердить на Поместном Соборе постановление о приходе Архиерейского собора 1961 года и что подобного рода письма продолжают поступать".

Это сообщение и послужило поводом к тому, что архиепископ Ермоген 26 апреля 1971 года отправил на имя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Пимена письмо, в котором писал о необходимости изменений и уточнений в постановлении о приходе Архиерейского Собора 1961 г. Он указывал также на имена нескольких видных иерархов (архиепископов Иркутского Вениамина (Новицкого) и Новосибирского Павла (Голышева)), "которые обратились в Комиссию с мотивированным предложением о необходимости пересмотра означенного постановления".

Владыка Ермоген писал, что за истекшее десятилетие ясно выявилась антицерковная сущность этого постановления. И она проявляется не в том, что духовенство отстранено от участия в хозяйственной жизни прихода, а в расцерковлении приходской жизни, в искажении пастырско-молитвенных отношений между священником и прихожанами, в обращении пастыря в наемника, лишенного даже права быть членом той общины, где он служит. Постановление Собора 1961 г. "разделило приход на две части: 1) на двадцатку, составленную исключительно из мирян далеко не всегда доброй христианской нравственности... и 2) на священнослужителей,... противопоставив их друг другу, нарушив тем единство и цельность церковно-приходскои жизни".

Согласно этому постановлению, полноправными членами прихода являются только члены – учредители двадцатки, что противоречит не только церковным канонам, но и гражданскому законодательству, по которому "общим собранием группы верующих являются все местные жители, пользующиеся данным храмом, а не одна двадцатка". "Да и вообще, – замечает Владыка Ермоген, – ни в одном обществе нет такого положения, чтобы полноправными членами были только его учредители".

Из всех Православных автокефальных Церквей только в одной Русской Церкви создано такое неканоничное положение, когда священник "имеет право избирать и быть избранным в члены самого высшего органа церковной власти – Поместного Собора – и в то же время лишен права избирать и быть избранным в церковно­приходской совет"  общины. С гражданско-правовой точки зрения также ненормально, когда духовенство "участвует в выборах в государственные органы власти наравне со всеми гражданами", но "лишено избирательных прав в церковно-приходской жизни".

В заключении письма архиепископ Ермоген предлагал не вносить постановление Архиерейского Собора на утверждение Поместного Собора, "так как утверждение его без необходимых в нем изменений не укрепит его авторитета, но может поколебать авторитет Поместного Собора и бросить тень на епископат Русской Церкви, дважды утверждающего то, что явно не служит ко благу Святой Церкви"[7]. Это письмо архиепископа Ермогена также не было принято во внимание. Как и выступление на Архиерейском совещании, которое предшествовало Поместному Собору, епископа Брюссельского Василия (Кривошеина). Владыка Василий даже не знал о письме архиепископа Ермогена. После окончания Архиерейского совещания к владыке Василию в Троице-Сергиевой лавре перед началом Собором подошел архиепископ Рижский и Латвийский Леонид (Поляков) и сказал ему: "…Конечно, я вполне сочувствую тому, что вы говорили на Архиерейском совещании, особенно о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что тех, кто писал в Предсоборную комиссию о постановлениях 1961 года в смысле необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться на Соборе этих вопросов. Оппозиция постановлениям 1961 года рассматривается властями как антисоветчина." (в сноску – Василий (Кривошеин), архиепископ Брюссельский, "Поместный Собор Русской Православной Церкви 1971 года" в книге "Воспоминания", Нижний Новгород, 1998, с. 391)

Только через 10 лет после кончины владыки Ермогена в связи с изменением обстановки в стране стало возможным исправить ненормальное состояние приходской жизни. Согласно "Уставу об управлении Русской Православной Церкви", принятому на Поместном Соборе 1988 года, во главе каждой приходской общины стоит настоятель храма, который председательствует на заседаниях Приходского собрания и может быть избран председателем Приходского совета.

Страдный путь владыки Ермогена продлился вплоть до его смерти в 1978 году. 15 лет в общей сложности он провел в ссылке в Жировицком монастыре, постоянно подвергаясь мелочным придиркам со стороны светских и церковных властей, но дух его оставался несломленным. Еще в середине 70-х годов владыка Ермоген начал хлопотать о том, чтобы переехать из Жировиц в Киев. Жил он в Жировицком монастыре как в ссылке. Власти установили за ним негласный надзор: в специальные журналы заносились подробные данные о всех, кто приходил на прием к нему (эта обязанность возлагалась на монахинь, дежуривших у входа в монашеский корпус).

Климатические условия были не очень благоприятными: в одном из своих писем владыка сообщал, что из-за погодных условий у многих болят ноги. К тому же келья владыки Ермогена находилась на 3-м этаже – для 80-летнего старца было тяжело несколько раз в день подниматься по крутым лестницам. Благословение на переезд в Киев он получил еще от патриарха Алексия I. После этого в течение нескольких лет он неоднократно приезжал в Киев, обращаясь к местным властям с просьбой о прописке, но безрезультатно. Наконец, летом 1977 года ему удалось прописаться в городке Бровары недалеко от Киева. С этого времени он часто посылал туда келейницу Антонину, чтобы она подыскала подходящий домик, но поиски были безуспешными.

В начале 1978 года обострилась его болезнь. Все реже и реже мог он приходить в храм и совершать литургию. 2 марта он принимал поздравления с днем ангела. Иноки Троице-Сергиевой лавры прислали ему икону Спасителя в терновом венце. На обратной стороне была надпись: "Удаленному от паствы, но близкому ко Христу, сраженному и сосланному, но непобежденному и не забытому, настоящему святителю наших дней, подражателю славных дел Св. Патриарха-священномученика – Владыке Ермогену от благодарного иночества обители преп. Сергия в знак высокой признательности к Вашему боголюбию и ежедневному подвигу".

На 12 марта 1978 года выпало Прощеное воскресенье, начало Великого Поста. Владыка обычно служил в первую седмицу каждый день. Три недели поста прошли незаметно. Наступал праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, который приходился в тот год на пятницу 4-й седмицы. В конце марта в Киев уехали келейницы Антонина и Алла обустраивать дела по переезду. Предчувствуя близкую кончину, владыка просил Антонину отложить отъезд на неделю. После их отъезда на следующий день случился приступ стенокардии. Однако владыка никому об этом не сказал ни слова: ни Вере, оставшейся присматривать за ним, ни врачу Наталье Васильевне, которая каждый день посещала его и справлялась о состоянии здоровья. 6-го апреля вечером под Благовещение владыка из-за слабости не пришел в храм, а праздничную всенощную вместе с акафистом Божией Матери вычитал в келии.

После этого почувствовал сильную одышку: "Нечем дышать!" – говорил встревоженной Вере. Она решила, что в таком состоянии его оставлять одного нельзя, и попросила принести раскладушку. Владыка разрешил. Одышка несколько уменьшилась. Уснуть он уже не мог; лежал, часто крестился и молитвенно воздыхал: "Господи мой, Господи..." В три часа ночи стало трудно дышать, так что он уже не мог лежать и сидел на кровати. Увидев, что владыке все хуже и хуже, Вера побежала звонить Наталье Васильевне. Когда она пришла, было около 4-х утра. Диагноз она определила быстро: острая сердечно сосудистая недостаточность, следствие инфаркта миокарда. На просьбы вызвать скорую помощь владыка ответил отказом. После того, как Наталья Васильевна сделала уколы, ему стало лучше, он прилег.

Чувствуя, что настало время его отшествия, владыка сожалел о том, что духовные чада его останутся неустроенными, что у Антонины, на плечи которой лягут все заботы, слабое сердце и плохое здоровье. Говорил, что жизнь свою он уже прожил, что расставаться с земной жизнью не жалко, в вечность уходит подготовленным. Вспомнил, как в 1947 году архиепископ Астраханский Филипп прислал ему в Астрахань телеграмму с поздравлением по случаю 25-летия архимандритства. В этой же телеграмме содержалось пожелание столько же лет сожительствовать. "Срок мой уже прошел, – сказал владыка Наталье Васильевне, – 1-го марта как раз 25 лет исполнилось". Вспоминал также владыка Ермоген и патриарха Тихона, который рукополагал его во иеромонаха и которого он очень почитал и преклонялся перед его светлой памятью. "Я рад, – говорил он на смертном одре, – что отхожу к Богу в день, в который почил Святейший патриарх Тихон!"

Часа через два состояние владыки опять ухудшилось, начался приступ сердечной астмы, резко усилилась одышка, по всему телу выступил холодный пот. "Кружится голова", – проговорил владыка. Состояние стремительно ухудшалось. Видя, что пропадает пульс, Наталья Васильевна немножко приподняла владыку. Он несколько раз вздохнул, глаза закрылись. Было без четверти 7 часов утра 7 апреля 1978 года. Гроб с телом почившего был установлен в Никольском приделе собора. Иеромонахи непрерывно читали Евангелие. Отпевание владыки Ермогена совершил после литургии митрополит Минский и Белорусский Антоний (Мельников) в воскресенье 9-го апреля 1978 года.

Задолго до кончины владыка приготовил себе место на Преображенском кладбище на окраине Киева неподалеку от Китаевской пустыни и просил похоронить его там, рядом с могилами братии Киево-Печерской Лавры. Во исполнение этого завещания гроб с телом был перевезен из Жировиц в Киев. Даже после смерти архиепископ Ермоген был страшен властям, и они дали указание похоронить его как можно незаметнее, не совершать никаких заупокойных служб, запретили вносить гроб в храм. Киевское духовенство получило приказание не участвовать в похоронах. Во вторник 11 апреля 1978 года тело почившего архипастыря после великой панихиды и чина прощания было предано земле.

* Уже после выборов нового патриарха Пимена, духовник протоиерея Всеволода Шпиллера иеромонах Павел, прошедший сталинские лагеря, писал ему: "Наша патриархия – канцелярия Куроедова, не больше. Куроедов расправляется с духовенством как ему угодно. Патриарх все подписывает, никакого сопротивления."

"О.Всеволод Шпиллер. Страницы жизни в сохранившихся письмах.", М. 2004, с. 4187 Письмо от июня 1972 года.

** Влияние Данилы Остапова на патриарха не преувеличено. Заместитель председателя Совета по делам религий, тогда еще молодой и неискушенный в церковных делах Василий Григорьевич Фуров, посетив летом 1961 года патриарха Алексия на отдыхе в Одессе, докладывал: "Об отрицательном влиянии Остапова на патриарха нам было известно и раньше. О том, что Остапов злобный человек и пытается оказывать сопротивление всем нашим мероприятиям, Совету известно. Однако, в прошлом эта информация поступала к нам из вторых-третьих рук. Теперь же, когда Остапов открыто, в нашем присутствии пытался воздействовать на патриарха и отклонить наши предложения, считал бы целесообразным использовать это обстоятельство и оказать на него определенное воздействие в интересах дела, решительно предупредив его в недопустимости такого поведения

…Все же характерно, что Остапов лезет во все вопросы жизни и управления патриархией. Он вмешивается в дело подбора кадров, выдвигая каждый раз наиболее реакционных представителей духовенства, пытается управлять епархиями через головы правящих архиереев, особенно игнорируя тех из них, которые прислушиваются и выполняют рекомендации Совета и уполномоченных, стремится окружить патриарха мракобесами и помешать продвижению людей лояльных к мероприятиям государства. Остапов всячески поддерживает политически сомнительных лиц… он использует всякую клеветническую и заведомо ложную информацию, идущую со стороны наиболее оголтелых мракобесов для того, чтобы подогреть патриарха, восстановить его против Совета и мероприятий местных советских органов и государства

…Что касается Остапова, то опираясь на материалы беседы, проведенной в Одессе, следует вызвать его в Совет и строго предупредить, чтобы впредь он перестал командовать патриархом, показав ему, что всякое отклонение тех или иных предложений Совета будет рассматриваться как противодействие со стороны Остапова со всеми вытекающими из этого последствиями и выводами, которые сочтет нужным сделать Совет."

Гордун, священник Сергий. "Русская Православная Церковь при Святейших патриархах Сергии и Алексии", Вестник русского христианского движения, Париж, 1990, № 158, Справка о беседах с патриархом Алексием 9-10 июня 1961 года, Дело № 309, сс. 137,138) Он советовал архиепископу Ермогену, как следует себя вести, чтобы получить кафедру. Владыка ни разу не запятнал своей жизни в самые тяжелые годы для Русской Церкви. Вряд ли его убедил пример епископа Иова, который смиренно дожидался часа, когда ему позволят вернуться на архиерейскую кафедру.

****митрополит Киевский и Галицкий Иоасаф (Виталий Михайлович Лелюхин) (1903-1966) – родился в семье священника в селе Дубасищи Ельнинского района Смоленской области. Окончил Вяземское духовное училище, а затем Смоленскую духовную семинарию в 1919-1920 годах. В годы Великой Отечественной войны оказался на оккупированных гитлеровцами территориях и был рукоположен во священника. Владыка Ермоген пишет о нем: "До архиерейской хиротонии он 3 раза был рукополагаем во священника: первый раз в обновленческом расколе, второй раз во время гитлеровской оккупации Украины епископом Геннадием, юрисдикции еп(ископа) Поликарпа Сикорского и третий раз архиепископом Днепропетровским Андреем (Комаровым). Будучи хиротонисан во епископа Сумского, способствовал закрытию епархии. Будучи, по закрытии епархии, перемещен на кафедру епископа Днепропетровского и Запорожского принял епархию с 286 действующими приходами и, будучи чрез непродолжительное время перемещен на Винницкую кафедру, оставил в Днепропетровской епархии менее сорока приходов, а в Виннице через очень короткое время закрыт был кафедральный собор."

Самочинный "митрополит" Украинской Автокефальной Церкви Поликарп (Сикорский) был поставлен во главе Украинской Церкви в декабре 1941 года при помощи немцев. Вплоть до 1944 года священник Лелюхин служил в храмах Днепропетровска. В 1950 году стал настоятелем Николаевского молитвенного дома в поселке Амур близ Днепропетровска. В 1958 году был пострижен в монашество с именем Иоасаф и вскоре стал епископом Ахтырским и Сумским. Столь быстрое возвышение священника, который был рукоположен раскольниками и сотрудничал с немцами, можно объяснить только одним – после войны он был завербован органами МГБ. Поскольку с марта 1964 года архиепископ Иоасаф стал Киевским и Галицким, экзархом Украины, а вскоре и митрополитом, постоянным членом Священного Синода, то сомнений в причинах столь стремительной карьеры быть не могло.

К сожалению, в Словаре епископов митрополита Мануила (Лемешевского) отсутствуют эти сведения о митрополите Иоасафе. Безусловно, митрополит Мануил знал о всех изгибах жизни митрополита Иоасафа, но сознательно исключил их. Это обстоятельство еще раз заставляет весьма критически относиться к подвижническому труду митрополита Мануила. Важно помнить, что два заключения владыки Мануила и неусыпный надзор органов госбезопасности и внутреннего цензора за его трудами сыграли свою печальную роль в создании этого выдающегося труда.)
                                                                               КОНЕЦ

Сергей Бычков. Освобождение от иллюзий.
Исповедник архиепископ Ермоген (Голубев). Жизнь и подвиг. Часть II. 
http://www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2075













=================================================================