"То, что произошло у нас, превосходит до горечи все
гонения. Вся Церковь изнасилована, священство
поругано и, еще хуже, благочестие преследуется
нечестием…" Святой Афанасий Александрийский
Мы живем во время тяжелейшего и постоянно углубляющегося кризиса Русской Церкви. Причин множество, но важно выделить основную. И она заключается прежде всего в том, что начиная с 1927 года началось обесценивание представлений православных христиан о мученичестве и исповедничестве. Тотальное истребление коммунистами тех христиан, которые отказались поклониться коммунистическому зверю, привело к тому, что выживали наиболее гибкие, для которых основной ценностью оставалась способность к приспособлению. Поэтому столь трудно жилось в послевоенной атмосфере тем подвижникам, которые, пройдя тюрьмы, лагеря и ссылки, чудом выжили, оставаясь верными заветам Христа.
На них смотрели как на белых ворон их же собратья, ненавидели и продолжали гнать, поскольку исповедники отказывались жить по звериным законам большевизма. Но даже среди них архиепископ Ермоген (Голубев) вызывал изумление. Приговоренный к расстрелу в 1931 году, едва не умерший в лагере, скитавшийся во время войны по Армении, а потом по Средней Азии, он был настоящим воином Христовым. Став епископом Ташкентским и Среднеазиатским, он развернул в своей епархии небывалое в советские времена строительство храмов, не боялся столкновений с уполномоченными по делам религии, отстаивая интересы Церкви. Он был блистательным тактиком, выигравшим не одно сражение с богоборческой властью. Своей жизнью и деятельностью в Ташкенте, Омске и Калуге он делом опровергал трусливое мнение той части церковников, что приблизились последние времена и что против нового гонения, которое развернулось в 1958 году, якобы, ничего нельзя сделать.
Дождавшись свержения Хрущева, архиепископ Ермоген обратился в 1965 году с письмом к патриарху Алексию I (Симанскому) с просьбой пересмотреть дискриминационные решения Архиерейского "разбойничьего" собора 1961 года, которые поставили священника на уровень наемника общины. Его поддержали 9 епископов Русской Церкви. Это был первый в истории Русской Церкви советского периода протест такого масштаба против "разбойничьего" собора. И этого архиепископу Еромогену не могли простить ни богоборцы из ЦК КПСС и Совета по делам религий, ни верные им "никодимиты" - епископы, сохранявшие верность митрополиту Никодиму (Ротову) (1929-1978). В 1968 году они пригласили ссыльного владыку Ермогена в Москву и устроили над ним судилище, которое можно сравнить лишь с тем позорным судилищем, которое по приказу Иоанна Грозного устроили епископы над святым митрополитом Филиппом (Колычевым) в ХVI веке.
Не случайно книга названа "Освобожденье от иллюзий". В 1927 году архимандрит Ермоген примкнул к митрополиту Сергию (Страгородскому), приняв его Декларацию. Ему пришлось порвать отношения с близкими друзьями, вместе с которыми он отбывал первое тюремное заключение и ссылку. К нему с уважением относился патриарх Алексий (Симанский), который хиротонисал его в епископы в 1953 году. Новое гонение на Русскую Церковь, которое воздвигли советские богоборцы в 1958 году, заставили архиепископа Ермогена пересмотреть свое отношение к церковной политике митрополита, впоследствии патриарха Сергия (Страгородского). Уже находясь на покое в Жировицком монастыре, имея возможность еще раз перечитать доступные ему Деяния Поместного Собора 1917-1918 годов, владыка Ермоген постепенно пришел к выводу, что Русская Церковь несет заслуженные кары, отступив от решений этого Поместного Собора. Результатом этих размышлений и стала подготовленная им историко-каноническая и историческая справка "К 50-летию восстановления патриаршества в России". Владыка понимал, что политика патриарха Алексия является логическим продолжением политики его предшественника – митрополита Сергия (Страгородского). Поэтому он призывал патриарха и епископат вернуться к важнейшим решениям Поместного Собора 1917-1918 годов.
Советские епископы не могли простить владыке Ермогену его историко-каноническую и историческую справку "К 50-летию восстановления патриаршества в России" (1). В ней владыка впервые поставил вопрос о каноничности существования Русской Церкви, которая отступила от решений Поместного Собора 1917-1918 годов, которые никем никогда не были отменены. Изучая этот документ, приходится учитывать, что опальному владыке не были доступны в полном объеме Деяния Поместного Собора, ставшие к этому времени библиографической редкостью. Но многое он хранил в памяти, поскольку знакомился с Деяниями по мере их опубликования еще в 1917-1918 годах. Видимо, поэтому в справке не указаны важнейшие отступления от решений этого Собора. Справедливо критикуя Священный Синод РПЦ за то, что он не созывает регулярных Соборов, практикует частое перемещение епископата в угоду властям, владыка ни словом не упомянул о двухпалатном принципе управления Церковью, принятом на этом Поместном Соборе. Наряду со Священным Синодом был учрежден Высший Церковный Совет, в состав которого входили наряду с епископами монахи, белые священники и миряне, призванные решать наряду с финансовыми вопросами проблемы миссионерства, религиозного образования и многие другие. Председателем и Синода и Высшего Церковного Совета являлся патриарх.
Архиепископ Ермоген выступил как выдающийся и мужественный канонист. Он справедливо указал: "Нужно признать, что Собор 1945 года, несмотря на свою парадность, был неглубок по своей канонической мысли. С точки зрения канонического права непонятно отношение Собора 1945 г. к Собору 1917-18 гг. Ведь для того, чтобы открылась каноническая возможность к новому церковному законотворчеству, Собору 1945 года необходимо было бы сперва отменить соответствующие определения Собора 1917-18 гг. Отменило ли "Положение" 1945 года канонические определения Собора 1917-18 гг.? Нам неизвестен такой акт. Но одно несомненно, что определения Собора 1917-18 гг. находятся на более высоком каноническом уровне, чем принятое на Соборе 1945 года "Положение". Определения Собора 1917-18 гг. ясно регламентируют канонический правопорядок в нашей Церкви в полном согласии с канонами Вселенских и всецерковного значения Поместных Соборов."
К сожалению, последующие Поместные Соборы 1971, 1988 и 1990 годов так и не нашли возможности рассмотреть те проблемы, которые были поставлены архиепископом Ермогеном перед патриархом и Священным Синодом в его справке и которые не утратили своей актуальности и по сей день. Верю, что недалеко то время, когда наконец на очередном Поместном Соборе встанет вопрос о приведении в каноническое соответствие с решениями Поместного Собора 1917-1918 годов современной церковной жизни Русской Церкви. Тогда же должен быть поднят вопрос о причислении к лику святых исповедника и мученика архиепископа Ермогена (Голубева). Его личная святость не вызывает сомнения у тех, кто знаком с его жизнью и подвигом. Их было немного, епископов и священников, переживших сталинские репрессии и продолживших свое служение в послевоенное время. Из них пока лишь один – архиепископ Афанасий (Сахаров) причислен к лику святых.
В данном томе впервые публикуются все документы, начиная с обвинительного заключения, которое было предъявлено архимандриту Ермогену (Голубеву) в 1931 году вплоть до его переписки в 50-60-е годы с уполномоченными тех областей, в которых ему пришлось служить. К сожалению, пока еще не собрано эпистолярное наследие архиепископа Ермогена – его письма к духовенству и прихожанам. Представлены доносы духовенства в Совет по делам религий, а также стенографические отчеты, фиксировавшие беседы работников Совета с ведущими "никодимитами" и с опальным владыкой. Центральным документом является стенографический отчет заседания Священного Синода, состоявшийся 30 июля 1968 года, на котором "разбиралось персональное дело" владыки Ермогена.
Сборник предварен расширенным биографическим очерком (2), в который включены обширные цитаты из документов, впервые публикующихся во второй части тома. В нем впервые публикуются факты, почерпнутые из предвоенного уголовного дела и архива Совета по делам религий. Чтобы глубже понять положение РПЦ в послевоенные годы и тотальный контроль, под который Она была поставлена, в Приложении №1 опубликованы фрагменты переписки Святейшего патриарха Алексия (Симанского) с председателем Совета по делам РПЦ генералом Георгием Карповым. В Приложении №2 помещено письмо 1965 года двух священников - Николая Эшлимана и Глеба Якунина Святейшему патриарху Московскому и всея Руси Алексию I, поскольку в публикуемых документах оно неоднократно упоминается. В биографическом очерке не даются ссылки лишь в том случае, если документы, из которых они взяты, находятся в корпусе данной книги.
Приношу благодарность директору Государственного архива Российской Федерации, доктору исторических наук С. В. Мироненко, без дружеской помощи которого вряд ли бы была выполнена эта кропотливая работа. Моя дружеская признательность за помощь клирику Белорусской Церкви игумену Иоасафу (Морзе), профессору-протоиерею Виталию Антонику, преподавателю Минской Духовной Академии, наместнику Свято-Успенского Липецкого монастыря игумену Митрофану (Шкурину) и правозащитнику Льву Левинсону.
1.
Алексей Степанович Голубев родился 16 (3 старого стиля) марта 1896 года в Киеве. Его отец Степан Тимофеевич[1] (3) был родом из Пензенской губернии. После окончания Киевской Духовной Академии преподавал в ней церковную историю. За сочинение о Киевском митрополите Петре Могиле и его сподвижниках в 1899 году он получил степень доктора богословия. Человеком был суровым, склонным к аскетизму. В одной из так называемых "бесед" конца 50-х годов с уполномоченным по делам религий Узбекской ССР настоятель церкви Александра Невского в городе Ташкенте протоиерей Федор Семененко в беседе с уполномоченным по делам религий сообщал важные подробности о детских годах будущего владыки: "Епископ исключительно сухой, замкнутый человек. Он мало интересуется окружающей жизнью и чужд всего, что не касается церковного. Недавно разговор зашел о елке для детей. Он сказал: "Это баловство. Я вырос без елки". На вопрос, неужели ему в детстве никогда не устраивали елку, ответил: "Нет, и не позволяли быть на ней и вообще быть вне дома не по делу. С наступлением темноты, как правило, в доме все должны спать. Отец ложился летом в 10 часов, а зимой в 7 часов вечера, а вставал в 3-4 часа утра и не терпел, когда заведенный режим нарушался" (4). Кому-то сегодня подобный режим дня в семействе Голубевых может показаться неправдоподобным. Еще Пушкин заметил, что "мы – русские, ленивы и нелюбопытны…" Но к середине ХIХ столетия выработался, в основном, из российских разночинцев тип неустанного труженика. В.О.Ключевский о подобных подвижниках высказал парадоксальную мысль, под которой не задумываясь подписался бы Степан Голубев: "Кто не способен работать по 16 часов в сутки, тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни, как узурпатор бытия" (5).
Мать владыки Ермогена Елена Филипповна (6) – дочь профессора Киевской Академии Филиппа Алексеевича Терновского. В семье Голубевых было 9 детей. Старший Георгий стал священником, Любовь – сельской учительницей. Во время революционных событий была убита. Владимир стал офицером, был председателем киевской организации "Двуглавый орел". Николай стал учителем, пятым был Алексей. Затем шли младшие братья и сестры – Александр, пропавший в послереволюционные годы без вести, а также Тимофей, Елена и Вера. Алексея, по-видимому, больше других братьев и сестер любили родители. Вспоминая свое детство, владыка Ермоген говорил, что помнил себя с трехлетнего возраста. Уже тогда мама называла его Алексеем Степановичем. А отец часто брал его на руки и ласкал, гладя рукой по голове и приговаривая: "Умница ты наш!" Когда в семье появился шестой ребенок – младший брат Александр, – то отец, усадив Алешу на колени, сказал: "Ну вот, теперь уже не ты умница, теперь у нас есть другой умница!" "После этих слов, – вспоминал владыка с улыбкой, – я проплакал целых три дня. Но слова отца оказались справедливыми, Александр действительно был очень умным человеком, он обладал феноменальной памятью".
В детстве Алеша переболел туберкулезом. Учился в 3-й Киевской гимназии. Был учеником любознательным, весьма старательным и прилежным. Со способностью к наукам Алексей от родителей унаследовал живую веру. Он уже в 13-летнем возрасте переселился в пустую комнату на чердаке, чтобы в тишине предаваться молитве и размышлениям. Он с трудом переносил детский плач, а семья пополнялась младшими братьями и сестрами. Эта чердачная комната была его кельей. Подражая подвижникам-отшельникам, Алексей установил, чтобы никто из женщин, даже его мать, не переступали порог его комнаты. Уже в детские годы проявилась аскетическая настроенность, которая позже, во время его настоятельства в Киево-Печерской лавре, дала повод братии называть его "женоненавистником". С этого же времени он отказался от вкушения мясной пищи.
Алексей часто посещал лавру и любил ее богослужение. Его духовником был старец-иеромонах Алексий (Шепелев) (7), подвизавшийся в то время в Голосеевской пустыни лавры. В гимназические годы Алексей внимательно изучал творения святых отцов. Самыми любимыми были сочинения святителя Кирилла Александрийского. Алексей почитал этого святого, ревностного защитника Православия, и, мечтая о монашестве, хотел быть пострижен с именем Кирилла. Сохранилась небольшая брошюра, написанная им в то время, в которой он полемизировал с магистром богословия, священником Тимофеем Лященко (1875-1945), который преподавал в Киевской духовной академии пастырское богословие и гомилетику. В 1914 году он принял монашеский постриг под именем Тихона. В эмиграции стал архиепископом Берлинским и Германским, примкнув к так называемой "парижской юрисдикции", которую возглавлял митрополит Евлогий (Георгиевский). Его магистерская диссертация, которую он защитил в 1913 году, (вскоре она была издана книгой – "Святой Кирилл, архиепископ Александрийский. Его жизнь и деятельность", Киев, 1913) была посвящена святому Кириллу, архиепископу Александрийскому. В юношеские годы Алексей Голубев отличался глубокими познаниями, а также строгой обоснованностью доводов. Он стремился излагать мысли, соотнося их со Священным Писанием и творениями святых отцов.
В 1915 году Алексей Голубев закончил гимназию с серебряной медалью. Перед 19-летним юношей не стоял вопрос о выборе дальнейшего жизненного пути. Он был избран давно. Он твердо намеревался посвятить жизнь служению Богу и принять иноческий постриг. Однако отец был против монашества. Видимо, это явилось причиной того, что Алексей оставил родной Киев и уехал в Москву, чтобы продолжить образование в Духовной академии. Учиться ему пришлось в тяжелых условиях: сначала война, затем революция в России, Гражданская война, голод. В это тяжелое время Алексей Голубев продолжал учебу.
В первые годы революции, когда власть взяли большевики, обстановка в Киеве была неспокойной, и город переходил в руки то одной, то другой из враждующих сторон. Алексей Голубев, студент Московской духовной академии, приехал в Киев навестить родных. На улице его схватили красноармейцы, и тут же вынесли приговор: "Расстрелять!" Почему? Оказывается, Алексей одел офицерскую шинель брата, и его перепутали со старшим братом Владимиром, офицером царской армии. Приговор решили привести в исполнение немедленно. Его спасло лишь чудо.
Весной 1919 года Алексей Голубев закончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословских наук. Кандидатскую диссертацию он писал у священника Павла Флоренского, профессора МДА, и тему выбрал не случайную – "Психология мученичества по раннехристианским текстам". Вскоре он постригся в монашество с именем Ермоген в честь патриарха-мученика. Постриг был совершен 8-го июня (по старому стилю) в московском Даниловом монастыре настоятелем, бывшим ректором МДА, архиепископом Феодором (Поздеевским). С этого времени началась монашеская жизнь будущего епископа и исповедника. 25 августа 1919 года архиепископ Феодор рукоположил монаха Ермогена во иеродиакона. По прошествии года иеродиакон Ермоген попросил перевести его в Киев. Его прошение было уважено, и в сентябре 1920 года указом Святейшего патриарха Московского и всея России Тихона он был переведен в Киев и определен в число братии Киево-Печерской лавры.
Отец Ермоген, как образованный монах, нес послушание библиотекаря. А 15 августа 1921 года в праздник Успения Божией Матери Святейший патриарх Тихон хиротонисал иеродиакона Ермогена во иеромонаха. Рукоположение было совершено в Москве, в малом Успенском соборе на Крутицах. Иеромонах Ермоген снискал любовь и уважение всей братии лавры. Особенно ценили его благоговейное совершение богослужений и доброту. С января 1922 года 26-летний иеромонах Ермоген стал членом Духовного Собора Киево-Печерской Лавры. В июле 1922 года был назначен киевским епархиальным миссионером и, объезжая уцелевшие приходы, ревностно проповедовал.
10 июля 1922 года в великой лаврской Церкви митрополитом Михаилом (Ермаковым), экзархом Украины, иеромонах Ермоген был возведен в сан архимандрита. В это время большевики оказали всемерную поддержку возникшему в церковной среде движению обновленцев. Большинство иерархов Православной Церкви на Украине, ставшей Экзархатом, не порывали связей со Святейшим патриархом Тихоном. Они решительно выступили против признания обновленческого Высшего церковного управления весной 1922 года. Поэтому в феврале 1923 года большевики в Харькове, который в те годы был столицей Украины, арестовали патриаршего экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова), а вслед за ним и его викариев: епископов Василия (Богдашевского), Димитрия (Вербицкого), Назария (Блинова) и Алексия (Готовцева). Одновременно с ними в Киеве был арестован и архимандрит Ермоген (Голубев) как один из самых убежденных "тихоновцев" Духовного Собора Киево-Печерской лавры. Вместе с ними был арестован и священник Анатолий Жураковский. На следующий день, а это был Великий Пяток, они были этапированы в Москву, где содержались в Бутырской тюрьме, а оттуда отправлены в ссылку в Царевококшайск (ныне Йошкар-Ола).
"Жили просто, снимая помещение у местного населения. В городе ссыльных было много: это были представители различных партий, духовенство. Все они очень любили приходить к отцу Анатолию "на огонек", многие уходили из комнаты с обновленной душой. Скоро прибыл друг отца Анатолия, настоятель Киево-Печерской лавры, архимандрит Ермоген. Вместе они прежде всего начали у себя в комнате совместное служение. Был сделан новый стол, который служил престолом; друзья привезли антиминс, небольшие чаши и опять, почти каждый день начали возноситься молитвы о всем мире. Сначала это делалось втайне, народ был: келейник, отец Ермоген и жена отца Анатолия, затем стали приходить местные монашенки, по трое-четверо, не больше, чтобы не привлекать внимания. В церковь не ходили, так как церкви были обновленческие. Но проходит несколько месяцев, и местное духовенство под влиянием разъясняющих бесед с ними отцов Ермогена и Анатолия приносит покаяние и получает разрешение на служение от Казанского православного епископа. В первый торжественный день их возврата в лоно Церкви отцы Еромоген и Анатолий демонстративно шествуют в храм и принимают участие в богослужении. Через два дня они были арестованы уже местными властями. Опять тюрьма, допросы. Но, видимо, не получив санкции своих высших органов, месяца через три власти их отпускают. В ссылке они пробыли до конца ноября 1924 года.
Но вот зимой второго года пребывания их в ссылке и отец Ермоген и батюшка неожиданно получили вызов в управление, куда они должны были регулярно являться для отметки – и там узнали радостную весть о своей свободе. Собрались в один день. Тепло провожали их ссыльные, плакали, расставаясь монахини. Опять обоз и снова в путь, теперь уже радостный, обратный. Чудный, как в сказке, зимний лес, без всякой мошкары, весь застывший в своей красоте. Возвращались глубокой зимой. Не обошлось без приключений. Все были закутаны в теплые тулупы, на ногах валенки, поверх тулупов еще что-то теплое. И вот, нечаянно обернувшись назад, батюшка обнаружил, что едущий в следующем возке сзади отец Ермоген вдруг исчез. Подняли тревогу. Оказывается, он как-то вывалился из возка и беспомощный лежал на снегу. Водворили его обратно. Смеху было много, но хорошо, что батюшка обернулся, иначе могло бы это окончится совсем несмешно. На другой день мы услышали торжественный звон колоколов. Подъезжали к Казани, звонили ко всенощной накануне праздника Введение во храм Божией Матери…"
В декабре 1924 года из ссылки в Киев возвратился архимандрит Ермоген. А вскоре после этого лавра была передана обновленцам. Из многочисленной братии всего лишь 6 человек признали обновленческое управление митрополита Иннокентия (Пустынского). Все остальные не посещали лаврские храмы, занятые обновленцами, и совершали богослужения в Ольгинской церкви на Печерске невдалеке от Лавры, а также в Китаевской, Голосеевской и Преображенской пустынях. Архимандрит Ермоген не оставлял миссионерской деятельности. Жил в это время в Китаевской пустыни. Он занимал одну из комнат небольшого дома, в другой половине подвизался известный схимник - архиепископ Антоний (Абашидзе).
В 1924 году лавра получила права ставропигии. Настоятеля избирала братия, а утверждался он высшей церковной властью – патриархом или его местоблюстителем. Настоятель лавры, архимандрит, при совершении службы имел особые привилегии: носил панагию, облачался в архиерейскую мантию, стоял на орлеце, благословлял дикирием и трикирием, на Великом входе принимал Святые Дары в Царских вратах. Избранный настоятелем архимандрит Климент через некоторое время был арестован и находился в ссылке недалеко от Москвы. Он обратился к Духовному Собору лавры с письмом, в котором, ссылаясь на невозможность управлять братией, просил избрать другого настоятеля. Отцы Собора выдвинули архимандрита Ермогена и написали об этом отцу Клименту. Доставить письмо поручили архимандриту Ермогену, который ничего не знал ни о решении Собора, ни о содержании письма. В сопровождении двух монахов он отправился к месту ссылки настоятеля. Прочитав привезенное письмо, отец Климент написал Духовному Собору, что он с радостью принимает и одобряет его решение. Архимандрит Ермоген вернулся в Киев, не подозревая, что исполненное поручение касалось его самого.
Все 600 человек братии, за исключением двух воздержавшихся (одним из которых был отец Ермоген), на выборах проголосовали за него. 5 октября 1926 года митрополитом Сергием (Страгородским), исполнявшим обязанности заместителя патриаршего местоблюстителя, он был утвержден настоятелем Свято-Успенской Киево-Печерской лавры. В течение четырех с лишним лет архимандрит Ермоген управлял лаврой. По воспоминаниям близко знавших его в то время, он был энергичным, любознательным, подвижным и горячим монахом. Порою был вспыльчив и даже суров. Иногда отца Ермогена можно было видеть стремительно сбегавшего по лестницам. Однако, как только замечал, что его видит кто-нибудь из насельников, мгновенно останавливался и двигался чинным неспешным шагом, как приличествует настоятелю монастыря. Уже в те годы у него проявился бойцовский характер, который отличал его все последующие годы. Он умел побеждать страх, и это качество невольно вызывало уважение даже среди его гонителей. Вплоть до 30-х годов ему удавалось сохранять лавру, уберегая ее от разгона.
С отцом Анатолием Жураковским (8) отношения прервались после опубликования митрополитом Сергием (Страгородским) своей "Декларации" в 1927 году. Отец Анатолий не принял ее, и возглавляемая им община присоединилась к движению "непоминающих" во главе с митрополитом Иосифом (Петровых) и Гдовским епископом Димитрием (Любимовым). Архимандрит Ермоген сохранил верность митрополиту Сергию и патриаршему экзарху Украины митрополиту Михаилу (Ермакову), который выпустил свой вариант "Декларации", не столь верноподданнический, но все же одобренный властями. Несмотря на это, 27 января 1931 года Киево-Печерская лавра была закрыта, и архимандрит Ермоген в очередной раз арестован. О том, что он принимал активное участие в церковных событиях конца 20-х годов, немало говорится в обвинительном заключении, которое полностью публикуется в данном сборнике.
Поскольку обвинительное заключение не было подписано архимандритом Ермогеном, то нельзя всецело доверять этому документу. И все же в нем содержатся ценнейшие сведения, добытые чекистами скорее всего оперативным путем: "Совершившие раскол, отделились от м(итрополита) Сергия и образовали самостоятельную церковную организацию, со своей иерархией и со своим определенно выраженным к(онтр)-р(еволюционным) политическим характером. Начало этой организации было положено в г. Ленинграде. Мне лично пришлось быть на первом организационном собрании отколовшихся в бытность мою в Ленинграде в декабре 1927 года. Собрание происходило на квартире протоиерея Ф. К. АНДРЕЕВА.(9) Участниками собрания были епископ Дмитрий ЛЮБИМОВ (10), протоиерей АНДРЕЕВ, его жена Наталия Николаевна, протоиерей В. ВЕРЮЖСКИЙ. (11) Идеологическую установку новому расколу давал протоиерей АНДРЕЕВ. Его мысль двигалась в такой концепции. Апостол заповедует повиноваться "властьям придержащим", (орфография подлинника – С. Б.) в толковании протоиерея АНДРЕЕВА признающим над собой власть божию, а так как Соввласть не признает бога, то эта заповедь апостола к этой власти не относится. Я возражал против такого толкования, как совершенно произвольного. Меня убеждали примкнуть к этому расколу, но я решительно отказался. Раскол, получивший название "иосифлянского" или "дмитриевского", по имени митрополита Иосифа и епископа Димитрия вскоре проник и в Киев, где его идейным вдохновителем явился священник ЖУРАКОВСКИЙ. Из духовенства к нему примкнули протоиерей Д. ИВАНОВ, священник Л. РОХЛИЦ, священник В. КВАСНИЦКИЙ, священник А. БОЙЧУК, архимандрит Спиридон.(12)"
Из текста обвинительного заключения следует, что архимандрит Ермоген не следовал во всем за митрополитом Сергием: "Оставшиеся в общении с митрополитами Сергием и Михаилом тоже не все приняли декларацию искренно, рассматривая ее как своего рода политический маневр. Сам митрополит Сергий рассматривал свою декларацию, как политический маневр, благодаря которому ему удастся наладить высшее церковное и местные епархиальные управления, вернуть ссыльных епископов. В своей декларации он выражался, что "так нужно было сделать", а на вопрос, почему отношение к обновленцам со стороны власти лучше, он отвечал, что "нам власть платит аллименты". Эти слова были сказаны осенью 1927 года митрополитом Сергием в его квартире в Москве по ул. Короленко 3/5 за вечерним чаем." Понятно, что подобные подробности разговоров за вечерним чаем могли стать известными органам ОГПУ только из сообщений внедренных в окружение митрополита Сергия тайных агентов.
Крайне важно в этом обвинительном заключении свидетельство о тайных выборах патриарха: "Осенью 1926 года в среде епископата, по чьей именно инициативе мне неизвестно, возникла мысль о тайном избрании патриарха. С разрешения митрополита Сергия было поручено епископу Павлину КРОШЕЧКИНУ (13) произвести опрос епископов. Большинство высказалось за избрание митрополита Кирилла, но произвести опрос до конца епископу Павлину не удалось, так как он был арестован в Москве, не успевши докончить дела. Этот акт имел определенный политический характер. В среде епископата чувствовалось недоверие к митрополиту Сергию, как скомпрометированному принятием на первых порах участия в "живой церкви". Возникали опасения, что в случае легализации церкви с митрополитом Сергием во главе, он столкуется с властью и будет большое влияние власти на дело назначения и перемещения епископата и церковная жизнь будет поставлена под контроль власти и политическое значение церковь потеряет." Из это следует, что власти на самом деле не знали, что епископ Павлин завершил начатое дело тайных выборов патриарха, но списки голосовавших епископов не попали в руки чекистов. В то же время следователь запечатлел определенные настроения духовенства по отношению к митрополиту Сергию, которые впоследствии вполне оправдались.
Интересен тот факт, что архимандрит Ермоген бывал в конце 20-х годов в Нижнем Новгороде у митрополита Сергия и даже сообщал ему сведения о деятельности митрополита Антония (Храповицкого), который в это время находился за рубежом. В те годы еще существовала переписка между эмигрантами и их родными, оставшимися в СССР. Важна характеристика самого митрополита Сергия, хотя вряд ли целиком она принадлежит архимандриту Ермогену: "Определенной политической платформы у митрополита Сергия в его организации не было, но в 1926 году она имела к(онтр)-р(еволюционный) характер. Надо сказать, митрополит Сергий очень гибок в своих политических взглядах: за это говорит его постоянное нахождение в синоде прежнего времени при обер-прокурорах всех направлений. Насколько я понимал, в 1926 году политической платформой его организации была ставка на нажим на Сов(етское) правительство со стороны общественного мнения Европы с условием изменения церковной политики Соввласти. По крайней мере, я заключил об этом из того, что, когда в 1926 году митрополита Сергия посетила американская делегация и его после посещения спрашивали, рассказал ли он о церковном положении в СССР, он ответил, что он не такой дурак, чтобы потом отдуваться за это."
Архимандрит Ермоген поддерживал отношения и с ссыльными епископами: "В 1926 году я во вне организационном порядке передал Г. А. КОСТКЕВИЧУ через И. Н. МИХАЙЛОВСКОГО полученную архимандритом Антонием ЛОБОВЫМ через своего отца архиепископа Захария ЛОБОВА (14) фотографическую карточку ссыльных в Соловках епископов. Кому он ее переслал и какова ее судьба, мне неизвестно. Но несомненно она была использована в антисоветских целях."
По делу № 348 Киевского оперсектора ГПУ проходило 28 человек. Приговор выносила судебная тройка при Коллегии ГПУ УССР от 14 сентября 1931 года. Двое подследственных – архимандрит Ермоген и иеромонах Гамалиил (Русалев) были приговорены к расстрелу. Почти полгода архимандрит Ермоген провел в камере-одиночке, ожидая исполнения приговора. Обычно за столь длительное время заключенные, каждый день ожидая прихода палачей, сходили с ума. Позже отец Ермоген рассказывал, что в его камере было небольшое окно, через которое был виден кусочек неба. И вот однажды он случайно взглянул в это окошко и в отражении стекла увидел, что совершенно поседел. 2 января 1932 года на заседании Коллегии ОГПУ расстрел был заменен архимандриту Ермогену, а также Ивану Петровичу Михайловскому десятилетним сроком лагерей. Иеромонаху Гамалиилу (Русалеву) и Владимиру Ивановичу Воловику на пятилетний срок.
Лагерные годы явились, пожалуй, самым трудным испытанием твердости его характера и крепости веры. Когда отец Ермоген 2 января 1932 года попал в Сарлаг, устроенный в стенах бывшей Саровской пустыни, в нем находилось более трех тысяч зэков, из которых более половины были инвалидами. Они трудились на лесозаготовках. Кормили плохо, а труд был тяжелым – валили лес двуручными пилами. Многие умирали от истощения. Его друг и сподвижник, священник Анатолий Жураковский трудился в 1935 году на строительстве Беломоро-Балтийского канала. То, что переживал он, выпало и на долю отца Ермогена. В своем дневнике отец Анатолий, находясь в лагере на берегу Выгозера, записывал: "Я знаю, что отсутствие храма – это громадное лишение, но все же и вне храма остается столько неиссякаемых манящих возможностей… Служение красоте есть для меня – служение Воскресению. Маленькие заботы жизни – приготовление дров, пищи, уборка и прочее – все это не нарушает мира, но может быть радостным. Конечно, труд есть труд, и не утомлять он не может. Но во всяком случае, это не то, что прошлогодние десять кубометров, о которых вспоминаю с жутью. (Норма выработки на одного заключенного – С.Б.) Да и главное, у нас совсем еще тепло, необычно и безветренно. Начало зимы прекрасное. В нравственном отношении работа – отдых и успокоение. Тяжело другое - постоянная нелепость барачной жизни – шум, ругань, неперестающее оскорбление тайны материнства, извержение целого потока испражнений, заражающих воздух, которым дышу уже шестой год. Вот тягота…" (15)
Из-за физической слабости отца Ермогена освободили от общих работ. "Помогла" и ранняя седина: врачи Алатырской исправительно-трудовой колонии, выписывавшие справку, указали заболевания – "активный туберкулез легких с упадком питания и порок сердца". Отец Ермоген никогда не унывал, не роптал и окружающих уговаривал воздерживаться от ропота: "Мы грешны, и по нашим грехам Господь посылает нам эти страдания", – поддерживал он собратий. Вместе собирались для молитвы, устраивали службы. Общей была не только молитва, но и трапеза, пищей делились, поскольку кормили зэков плохо. Помогло и то, что начальник лагеря хорошо относился к нему, оберегал его. А отец Ермоген учил его немецкому языку, которым овладел в гимназии.
По его совету он обратился в Президиум ЦИК СССР с просьбой о помиловании, поскольку виновным себя не признал и обвинительного заключения не подписал. Его ходатайство рассматривалось 27 июля 1936 года. Оперуполномоченный Алксне приложил к ходатайству справку, в которой весьма ярко характеризовал отца Ермогена: "Голубев Гермоген Степанович, 1896 г. р. ур(оженец) г(орода) Киева, с высшим образованием, сын архимандрита (!), до ареста настоятель лаврского братства в Киевской области. Являлся организатором и руководителем к/р (контрреволюционной – С.Б.) организации церковников в Киевской области, ставившей своей целью поднять вооруженное восстание в момент интервенции. Распространял к/р литературу. Устраивал нелегальные сборища к/р организации, проводил широкую вербовочную работу… В настоящее время болен – активный туберкулез легких. ГУЛАГ просит сообщить о возможности досрочного его освобождения." Удивительно, что после такой "сопроводиловки" срок, как тогда говорили, все же "скостили" с 10 до 8 лет лагерей. На самом же деле он отбыл 9 лет в заключении. Последним лагерем, в котором он отбывал срок, был Севжелдорлаг Горьковской области. Освобожден он был лишь 28 января 1939 года и отправлен в ссылку в Арзамасский район.
Освободившись из лагеря, а это было в конце января 1939 года, отец Ермоген обморозил ноги. Добравшись до одной из арзамасских деревень, где должен был отбывать ссылку, он вошел в избу набитой людьми. Отдохнуть было негде. Обессиленный, нашел место под лестницей, устроился и сразу же уснул. Проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо и звал: "Отец архимандрит! Проснитесь!" Оказалось, что начальствующим был один из лаврских монахов. Он отвел отца Ермогена в комнату, помог отогреться. Чтобы снять примерзшие к ногам валенки, пришлось разрезать голенища. Немного отдохнув и окрепнув, он отправился далее. Когда освобождался, начальник тюрьмы посоветовал не возвращаться в Киев, где его опять бы арестовали, а устроиться где-нибудь на юге. Этому доброму совету и последовал отец Ермоген.
2.
До 1941 года архимандрит Ермоген жил на Кавказе, в городе Шуше, затем в Степанакерте. В июне 1941 года, накануне войны, перебрался в Астрахань. Туда же приехала и мать. Там он прописался, а в начале 1945 года был назначен настоятелем Спасо-Преображенской церкви города Трусово, что невдалеке от Астрахани. 4 марта 1945 года, после четырнадцати лет вынужденного перерыва в церковном служении, он совершил свою первую храмовую литургию. В Трусово отец Ермоген прослужил около трех месяцев. Затем указом архиепископа Астраханского Филиппа (Ставицкого) был назначен настоятелем Покровского собора города Астрахани и одновременно благочинным церквей города. Шел июнь 1945 года. Только что закончилась война, повсеместно люди голодали. Голод был настолько сильным, что у отца Ермогена отекали ноги. Он не мог надеть обувь - распухали ноги. Лежал в небольшом доме. Рядом не было никого, кто мог бы принести и подать хотя бы кружку воды. Спустя некоторое время появился монах Павел, который выходил его и стал келейником. 1 марта 1948 года архимандрит Ермоген перебрался в Троице-Сергиеву лавру, поскольку между ним и архиепископом Филиппом (16) произошла размолвка.
Однако в лавре ему прописаться не удалось. Поэтому когда архимандрита Гурия (Егорова) – первого в послевоенные годы наместника лавры – поставили епископом Ташкентским и Среднеазиатским, отец Ермоген уехал с ним. В сентябре 1948 года он был назначен настоятелем Покровского собора города Самарканда. А 1 марта 1953 года, за 4 дня до смерти Сталина, был хиротонисан во епископа Ташкентского и Средне-Азиатского. Хиротонию совершали Святейший патриарх Алексий, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) и архиепископ Можайский Макарий (Даев). С 28 августа 1953 года – архиепископ Ташкентский и Средне-Азиатский. И вдруг странное признание в автобиографии: "С 15 сентября 1960 года на покое".
Для того, чтобы уяснить суть конфликта, произошедшего между епископом Ермогеном и властями, стоит просмотреть хронику открытия новых храмов в огромной епархии. Сообщения, которые печатались в Журнале московской патриархии, звучат как победные рапорты с фронта: "Поселок Урсатьевской Ташкентской области. 17 сентября 1955 г. благочинный Ташкентского округа протоиерей Феодор Семененко совершил чин освящения храма. Первую Божественную литургию во вновь освященном молитвенном доме совершил в воскресенье 18 сентября преосвященный Ермоген, епископ Ташкентский и Средне-Азиатский". (17)
"Вскоре после того, как храм во имя святителя Николая в Ашхабаде был разрушен в результате землетрясения 1948 года, местные верующие соорудили временный молитвенный дом; но он был мал и вообще неудобен для отправления богослужений. На его месте, по инициативе епископа Ташкентского и Средне-Азиатского Ермогена, в начале 1957 года было начато строительство обширного и вместительного храма, и в конце минувшего, 1957 года, этот храм был готов. Торжество освящения храма Преосвященный епископ Ермоген назначил на среду 11 декабря 1957 г. и к этому дню прибыл в Ашхабад... В чине освящения приняло участие 18 священнослужителей".(18)
"15 мая 1958 г. Преосвященный Ермоген, епископ Ташкентский и Средне-Азиатский, совершил освящение новосооруженного храма во имя св. великомученика Георгия в городе Токмаке, Киргизской ССР" (19).
"4 сентября 1958 г. в городе Ташкенте было совершено освящение Успенского кафедрального собора после его полной реконструкции" (20).
"3 ноября 1959 года в селе Тюп, Иссык-Кульской области (Киргизская ССР), Ташкентской епархии, по благословению Высокопреосвященнейшего Ермогена, архиепископа Ташкентского и Средне-Азиатского, был торжественно освящен после капитального ремонта молитвенный дом" (21).
Необходимо отметить, что 8 храмов в Ташкентской епархии было построено на личные средства владыки Ермогена! По его благословению для руководства всеми проводимыми в епархии работами по строительству и ремонту храмов был создан специальный строительный комитет. Возглавлял его протоиерей Александр Кошкин – инженер по специальности, человек высокой духовной жизни. Он же руководил и реконструкцией Успенского собора. Владыка понимал, что приход, особенно слабый, никогда не сможет своими силами привести храм в порядок, поэтому создал специальную кассу, в которую вносились деньги только для внутриепархиальных нужд. Каждый приход епархии отчислял средства в эту кассу. Более сильные приходы вносили большие суммы, более слабые – меньшие. И вот из этой кассы перечисляли деньги тем приходам, которые занимались обустройством храмов. В короткое время большинство храмов епархии пришло в надлежащее состояние.
В конце 50-х годов главный идеолог коммунистов Михаил Суслов, воздвиг новое гонение на Русскую Церковь. В мае 1958 года патриарх Алексий, предупрежденный о смене партийного курса председателем Совета по делам РПЦ Георгием Карповым, с которым его связывали долголетние дружеские отношения, попросился на прием к первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву. 7 ноября 1959 года, находясь на официальном приеме в Кремле патриарх лично попросил Хрущева принять его. В этом ему было отказано. Более того, после этого Георгий Карпов вызвал патриарха в Совет. Однако разъяснения в Совете давал митрополит Николай (Ярушевич). Он говорил об открытых выпадах в газетах и по радио против Церкви, утверждал, что "идет физическое уничтожение церкви и религии." Карпов предложил митрополиту Николаю изложить факты гонений в письме на имя Хрущева. В ноябре 1959 года патриарх Алексий и митрополит Николай обратились с письмом к Хрущеву, в котором указывали на недостойные методы борьбы против Церкви. В письме приводились случаи открытого давления в провинции на епископат и приходы. Письмо завершалось утверждением: "…ставя эти вопросы, мы отнюдь не жалуемся ни на кого в частности, а только констатируем факты крайнего возбуждения церковных кругов всеми этими новыми сравнительно с недавним прошлым явлениями, дающими не только здесь, у нас, но даже за границей повод – говорить ни больше ни меньше, как о гонении на Церковь, или во всяком случае об изменении отношения нашей государственной власти к Церкви…" (22)
Письменного ответа не было, но через несколько месяцев Георгий Карпов сообщил, что Никита Хрущев дал указание проверить изложенные в письме факты, но они, якобы, не подтвердились. Попытки хоть как-то ответить на открытую клевету атеистов в Журнале московской патриархии решительно пресекались работниками Совета. 16 февраля 1960 году, когда гонения на Церковь достигли пика, в Москве, в помещении Кремлевского театра, состоялась конференция Советской общественности за разоружение. В ней от Русской Церкви приняли участие патриарх Алексий I, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай и протопресвитер Николай Колчицкий. Именно на этой конференции решено было дать отпор гонителям. Речь для патриарха написал ответственный секретарь Журнала московской Патриархии А. В. Ведерников. Текст показался излишне резким, и поначалу патриарх отказался произнести его. Но митрополит Николай употребил всю силу красноречия и настоял на том, чтобы речь все-таки была произнесена.
Она, видимо, потрясла обычно дремлющих на подобных мероприятиях партаппаратчиков: "Моими устами говорит с Вами Русская Православная Церковь, объединяющая миллионы православных христиан - граждан нашего государства... Как свидетельствует история, это есть та самая Церковь, которая на заре русской государственности содействовала устроению гражданского порядка на Руси, укрепляла христианским назиданием правовые основы семьи, утверждала гражданскую правоспособность женщины, осуждала ростовщичество и рабовладение, воспитывала в людях чувство ответственности и долга и своим законодательством нередко восполняла пробелы государственного закона..." (23)
Патриарх стремился еще раз напомнить государству и чиновникам о полезности Русской Церкви. В трактовке Ведерникова, основная заслуга Русской Церкви заключалась не в том, что она возвещала людям о Христе и учила как нужно жить по Его заповедям, а в том, что "она содействовала устроению гражданского порядка на Руси". Этот тезис не был миссионерским ходом. С 1927 года, после Декларации митрополита Сергия, как-то забылось основное назначение Церкви – "быть светом и солью земли". Чрезмерное послушание государственному аппарату в конце концов привело к тому, что большая часть епископата простодушно считала, что назначение Церкви в обществе - быть верным помощником государства. Слова митрополита Сергия о том, что "мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей православной родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи…", не стали простым упражнением в красноречии - они вошли в плоть и кровь не только тех епископов, которые вместе с ним поставили подписи под Декларацией, но и подавляющего большинства советского епископата послевоенного периода.
Патриарх Алексий I уже в послевоенные годы, вспоминая обстоятельства, связанные с написанием и восприятием Декларации, признавался: "Когда преосвященный Сергий принял на себя управление Церковью, он подошел эмпирически к положению Церкви в окружающем мире и исходил тогда из существующей действительности, и я был совершенно согласен с ним. Все мы, окружавшие его архиереи, были с ним согласны. Мы всем временным Синодом подписали с ним Декларацию 27-го года в полном убеждении, что выполняем свой долг перед Церковью и ее паствой. Уже тогда, задолго до войны, наступившей в 1941 году, мы сознавали, что наше государство готовит оборону Отечества, и это уже обязывало нас подчиниться и его законам. Линия преосвященного Сергия с 1927 года возвратила нам внутренний мир, который позволил нам в войну сразу же встать и призвать пасомых на путь выполнения долга перед Родиной." (24)
Церковный историк А. Э. Краснов-Левитин отмечал, что епископы Николай (Ярушевич) и Алексий (Симанский) сыграли немалую роль в выработке Декларации 1927 года. Учитывая природное косноязычие митрополита Сергия (Страгородского), а также невысокий уровень знаний тогдашнего начальника 6-го Секретного Отдела ОГПУ Евгения Тучкова, который был одновременно редактором и цензором, вклад красноречивого и умевшего красиво излагать мысли епископа Николая был весьма весом.) Ложь укоренилась и принесла спустя 30 лет ядовитые плоды.
Тогда же словно по команде началась травля наиболее активных епископов, в том числе и архиепископа Ермогена. Появился пасквиль в газете "Правда Востока". Архиепископ Ермоген ответил редактору А. Д. Ивахненко открытым письмом от 15 июля 1960 года: "10 июля 1960 г. ташкентская газета "Правда Востока" поместила на своих страницах статью-фельетон под названием "Баталия в тихой обители". В ней в недопустимо резкой и циничной форме описывались некоторые факты жизни Владыки. Причем все преподносилось так, что выходило, будто Владыка является и ярым антисоветчиком, т. к. был осужден и сидел в тюрьме, и врагом Родины, т. к. "в годы войны против фашистской Германии на фронт не попал и в тылу не ударил палец о палец"[2], и человеком, живущим на широкую ногу, т.к. содержит возле себя целый ряд прислуги, начиная от привратника и кончая личным киномехаником..."
Владыка Ермоген написал редактору "Правды Востока" письмо, копии которого были отправлены также в ЦК КПСС, ЦК КП УзССР, в Совет по делам Русской Православной Церкви, Святейшему Патриарху Алексию и ташкентскому уполномоченному. Отвечая на предъявленные в его адрес обвинения, он писал: "Я категорически заявляю, что никогда никакой антисоветской деятельностью я не занимался. Но, действительно, в 1931 году... я был арестован в Киеве органами ГПУ, фактическим руководителем которых в то время был известный Ягода, впоследствии разоблаченный как враг народа. Суда надо мною никакого не было: по существовавшей в то время практике я был судим заочно. Ни обвинение, ни приговор мне объявлены не были"[3].
Отвечая на обвинения, что он не был на фронте, владыка писал: "Во-первых, я с детских лет не отличался здоровьем и вследствие этого был освобожден от несения военной службы еще в первую мировую империалистическую войну, а во-вторых... условия для политических заключенных при Ягоде в местах заключения... были направлены отнюдь не к тому, чтобы способствовать укреплению их здоровья... В результате этого... я по состоянию здоровья был признан негодным к несению военной обязанности и во время последней Отечественной войны"[4].
Отверг владыка и обвинение в том, что его "личные прихоти" обслуживает большой штат рабочих: "Пусть будет известно авторам фельетона, что в Ташкенте в Коларовском тупике на территории одной усадьбы находится помещение Епархиального управления и в отдельном небольшом домике мое очень скромное жилье. Если бы мое жилье находилось отдельно от Епархиального управления, то разумеется для него привратники не требовались бы и обслуживало бы его одно лицо... Никакого ученого медика и личного киномеханика у меня не имеется: это чистейшая ложь."[5]
Владыка Ермоген писал, что антирелигиозная пропаганда ведется грубо и неправильно. Письмо, конечно же, результатов не дало – никто не думал приносить извинения за клевету. Тогда владыка Ермоген разослал письмо по приходам, и его "наиболее смелые священники, рискуя своим местом, прочли с амвона. Советская власть после этого потребовала немедленного увольнения епископа Ермогена. Св(ященный) Синод был вынужден освободить его от управления епархией и предоставить ему отпуск". Два года владыка провел на покое в Жировицком монастыре.
С 13 июня 1962 года был назначен архиепископом Омским и Тюменским. Интересно ознакомиться с отзывом уполномоченного по делам РПЦ по Омской области И. Бутюгова о владыке Ермогене, который был направлен в Совет по делам РПЦ: "...Из беседы с архиепископом Ермогеном я пришел к выводу, что он один из иерархов, который ведет наступательную политику, он теоретически подготовлен, это опытный волк, который знает на какую педаль нажимать в любом вопросе укрепления позиций православной церкви, он далек от безоговорочного выполнения установленных положений о культах, он явно реакционен. Если возможно прошу Вас дать указание инспекторскому отделу выслать мне краткую характеристику прошлой деятельности архиепископа Ермогена." Но и на этой кафедре пробыл недолго – он продолжал отстаивать духовенство и храмы. Вскоре по требованию уполномоченного был переведен и стал с 29 мая 1963 года архиепископом Калужским и Боровским. Протоиерей Александр Мень, встречавшийся с ним в эти годы, оставил портрет владыки: "Человек аристократичный, высокого роста, с длинными седыми волосами, худой. У него было очень высокое мнение о епископском звании – епископ должен быть действительно владыкой Церкви. Юной он был души, несмотря на свои преклонные годы, всерьез принимал многое, что на самом деле не стоило принимать всерьез." (23)
Отец Александр в те годы служил в подмосковном поселке Алабино, и туда к нему приезжал владыка Ермоген. Там он встречался в 1964 году с группой московских священников. Отец Александр вспоминал: "Во время встречи владыка говорил, что на Патриархии московской почила печать обновленчества, что, в общем, это те же самые обновленцы, вся их программа та же и дух обновленчества, приспособленчества. В общем много он суровых слов говорил в адрес патриархии…" (24) На Калужской кафедре ему удалось прослужить не более двух лет и в 1965 году по тем же самым причинам он был уволен на покой. Отличительной чертой в характере владыки Ермогена было то, что он никогда не наказывал священников своей епархии. Когда ему указывали на недостатки кого-нибудь из духовенства, он часто беседовал с провинившимся, убеждал, старался помочь ему нести тяготы пастырского служения. И ни разу не было, чтобы наложил на священников какое-либо прещение или епитимью: "Если их будет бить еще и епископ, то что с ними будет?" – говорил он.
В судьбе опального владыки немалую, хотя и не решающую роль сыграл епископ Пимен (Извеков). В 1960-1961 годах епископ Дмитровский Пимен (Извеков) исполнял обязанности управляющего делами Московской патриархии. Эти годы были пиком "хрущевских" гонений. 13 января 1960 года Центральный комитет КПСС принял постановление – "О мерах по ликвидации нарушений советского законодательства о культах." Нарушением закона считалось – покупка и строительство домов, привлечение "новых слоев" населения в лоно Церкви, благотворительная деятельность, в том числе помощь приходам и монастырям, "недемократичные" принципы управления церковными общинами, полный запрет на религиозное воспитание детей. 16 марта 1961 года Совет министров СССР принял постановление "Об усилении контроля за выполнением законодательства о культах." В этот же день Совет по делам РПЦ совместно с Советом по делам религиозных культов принял "Инструкцию по применению законодательства о культах." Все эти документы имели значение законов и по сути возвращали Церковь ко временам полного бесправия 30-х годов.
Архиепископ Пимен (Извеков) в июле 1961 года выступил с докладом на Архиерейском соборе, принявшем решение об отстранении духовенства от финансово-хозяйственных дел. Архиереи съехались, как обычно, 18 июля в Троице-Сергиеву лавру, в день памяти преподобного Сергия Радонежского. Никто, кроме избранных, не подозревал, что в этот день будет проведен так называемый Архиерейский Собор. По сути в докладе архиепископа Пимена прозвучали революционные требования. Но никто из приехавших епископов не противостоял этой внутрицерковной революции, подготовленной Советом по делам РПЦ. В результате на Соборе была принята новая редакция Положения об управлении РПЦ. В нем значилось, что "настоятель храма осуществляет духовное руководство прихожан, наблюдает за благолепием и уставностью богослужений, за своевременным и тщательным удовлетворением религиозных нужд прихожан." Священник низводился на положение наемного работника, которого нанимала община. Позже, в приватных беседах владыка Пимен не раз оценивал это насилие над Церковью как проявление бесправия со стороны государства.
Руководство Совета по делам РПЦ высоко оценило деятельность архиепископа Пимена на посту Управляющего делами и вскоре он был перемещен на Ленинградскую кафедру. С 1961 по 1963 годы он в сане митрополита управлял Ленинградской епархией. Но как только представилась возможность вернуть митрополита Пимена в Москву, патриарх не замедлил это сделать. С 1963 года он управлял приходами Московской области, став митрополитом Крутицким и Коломенским. Именно с этого времени он становится опорой слабеющему патриарху, ближайшим его помощником. Окружение патриарха неоднозначно относилось к владыке Пимену, считая его "выскочкой" и "чужаком", и даже "темным человеком." Ему не могли простить двух тюремных сроков и его церковной позиции в начале 30-х годов.
В ноябре 1964 года два православных священника – Николай Эшлиман и Глеб Якунин, оба клирика Московской области, обратились с письмом на имя патриарха Алексия. Вскоре второе письмо было ими отправлено на имя Николая Подгорного, который в тот период возглавлял Советское правительство. Письмо двух священников появилось вскоре после снятия Никиты Хрущева. Тогда у многих церковных деятелей возникло ощущение, что рука Вышнего покарала нечестивца, поднявшего руку на Церковь и неистово гнавшего Ее. Многим казалось, что вот-вот наступят для Церкви лучшие времена.
Архиепископ Ермоген знал о готовящемся письме и советовал немного подождать, чтобы выяснить, какой курс по отношению к Церкви выберет новый первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Но голос епископа не был услышан. В среде московских священников произошел раскол – печальную роль в этом сыграл мирянин Феликс Карелин. Он настоял, чтобы письмо было отослано как можно быстрее. В этих письмах священники ярко обрисовали подневольное положение Русской Церкви, постоянные притеснения со стороны властей и призывали патриарха поднять голос и исправить создавшееся положение. Поначалу реакция патриарха Алексия была благожелательной. В узком кругу он сказал, что нашлись, наконец, порядочные люди, которые смело сказали об уродливых отношениях Церкви и Советского государства. Письмо двух священников было передано за границу – его публиковала зарубежная пресса, читали русскоязычные радиостанции. Резонанс на самом деле был велик. В Москву к священникам, которые пока еще продолжали служить, приезжали представители провинциального духовенства. Большинство из них слушали и "Голос Америки", и Би-би-си - письмо вдохновляло их. Священникам Николаю Эшлиману и Глебу Якунину они выражали свою поддержку, собирали материальную помощь. Верующие за рубежом также поддерживали отважных священников.
В начале 1965 года чиновники Совета по делам религий обратились к патриарху, и тот велел священникам написать объяснительную записку, в которой они должны были изложить – не изменили ли свои взгляды, что собираются делать дальше и не хотят ли извиниться за нанесенные лично ему, патриарху, оскорбления. Дело в том, что митрополит Пимен не просто благоволил к священнику Николаю Эшлиману, но любил его как необычайно талантливого человека (он прекрасно пел, обладая редкой красоты голосом) и помог ему рукоположиться целибатом (поскольку он был разведен), когда короткое время служил в Костроме. Он же помог ему получить приход в Химках, неподалеку от Москвы, когда был епископом Дмитровским. Отец Николай отвечал ему поистине сыновней любовью – он мог постоянно рассказывать истории из жизни митрополита, демонстрирующие его мудрость.
В Совете по делам религий знали об отношениях митрополита Пимена и священника Николая Эшлимана, поэтому разбираться с мятежными священниками поручили ему. Он вызвал их и, конечно же, в первую очередь обратился к отцу Николаю Эшлиману с упреком: "Так-то вы отблагодарили меня, Николай Николаевич!" Отец Николай отвечал, что не хотел причинить лично митрополиту Пимену никаких огорчений. Владыка посоветовал им извиниться перед патриархом. Но, к сожалению, они ответили на запрос патриарха довольно резко и временно были запрещены в священнослужении. На этот акт оба ответили обличением и тогда уже были запрещены в священнослужении Священным Синодом.
------------------------
[1] Здесь и далее цитирование архиепископа Ермогена производится в авторской орфографии.
1 - самое удивительное, что если бы не напоминание опальным владыкой о 50-летии восстановления патриаршества, эта дата вряд ли была бы отмечена епископатом РПЦ. С опозданием 50-летие было отпраздновано РПЦ лишь в 1968 году.
2 - впервые подобная попытка была предпринята сотрудниками НИПП "Мемориал" в кратком биографическом очерке "Трудное житие архиепископа Ермогена", который был опубликован в 1995 году в журнале "Христианство в истории" № 6 (октябрь-декабрь 1995 г.). Более обстоятельный анализ жизни и подвига владыки Ермогена был предпринят в дипломной работе студента 5 курса Минской духовной семинарии Александра Морзы (ныне – игумен Иоасаф (Морза), "Архиепископ ЕРМОГЕН (Голубев): жизнь и исповедничество" (Жировичи, 1997), которому приношу глубокую благодарность за возможность ознакомиться и цитировать его работу.
3 - Голубев Степан Тимофеевич (1849-1921) – сын священника, закончил Пензенскую Духовную Семинарию, затем Киевскую Духовную Академию. С 1899 г. – доктор богословия. Умер в Киеве, отпевал его сын – иеромонах Ермоген.
4 – отсылки на цитаты не производятся в тех случаях, когда они взяты из архивных документов Совета по делам РПЦ, которые публикуются в данном томе.
5 – Ключевский Василий "Вечные темы. Афоризмы и мысли". Калининград, 2005, с.82.
6 - Голубева Елена Филипповна (1869–1942) – умерла и похоронена в Астрахани.
7 – иеромонах Алексий (Шепелев) – с рождения не мог говорить. Дар речи получил в детстве по молитвам митрополита Киевского Филарета (Амфитеатрова). Почил в 1917 году. Канонизован Украинской Православной Церковью.
8 - "Священник Анатолий Жураковский. Материалы к житию.", Париж, 1984, сс. 19, 21.
Анатолий Евгеньевич Жураковский (1897-1939) – уроженец города Киева. После окончания гимназии в 1915 году поступил в Киевский университет на классическое и философское отделение. В 1920 году был рукоположен в Успенском соборе Киево-Печерской лавры. Был настоятелем храма в селе Андреевка под Киевом, затем храма во имя святой Марии Магдалины в Киеве. В 1923 году был арестован в первый раз и отвезен в Москву, где содержался в Бутырской тюрьме. Был сослан в Краснококшайск. С 1925 года был настоятелем зимнего храма при Николе Добром в Киеве. Не признал Декларации митрополита Сергия (страгородского) и находился в подчинении епископа Димитрия Гдовского (Любимова). С 1927 по 1930 годы служил в Преображенском соборе города Ленинграда. В 1930 году был арестован, препровожден в Москву и приговорен в расстрелу. Позже расстрел был заменен 10 годами лагерей. Отбывал наказание сначала в Свирлаге, затем в Соловках и Белтбалтлаге. В 1937 году в лагере был арестован и приговорен к 10 годам без права переписки. 10 октября 1939 года скончался в тюрьме города Петрозаводска от туберкулеза.
9 - священник Федор Константинович Андреев (1887-1929) в 1913 году окончил экстерном Московскую духовную академию. С 1914 вплоть до 1918 года был доцентом МДА по кафедре систематической философии и логики. Вполне вероятно, что архимандрит Ермоген в годы учебы познакомился с отцом Федором. С 1924 служил в Петрограде сначала в Казанском, затем в Сергиевском артиллерийском соборе. Не принял Декларации митрополита Сергия. В храме Воскресения ("Спаса-на-крови"), где он в это время служил, собралась оппозиционное митрополиту Сергию духовенство. Осенью 1928 года был арестован. Следователю, который склонял его к принятию Декларации митрополита Сергия, он ответил: "Не надо нам ваших советских прав, оставьте нам наше святое бесправие."
10 – епископ Гдовский Димитрий (Любимов) (1857-1938) – выпускник Санкт-Петербургской духовной академии, был настоятелем Покровского храма на Садовой улице в Петрограде. В конце 1925 года был хиротонисан во епископа Гдовского, викария Ленинградской епархии. Хиротония проходила в Нижнем Новгороде и ее возглавлял митрополит Сергий (Страгородский). После опубликования Декларации митрополитом Сергием, вместе с другим викарием, епископом Копорским Сергием (Дружининым) разорвал канонические отношения не только с митрополитом Сергием, но и с его Синодом. Был запрещен митрополитом Сергием в служении, но не подчинился прещению. Был одним из самых влиятельных "иосифлян". В конце 1929 года был арестован и приговорен в 10 годам заключения в политизоляторе. Расстрелян в 1938 году.
11 - профессор-протоиерей Василий Верюжский (1874-1955) примыкал к оппозиционному движению "иосифлян". После смерти отца Федора Андреева служил в храме Воскресения ("Спаса-на-крови") на Екатерининском канале. Пережил аресты, лагеря и ссылки. После Второй мировой войны и избрания в 1945 году патриархом Алексия (Симанского) присоединился к РПЦ. В начале 50-х годов стал первым доктором богословия в Советском Союзе. Читал лекции в Ленинградской духовной академии.
12 – архимандрит Спиридон, в миру Георгий Степанович Кисляков (1875-1930), основал в Киеве братство Сладчайшего Иисуса. Активно занимался миссионерством. Из опубликованных работ известны его воспоминания, опубликованные в "Христианской мысли" за 1917 год, а также "Исповедь священника перед Церковью", (Киев, 1919). Служил с открытыми царскими вратами по благословению патриарха Тихона. Спас от неминуемой голодной смерти Анатолия Жураковского в годы Гражданской войны. Не признал Декларации митрополита Сергия. Умер в Киеве и похоронен на Соломенском кладбище.
13 - епископ Павлин (1879-1937) - в миру Петр Кузьмич Крошечкин родился 9 декабря 1879 году, в Мокшанском уезде, Пензенской губернии, в деревне Мокшаи. Отец его, Кузьма и мать Евдокия Парфеновна, в девичестве Решетникова, были крестьянами. Дом их считался среднего достатка. Отец умер рано. Мальчик воспитывался матерью, отличавшейся строгой, благочестивой жизнью. Семья отличалась любовью к нищим и странникам. Никому из странников, случайно зашедшим в их деревню, не было отказа в ночлеге и пище.
Мальчик, от природы впечатлительный и добрый, с малых лет рос в атмосфере любви к ближним. Приходский священник, будучи однажды у них, глядя на Петю, сказал: " У тебя, Евдокия сынок-то какой-то особенный..." И потом добавил: "Будет или очень хороший или..." Он недокончил начатой фразы, но можно было догадаться, что он боялся, что Петя может умереть в раннем детстве. "Уж очень хорош..." — добавил он, помолчав.
Восьми лет его отдали учиться в приходскую школу. Способный мальчик быстро научился читать и писать. С этого времени все свободное время отдавал чтению книг, преимущественно, житий святых. Игры и забавы сверстников мало привлекали его. По окончании приходской школы его отдали учиться в город Мокшан, в городское училище. Он жил на квартире у пожилой женщины, которая полюбила его как своего родного сына. Однажды ему пришлось побывать на престольном празднике в Казанском женском монастыре, расположенном в двух верстах от города. Продолжительность и неспешность богослужения, умилительное пение монахинь, чистота и благолепие храма пронзили душу. Каждый праздник, невзирая на погоду, ходил он туда. Монахини обратили внимание на него, давали ему различные мелкие поручения, которые он исполнял всегда добросовестно и с радостью.
Здесь впервые родилось в нем горячее желание посвятить свою жизнь служению Господу в монашеском чине. Особенно хотелось ему уехать на Старый Афон и там по примеру афонских подвижников подвязаться в посте и молитве. Однажды зимой, возвращаясь из монастыря, он едва не замерз. На полпути началась сильная метель. Потемнело. Он сбился с дороги, долго блуждал по полю, утопая в сугробах. Страх, чувство одиночества и беспомощности охватили душу. Тогда он обратился с молитвою к Богу, и вскоре сквозь завывание ветра услышал слабый звук колокольчика... Господь услышал его молитву.
Городское училище окончить не пришлось. Он заболел. Причем так сильно, что врачи отказались его лечить. Мать забрала его домой. Он настолько ослаб, что мать не надеялась, что он поправится. Медленно поправлялся после тяжелой болезни. Пока он болел, мать дала обещание съездить на богомолье в Саровскую пустынь, на место подвигов великого старца Серафима, в то время еще не причисленного Церковью к лику святых. С наступлением весны она вместе с сыном отправилась в путь. Прибыли они в Саровскую пустынь накануне храмового праздника в честь преподобного Феодосия Киево-Печерского, 2 мая.
Во время продолжительного уставного всенощного бдения он вдруг услышал в сердце внутренний голос, отчетливо произнесший: "И здесь можешь спастись." Голос принят им как призыв из мира незримого. Когда мать начала собираться в обратный путь, сын стал упрашивать. Он решил остаться в монастыре и поступить в монахи. Хотя матери было известно его желание посвятить жизнь Господу в монашеском чине, она считала, что он еще мал. Вернувшись домой и посоветовавшись со священником, после долгих и настойчивых просьб сына, она отпустила его в монастырь.
В Саровскую Пустынь Петр Крошечкин поступил в 1895 году, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Он принят в число послушников обители. Вначале нес послушание на больничной кухне – был помощником повара. Он вспоминал, что ему ежедневно приходилось носить из скотного двора молоко в большом кувшине. Кувшин носил на голове. В Саровской пустыни послушник Петр пробыл почти три года. В последнее время он нес другое послушание – стирал белье для братии. Обитель пришлось ему оставить.
У него было письмо от расположенного к нему монаха. С ним он направился в Николо-Бабаевский монастырь, Костромской губернии, где жил, подвизался и погребен епископ Игнатий Брянчанинов. Он был охотно принят в число послушников. Вначале нес послушание на братской кухне. Потом был трапезным. Некоторое время читал Псалтырь по умершим. Позже ему доверили пономарское послушание. Однажды, когда он занимался уборкой храма, вошел игумен. Он, видимо, был чем-то расстроен. Обратясь к Петру, игумен сказал: "Что это здесь так холодно? Хорошо ли топишь?" Петр ответил ему почтительно, но, когда он отошел, тихо произнес: "На вас не натопишься." У игумена оказался тонкий слух. Он услышал эти слова. Петру пришлось оставить обитель. Друзья его, послушники, провожая, давали советы. Был указан и Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь, Ярославской губернии.
В Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре послушник Петр пробыл два с половиной года. Первоначально проходил послушание пономаря. Затем пел на левом клиросе. Живя в Ростове, Петр не прерывал общения с друзьями по духу, иноками Николо-Бабаевского монастыря. Они часто писали друг другу письма. Возможно, это послужило причиной тому, что Петр оставил Спасо-Яковлевский монастырь и возвратился в "Бабайки". Встретили его с любовью. В этот раз послушник Петр проходил послушание пономаря и чтеца псалтыри по умершим. Его любовь к чтению, столь редкая среди молодых послушников, обратила на себя внимание жившего на покое епископа. Он заинтересовался юношей из народа. Он приглашал Петра к себе и давал книги из личной библиотеки. Вскоре епископ понял, что перед ним незаурядный человек. Он решил помочь стремлениям способного и одухотворенного юноши.
В 1904 году, снабженный благословением и рекомендательными письмами, Петр отправился в Москву для поступления в один из московских монастырей. Он был принят в число братии московского Новоспасского монастыря. В обители нес клиросное послушание. Пел на левом клиросе. Голос у него был - тенор, слабый, но приятный по тембру. Все свободное от послушаний и церковных служб время посвящал своему образования. При содействии митрополита Владимира и епископа Макария, поступил экстерном в духовную семинарию, которую окончил в течение года. Преподавательский состав семинарии был поражен небывалым случаем в их практике. Молодой рясофорный монах Петр (ему было в то время около двадцати семи лет) окончил четырехгодичный курс наук в течение года.
После окончания семинарии Петр был принят в число студентов Московской Духовной Академии, которую успешно окончил в 1916 году. Во время обучения в Академии продолжал числиться в числе братии Новоспасской обители. В Новоспасском монастыре он прожил около семнадцати лет. Здесь 14 марта 1910 года принял постриг в монашество, с наречением нового имени - Павлин, в честь святителя Павлина Милостивого, епископа Ноланского. Мать, еще в бытность его иноком Новоспасского монастыря переселилась в Москву и жила на квартире в одном семействе, вблизи обители, ежедневно посещая богослужения.
В 1919 году иеромонах Павлин был назначен в Григориево-Бизюков монастырь Херсонской епархии на должность преподавателя в Бизюковской Пастырско-миссионерской семинарии. В течение неполных двух лет, проведенных им в Херсонской епархии, он не прерывал духовного общения с Новоспасской обителью, по-прежнему состоя в числе ее братии. За время пребывания в Новоспасском монастыре, будучи иеромонахом, а затем архимандритом, он приобрел среди москвичей, посещавших Новоспасский монастырь, известность и любовь. В течение года, с 1921 по 1922, был наместником монастыря.
Имя, данное при постриге, соответствовало его жизни. Впоследствии, в слове при наречении его в епископа, 2 мая 1921 года, он говорил: "В этой обители, самой родной и самой дорогой для меня на земле, Господь породил меня духовно, — сподобил принять ангельский образ, иноческое пострижение, священную степень иеродиакона, иеромонаха и сан священноархимандрита. В этой же обители Господь дал мне усердие и ревность к изучению богословских наук. С помощью Божией и своей родной Новоспасской обители и содействием блаженной памяти митрополита Владимира и епископа Макария я окончил Московскую Семинарию и Академию."
В 1921 году архимандрит Павлин был призван на епископское служение Церкви, "…чтобы чрез веру и таинство Боговоплощения приводить людей в живое общение с Богом Православной Церковью, этим Богочеловеческим организмом". Такими словами, обращаясь к епископам и к народу, выражал свои чувства преосвященный Павлин при наречении. Он был назначен в Курскую епархию, с наречением - "епископ Рыльский". Жил в Курске. Преосвященному Павлину в то время исполнилось сорок два года. В декабре 1922 года был арестован, отвезен в Москву и заключен в тюрьму.
Во время допроса 6 января 1941 года один из его воспитанников - архимандрит Таврион так описал этот случай: "В конце ноября или начале декабря месяца 1922 года Крошечкин был арестован за растрату собранного хлеба и денег в пользу голодающих Поволжья. "Епископ Павлин самостоятельно, как это первоначально и предполагалось, распределял собранный хлеб и деньги между голодающими. А этого не могли потерпеть большевистские Помголы. Поэтому спустя год его осудили в Курске на 5 лет заключения с формулировкой "за присвоение власти." В тюрьме владыка пробыл около года, все время находясь в одиночном заключении. Впоследствии, вспоминая этот период, владыка говорил, что жизнь в одиночной камере стала для него "второй Академией". В 1924 году он был освобожден. На Курской кафедре преосвященный пробыл около четырех лет. После освобождения, вернувшись в Курск, он занял жесткую бескомпромиссную позицию по отношению к обновленцам. Над ним вновь нависла угроза ареста. Рыльский монастырь был закрыт. Он перебрался в Москву.
Некоторое время владыка Павлин жил в Москве то у одного, то у другого из своих друзей и знакомых. Хотя Новоспасский монастырь в 1926 году был закрыт, но многие из бывших его насельников продолжали жить в Москве и ее окрестностях. Большую часть времени преосвященный прожил в одном семействе, вблизи монастыря. Летом 1926 года от митрополита Сергия, который исполнял обязанности заместителя патриаршего местоблюстителя, он получил назначение на Полоцкую кафедру. Но осенью этого года он отправился не в Полоцк, а в Нижний Новгород к митрополиту Сергию. Он решил, что настала пора прекратить смуту в Русской Церкви. Скорее всего, что к этой мысли он пришел под влиянием Послания соловецких епископов, которое уже в мае 1926 года достигло Москвы. Епископу Павлину принадлежит мысль провести тайные выборы патриарха. Он первым осознал, что большевики никогда не разрешат созвать и провести Поместный Собор. Память о нем была еще свежа. Богоборцы помнили авторитет Собора и его противостояние репрессиям и беззаконным расстрелам. Епископ Павлин разработал план, который ему удалось осуществить.
В октябре 1926 года он приехал к митрополиту Сергию в Нижний Новгород и поведал ему свой план. Владыка Сергий сказал, что может обратиться к епископату только в том случае, если будет официальное обращение к нему, как к законному заместителю патриаршего местоблюстителя, от нескольких, авторитетных епископов. Владыка Павлин отправился объезжать близких ему епископов. Вернувшись в Москву, он навестил архиепископа Гавриила (Соболева), который первым поставил свою подпись под обращением к митрополиту Сергию. Затем побывал во Владимире у епископа Афанасия (Сахарова), который также поддержал инициативу владыки Павлина. Вернувшись в Нижний, обратился к викарному епископу Нижегородской епархии Григорию (Козлову), который проживал в Печерском монастыре. Поставили свои подписи под обращением к митрополиту Сергию еще два епископа, проживавших в то время в Нижнем – архиепископ Фаддей (Успенский) и епископ Дионисий (Прозоровский). Условие, поставленное митрополитом Сергием, было исполнено. Тогда он обратился к российскому епископату с призывом высказаться за одного из трех кандидатов, которые были указаны в анкете.
С этим обращением и пакетами курьеры епископа Павлина, верные ему люди, в том числе глинские монахи, отправились к епископам, строго соблюдая все правила конспирации. Ноябрь 1926 года прошел в разъездах. Ни один из курьеров не был арестован. Вернувшись в Москву, они передали пакеты епископу Павлину. Большинство епископата высказалось за избрание патриархом митрополита Кирилла (Смирнова). И все же кто-то из информаторов ОГПУ донес о том, что церковники вновь что-то задумали.
Часть епископата позже обвиняла митрополита Сергия в том, что, якобы, он допустил утечку информации. На самом деле он еще весной 1926 года начал вести интенсивные переговоры с Тучковым о так называемой "легализации" Русской Церкви. В это время под легализацией понималось прежде всего восстановление канонической структуры управления Церковью. Митрополит Сергий стремился к восстановлению Синода, как высшего органа, который мог бы управлять церковной жизнью. После освобождения из заключения епископ Павлин не был включен в состав Священного Синода, сформированного митрополитом Сергием и зарегистрированного им согласно Советскому законодательству. И лишь в конце 1927 года он получил новое назначение – стал епископом Пермским и Соликамским. Здесь он продолжал бороться с обновленцами. Осенью 1929 года в Перми был арестован один из его близких помощников - архимандрит Таврион (Батозский). В 1930 году по настоянию властей владыка Павлин был вынужден выехать из Перми.
Некоторое время жил в Москве. В конце ноября 1930 года преосвященный Павлин получил неофициальное извещение Священного Синода о переводе его в Калужскую Епархию. Управление Пермской Епархией было поручено архиепископу Иринарху (Синеокову-Андреевскому) из Якутска. В Калугу преосвященный Павлин официально был назначен в декабре 1930 года с титулом - епископ Боровский.
Калуга владыке понравилась. Она была близко от Москвы, его второй родины. В то время в ней было четырнадцать храмов, где еще совершалось Богослужение, а это для того времени уже большая редкость. Здесь находилась чудотворная икона Калужской Божией Матери. Служить преосвященному Павлину пришлось в Казанском храме, находящемся в нескольких шагах от дома. Главный придел был в честь Преображения Господня, а называли его Казанским потому, что там находилась местночтимая икона Божией Матери Казанская. Впоследствии храм был переименован владыкой в Преображенско-Казанский собор. В лучших храмах города служили обновленцы. Духовенство калужское в подавляющем большинстве отнеслось к преосвященному Павлину неприязненно. Быть может, он шокировал их крестьянским происхождением. Они привыкли видеть архиерея важного, окруженного ореолом недоступности. Преосвященный Павлин был неизменно прост и доступен со всеми. Некоторые из них даже к его образованию относились критически.
Летом 1930 года преосвященного Павлина постигло испытание. Из Перми он приехал не один, а, как выражались некоторые, "с целым штатом". С ним прибыл духовник его, иеромонах Андроник из Глинской пустыни, и молодой иеродиакон Алипий, исполнявший обязанности секретаря. Совместно с ним они служили в Казанском храме, так как по штату полагался только священник. Даже диакона не было в штате. В одно ясное летнее утро иеромонах Андроник и иеродиакон Алипий были арестованы и заключены в тюрьму.
Служение его на Калужской кафедре продлилось недолго - с декабря 1930 года по осень 1933 года. В конце августа 1933 года преосвященный был вызван в Москву, в Синод. Возвратясь, он официально объявил благочинному о своем переводе. В первых числах сентября 1933 года владыка Павлин, простившись со всеми, уехал в Могилев с титулом – архиепископ Могилевский. Первый год служения в Могилеве преосвященный часто бывал в Калуге. Приезжая по церковным делам в Москву, не упускал случая заехать в Калугу, повидаться с матушкой и близкими по духу людьми
2 октября 1935 года был выдан ордер на арест владыки. Обыск и арест на квартире владыки по ул. Гражданской, дом 56 проводил сотрудник НКВД Жуковский. Вместе с ним были арестованы его келейник иеромонах Андроник (Лукаш), 17 июля освободившийся из заключения, а также из близкого окружения владыки - Андрей Тарасов, Михаил Николаев, и Иулиания Толкачева. Все они были заключены в комендатуру. После ареста преосвященный Павлин и другие арестованные по его делу из Могилевской комендатуры были переведены в Минскую тюрьму. Начались долгие допросы. Владыку обвиняли в том, что он создал контрреволюционную организацию. Вместе с владыкой было арестовано еще 16 человек. Показания на владыку дал священник Захария Лукин.
Следствие в эти годы велось формально. Достаточно было тех нехитрых показаний, которые дали Лукин, а также агентурные данные неких Савновича, Красовца и других. Через 5 месяцев после ареста 19 апреля 1936 года начала свою работу выездная сессия Специальной судебной коллегии Верхсуда БССР. Заседание было закрытым и проходило в Могилеве. Среди приезжих к владыке были и провокаторы. Их свидетельские показания есть в деле – лжесвидетелями были Савнович, Красовец, Грозный, Шаров и другие. Владыка выезжал и в область, служил в еще открытых храмах. И это ставилось ему в вину. Своей вины он не признал. Приговор в отношении владыки, а также священника Сорочинского Константина Петровича, мирян Городецкого Михаила Самуиловича и Турковой Варвары Лаврентьевны был суровым – 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Девять человек были осуждены на 5 лет, а трое – на три года.
Следствие еще не было завершено, а заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий в январе 1936 года уволил архиепископа Павлина на покой. Срок владыке пришлось отбывать в Кемеровской области, неподалеку от города Мариинска, в Ново-Ивановском отделении Сиблага НКВД. И в лагере владыка Павлин продолжал пастырскую работу. 28 сентября 1937 года он вновь был арестован вместе с другими солагерниками. Обвинение было рутинным для тех страшных лет – "…отбывая наказание в Ново-Ивановском отделении Сиблага НКВД сгруппировались вокруг заключенного, бывшего архиепископа Крошечкина и проводили контрреволюционную работу. Виновными себя в предъявленном обвинении не признали. Их вина основывалась на показаниях свидетелей Кузина А. Н., Червякова А. С., Струмиловского А. И. и других. По постановлению тройки Управления НКВД Западно-Сибирского края от 28 октября 1937 года все привлечены к ответственности по настоящему делу и 3 ноября 1937 года расстреляны. На Архиерейском Соборе РПЦ 2000 года архиепископ Павлин был причислен к лику святых.
14 - архиепископ Воронежский Захария (Лобов) (1865-1937) Закончил Донскую духовную семинарию. Женился и в 1888 году был рукоположен в сан иерея. Служил в кафедральном соборе Новочеркасска. В 1923 году как вдовый священник был хиротонисан в сан епископа, был викарием Донской епархии. В 1923 году был арестован и сослан на Соловки. В конце 1926 году был освобожден и отправлен на поселение в Марийскую автономный округ. В 1928 году на поселении в Царевококшайске. В этом же году назначен сначала епископом Новоторжским, а затем Бежецким, викарием Тверской епархии. С 1929 года – архиепископ Воронежский. В 1935 году вновь осужден и заключен в концлагерь. В последние годы жизни ослеп. У него началась водянка, которая и свела его в лагере в могилу.
15 - "Священник Анатолий Жураковский. Материалы к житию.", Париж, 1984, с. 167.
16 – архиепископ Астраханский и Саратовский Филипп (Виталий Стефанович Ставицкий) (1884-1952) был личностью весьма типичной для своего времени. Родился в семье священника в старинном городе Новоград Волынском. Окончил Волынскую семинарию и в 1910 году Московскую духовную академию. Еще в годы учения в академии был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха. Недолгое время был противосектантским миссионером сначала в Черниговской, а затем в Киевской епархиях. В 1915 году был отправлен в США в Нью-Йорк ректором духовной академии. Там подружился с архиепископом Евдокимом (Мещерским), который позже стал одним из лидеров обновленчества.
В 1916 году был хиротонисан во епископа Аляскинского. В 1917 году вернулся в Россию. Был участником Поместного Собора 1917-1918 гг. С 1920 года был епископом Смоленским. Два года спустя примкнул к обновленцам и открыто выступал против патриарха Тихона. В 1922 году, будучи подсудимым на смоленском процессе, епископ Филипп заявил: "Да, я сознаю свою вину. Вина моя в отсутствии решительности и в слабости, не позволившей мне порвать с тихоновщиной. Церковь при Тихоне сгнила, превратилась в гроб поваленный, красивый снаружи и полный мерзости внутри. Идеи новой церкви разделяю, жизнь положу за новую церковь, ибо ее идеи – мои кровные." Епископ Филипп был приговорен к условному наказанию, и от ВЦУ получил направление в Крым. Однако, через несколько дней исчез, оставив письмо, в котором говорил: "Ухожу в затвор. Бегу от мира сего вследствие усталости, расшатанности нервов". ("Безбожник", 1923, № 8, с. 6). Однако ГПУ настигло беглеца – он был арестован и сослан.
После освобождения патриарха принес покаяние и был принят в сущем сане. Принял Декларацию митрополита Сергия и был назначен в 1928 году епископом Астраханским. С 1929 года епархией не управлял. В 1933 году был уволен на покой. Меньше года в 1937 году был архиепископом Омским. В 1943 году был назначен архиепископом Иркутским, но в епархию не поехал. Спустя месяц назначен архиепископом Астраханским и Сталинградским. В 1947 году назначен архиепископом Херсонским и Одесским, но и в эту епархию не поехал и вновь был оставлен в Астрахани. Был человеком крайне неуравновешенным. В 1949 году ему было поручено управление Саратовской епархией, с этого времени он именовался архиепископом Астраханским и Саратовским. Умер в Москве от кровоизлияния в мозг. Похоронен в Астрахани у Покровского храма.
17 - ЖМП. 1955, №12, с.9
18 - ЖМП. 1958, №2. С. 17.
19 - ЖМП, 1958, №7. С. 18-19.
20 - ЖМП, 1958, №11. С.13.
21 - ЖМП, 1960, №3. С.11.
22 – цит. по Одинцов М. И. "Письма и диалоги времен "хрущевской оттепели", "Отечественные архивы", 1994, № 5, с. 29.
23 - Эта речь была опубликована уже в цензурованном виде в "Журнале московской патриархии" № 3 за 1960 год.
24 - "Письма патриарха Алексия своему духовнику", М. 2000, сс. 296-297.
Сергей Бычков. Освобождение от иллюзий. Исповедник архиепископ Ермоген (Голубев). Жизнь и подвиг. Часть I. http://www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2074
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
гонения. Вся Церковь изнасилована, священство
поругано и, еще хуже, благочестие преследуется
нечестием…" Святой Афанасий Александрийский
Мы живем во время тяжелейшего и постоянно углубляющегося кризиса Русской Церкви. Причин множество, но важно выделить основную. И она заключается прежде всего в том, что начиная с 1927 года началось обесценивание представлений православных христиан о мученичестве и исповедничестве. Тотальное истребление коммунистами тех христиан, которые отказались поклониться коммунистическому зверю, привело к тому, что выживали наиболее гибкие, для которых основной ценностью оставалась способность к приспособлению. Поэтому столь трудно жилось в послевоенной атмосфере тем подвижникам, которые, пройдя тюрьмы, лагеря и ссылки, чудом выжили, оставаясь верными заветам Христа.
На них смотрели как на белых ворон их же собратья, ненавидели и продолжали гнать, поскольку исповедники отказывались жить по звериным законам большевизма. Но даже среди них архиепископ Ермоген (Голубев) вызывал изумление. Приговоренный к расстрелу в 1931 году, едва не умерший в лагере, скитавшийся во время войны по Армении, а потом по Средней Азии, он был настоящим воином Христовым. Став епископом Ташкентским и Среднеазиатским, он развернул в своей епархии небывалое в советские времена строительство храмов, не боялся столкновений с уполномоченными по делам религии, отстаивая интересы Церкви. Он был блистательным тактиком, выигравшим не одно сражение с богоборческой властью. Своей жизнью и деятельностью в Ташкенте, Омске и Калуге он делом опровергал трусливое мнение той части церковников, что приблизились последние времена и что против нового гонения, которое развернулось в 1958 году, якобы, ничего нельзя сделать.
Дождавшись свержения Хрущева, архиепископ Ермоген обратился в 1965 году с письмом к патриарху Алексию I (Симанскому) с просьбой пересмотреть дискриминационные решения Архиерейского "разбойничьего" собора 1961 года, которые поставили священника на уровень наемника общины. Его поддержали 9 епископов Русской Церкви. Это был первый в истории Русской Церкви советского периода протест такого масштаба против "разбойничьего" собора. И этого архиепископу Еромогену не могли простить ни богоборцы из ЦК КПСС и Совета по делам религий, ни верные им "никодимиты" - епископы, сохранявшие верность митрополиту Никодиму (Ротову) (1929-1978). В 1968 году они пригласили ссыльного владыку Ермогена в Москву и устроили над ним судилище, которое можно сравнить лишь с тем позорным судилищем, которое по приказу Иоанна Грозного устроили епископы над святым митрополитом Филиппом (Колычевым) в ХVI веке.
Не случайно книга названа "Освобожденье от иллюзий". В 1927 году архимандрит Ермоген примкнул к митрополиту Сергию (Страгородскому), приняв его Декларацию. Ему пришлось порвать отношения с близкими друзьями, вместе с которыми он отбывал первое тюремное заключение и ссылку. К нему с уважением относился патриарх Алексий (Симанский), который хиротонисал его в епископы в 1953 году. Новое гонение на Русскую Церковь, которое воздвигли советские богоборцы в 1958 году, заставили архиепископа Ермогена пересмотреть свое отношение к церковной политике митрополита, впоследствии патриарха Сергия (Страгородского). Уже находясь на покое в Жировицком монастыре, имея возможность еще раз перечитать доступные ему Деяния Поместного Собора 1917-1918 годов, владыка Ермоген постепенно пришел к выводу, что Русская Церковь несет заслуженные кары, отступив от решений этого Поместного Собора. Результатом этих размышлений и стала подготовленная им историко-каноническая и историческая справка "К 50-летию восстановления патриаршества в России". Владыка понимал, что политика патриарха Алексия является логическим продолжением политики его предшественника – митрополита Сергия (Страгородского). Поэтому он призывал патриарха и епископат вернуться к важнейшим решениям Поместного Собора 1917-1918 годов.
Советские епископы не могли простить владыке Ермогену его историко-каноническую и историческую справку "К 50-летию восстановления патриаршества в России" (1). В ней владыка впервые поставил вопрос о каноничности существования Русской Церкви, которая отступила от решений Поместного Собора 1917-1918 годов, которые никем никогда не были отменены. Изучая этот документ, приходится учитывать, что опальному владыке не были доступны в полном объеме Деяния Поместного Собора, ставшие к этому времени библиографической редкостью. Но многое он хранил в памяти, поскольку знакомился с Деяниями по мере их опубликования еще в 1917-1918 годах. Видимо, поэтому в справке не указаны важнейшие отступления от решений этого Собора. Справедливо критикуя Священный Синод РПЦ за то, что он не созывает регулярных Соборов, практикует частое перемещение епископата в угоду властям, владыка ни словом не упомянул о двухпалатном принципе управления Церковью, принятом на этом Поместном Соборе. Наряду со Священным Синодом был учрежден Высший Церковный Совет, в состав которого входили наряду с епископами монахи, белые священники и миряне, призванные решать наряду с финансовыми вопросами проблемы миссионерства, религиозного образования и многие другие. Председателем и Синода и Высшего Церковного Совета являлся патриарх.
Архиепископ Ермоген выступил как выдающийся и мужественный канонист. Он справедливо указал: "Нужно признать, что Собор 1945 года, несмотря на свою парадность, был неглубок по своей канонической мысли. С точки зрения канонического права непонятно отношение Собора 1945 г. к Собору 1917-18 гг. Ведь для того, чтобы открылась каноническая возможность к новому церковному законотворчеству, Собору 1945 года необходимо было бы сперва отменить соответствующие определения Собора 1917-18 гг. Отменило ли "Положение" 1945 года канонические определения Собора 1917-18 гг.? Нам неизвестен такой акт. Но одно несомненно, что определения Собора 1917-18 гг. находятся на более высоком каноническом уровне, чем принятое на Соборе 1945 года "Положение". Определения Собора 1917-18 гг. ясно регламентируют канонический правопорядок в нашей Церкви в полном согласии с канонами Вселенских и всецерковного значения Поместных Соборов."
К сожалению, последующие Поместные Соборы 1971, 1988 и 1990 годов так и не нашли возможности рассмотреть те проблемы, которые были поставлены архиепископом Ермогеном перед патриархом и Священным Синодом в его справке и которые не утратили своей актуальности и по сей день. Верю, что недалеко то время, когда наконец на очередном Поместном Соборе встанет вопрос о приведении в каноническое соответствие с решениями Поместного Собора 1917-1918 годов современной церковной жизни Русской Церкви. Тогда же должен быть поднят вопрос о причислении к лику святых исповедника и мученика архиепископа Ермогена (Голубева). Его личная святость не вызывает сомнения у тех, кто знаком с его жизнью и подвигом. Их было немного, епископов и священников, переживших сталинские репрессии и продолживших свое служение в послевоенное время. Из них пока лишь один – архиепископ Афанасий (Сахаров) причислен к лику святых.
В данном томе впервые публикуются все документы, начиная с обвинительного заключения, которое было предъявлено архимандриту Ермогену (Голубеву) в 1931 году вплоть до его переписки в 50-60-е годы с уполномоченными тех областей, в которых ему пришлось служить. К сожалению, пока еще не собрано эпистолярное наследие архиепископа Ермогена – его письма к духовенству и прихожанам. Представлены доносы духовенства в Совет по делам религий, а также стенографические отчеты, фиксировавшие беседы работников Совета с ведущими "никодимитами" и с опальным владыкой. Центральным документом является стенографический отчет заседания Священного Синода, состоявшийся 30 июля 1968 года, на котором "разбиралось персональное дело" владыки Ермогена.
Сборник предварен расширенным биографическим очерком (2), в который включены обширные цитаты из документов, впервые публикующихся во второй части тома. В нем впервые публикуются факты, почерпнутые из предвоенного уголовного дела и архива Совета по делам религий. Чтобы глубже понять положение РПЦ в послевоенные годы и тотальный контроль, под который Она была поставлена, в Приложении №1 опубликованы фрагменты переписки Святейшего патриарха Алексия (Симанского) с председателем Совета по делам РПЦ генералом Георгием Карповым. В Приложении №2 помещено письмо 1965 года двух священников - Николая Эшлимана и Глеба Якунина Святейшему патриарху Московскому и всея Руси Алексию I, поскольку в публикуемых документах оно неоднократно упоминается. В биографическом очерке не даются ссылки лишь в том случае, если документы, из которых они взяты, находятся в корпусе данной книги.
Приношу благодарность директору Государственного архива Российской Федерации, доктору исторических наук С. В. Мироненко, без дружеской помощи которого вряд ли бы была выполнена эта кропотливая работа. Моя дружеская признательность за помощь клирику Белорусской Церкви игумену Иоасафу (Морзе), профессору-протоиерею Виталию Антонику, преподавателю Минской Духовной Академии, наместнику Свято-Успенского Липецкого монастыря игумену Митрофану (Шкурину) и правозащитнику Льву Левинсону.
1.
Алексей Степанович Голубев родился 16 (3 старого стиля) марта 1896 года в Киеве. Его отец Степан Тимофеевич[1] (3) был родом из Пензенской губернии. После окончания Киевской Духовной Академии преподавал в ней церковную историю. За сочинение о Киевском митрополите Петре Могиле и его сподвижниках в 1899 году он получил степень доктора богословия. Человеком был суровым, склонным к аскетизму. В одной из так называемых "бесед" конца 50-х годов с уполномоченным по делам религий Узбекской ССР настоятель церкви Александра Невского в городе Ташкенте протоиерей Федор Семененко в беседе с уполномоченным по делам религий сообщал важные подробности о детских годах будущего владыки: "Епископ исключительно сухой, замкнутый человек. Он мало интересуется окружающей жизнью и чужд всего, что не касается церковного. Недавно разговор зашел о елке для детей. Он сказал: "Это баловство. Я вырос без елки". На вопрос, неужели ему в детстве никогда не устраивали елку, ответил: "Нет, и не позволяли быть на ней и вообще быть вне дома не по делу. С наступлением темноты, как правило, в доме все должны спать. Отец ложился летом в 10 часов, а зимой в 7 часов вечера, а вставал в 3-4 часа утра и не терпел, когда заведенный режим нарушался" (4). Кому-то сегодня подобный режим дня в семействе Голубевых может показаться неправдоподобным. Еще Пушкин заметил, что "мы – русские, ленивы и нелюбопытны…" Но к середине ХIХ столетия выработался, в основном, из российских разночинцев тип неустанного труженика. В.О.Ключевский о подобных подвижниках высказал парадоксальную мысль, под которой не задумываясь подписался бы Степан Голубев: "Кто не способен работать по 16 часов в сутки, тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни, как узурпатор бытия" (5).
Мать владыки Ермогена Елена Филипповна (6) – дочь профессора Киевской Академии Филиппа Алексеевича Терновского. В семье Голубевых было 9 детей. Старший Георгий стал священником, Любовь – сельской учительницей. Во время революционных событий была убита. Владимир стал офицером, был председателем киевской организации "Двуглавый орел". Николай стал учителем, пятым был Алексей. Затем шли младшие братья и сестры – Александр, пропавший в послереволюционные годы без вести, а также Тимофей, Елена и Вера. Алексея, по-видимому, больше других братьев и сестер любили родители. Вспоминая свое детство, владыка Ермоген говорил, что помнил себя с трехлетнего возраста. Уже тогда мама называла его Алексеем Степановичем. А отец часто брал его на руки и ласкал, гладя рукой по голове и приговаривая: "Умница ты наш!" Когда в семье появился шестой ребенок – младший брат Александр, – то отец, усадив Алешу на колени, сказал: "Ну вот, теперь уже не ты умница, теперь у нас есть другой умница!" "После этих слов, – вспоминал владыка с улыбкой, – я проплакал целых три дня. Но слова отца оказались справедливыми, Александр действительно был очень умным человеком, он обладал феноменальной памятью".
В детстве Алеша переболел туберкулезом. Учился в 3-й Киевской гимназии. Был учеником любознательным, весьма старательным и прилежным. Со способностью к наукам Алексей от родителей унаследовал живую веру. Он уже в 13-летнем возрасте переселился в пустую комнату на чердаке, чтобы в тишине предаваться молитве и размышлениям. Он с трудом переносил детский плач, а семья пополнялась младшими братьями и сестрами. Эта чердачная комната была его кельей. Подражая подвижникам-отшельникам, Алексей установил, чтобы никто из женщин, даже его мать, не переступали порог его комнаты. Уже в детские годы проявилась аскетическая настроенность, которая позже, во время его настоятельства в Киево-Печерской лавре, дала повод братии называть его "женоненавистником". С этого же времени он отказался от вкушения мясной пищи.
Алексей часто посещал лавру и любил ее богослужение. Его духовником был старец-иеромонах Алексий (Шепелев) (7), подвизавшийся в то время в Голосеевской пустыни лавры. В гимназические годы Алексей внимательно изучал творения святых отцов. Самыми любимыми были сочинения святителя Кирилла Александрийского. Алексей почитал этого святого, ревностного защитника Православия, и, мечтая о монашестве, хотел быть пострижен с именем Кирилла. Сохранилась небольшая брошюра, написанная им в то время, в которой он полемизировал с магистром богословия, священником Тимофеем Лященко (1875-1945), который преподавал в Киевской духовной академии пастырское богословие и гомилетику. В 1914 году он принял монашеский постриг под именем Тихона. В эмиграции стал архиепископом Берлинским и Германским, примкнув к так называемой "парижской юрисдикции", которую возглавлял митрополит Евлогий (Георгиевский). Его магистерская диссертация, которую он защитил в 1913 году, (вскоре она была издана книгой – "Святой Кирилл, архиепископ Александрийский. Его жизнь и деятельность", Киев, 1913) была посвящена святому Кириллу, архиепископу Александрийскому. В юношеские годы Алексей Голубев отличался глубокими познаниями, а также строгой обоснованностью доводов. Он стремился излагать мысли, соотнося их со Священным Писанием и творениями святых отцов.
В 1915 году Алексей Голубев закончил гимназию с серебряной медалью. Перед 19-летним юношей не стоял вопрос о выборе дальнейшего жизненного пути. Он был избран давно. Он твердо намеревался посвятить жизнь служению Богу и принять иноческий постриг. Однако отец был против монашества. Видимо, это явилось причиной того, что Алексей оставил родной Киев и уехал в Москву, чтобы продолжить образование в Духовной академии. Учиться ему пришлось в тяжелых условиях: сначала война, затем революция в России, Гражданская война, голод. В это тяжелое время Алексей Голубев продолжал учебу.
В первые годы революции, когда власть взяли большевики, обстановка в Киеве была неспокойной, и город переходил в руки то одной, то другой из враждующих сторон. Алексей Голубев, студент Московской духовной академии, приехал в Киев навестить родных. На улице его схватили красноармейцы, и тут же вынесли приговор: "Расстрелять!" Почему? Оказывается, Алексей одел офицерскую шинель брата, и его перепутали со старшим братом Владимиром, офицером царской армии. Приговор решили привести в исполнение немедленно. Его спасло лишь чудо.
Весной 1919 года Алексей Голубев закончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословских наук. Кандидатскую диссертацию он писал у священника Павла Флоренского, профессора МДА, и тему выбрал не случайную – "Психология мученичества по раннехристианским текстам". Вскоре он постригся в монашество с именем Ермоген в честь патриарха-мученика. Постриг был совершен 8-го июня (по старому стилю) в московском Даниловом монастыре настоятелем, бывшим ректором МДА, архиепископом Феодором (Поздеевским). С этого времени началась монашеская жизнь будущего епископа и исповедника. 25 августа 1919 года архиепископ Феодор рукоположил монаха Ермогена во иеродиакона. По прошествии года иеродиакон Ермоген попросил перевести его в Киев. Его прошение было уважено, и в сентябре 1920 года указом Святейшего патриарха Московского и всея России Тихона он был переведен в Киев и определен в число братии Киево-Печерской лавры.
Отец Ермоген, как образованный монах, нес послушание библиотекаря. А 15 августа 1921 года в праздник Успения Божией Матери Святейший патриарх Тихон хиротонисал иеродиакона Ермогена во иеромонаха. Рукоположение было совершено в Москве, в малом Успенском соборе на Крутицах. Иеромонах Ермоген снискал любовь и уважение всей братии лавры. Особенно ценили его благоговейное совершение богослужений и доброту. С января 1922 года 26-летний иеромонах Ермоген стал членом Духовного Собора Киево-Печерской Лавры. В июле 1922 года был назначен киевским епархиальным миссионером и, объезжая уцелевшие приходы, ревностно проповедовал.
10 июля 1922 года в великой лаврской Церкви митрополитом Михаилом (Ермаковым), экзархом Украины, иеромонах Ермоген был возведен в сан архимандрита. В это время большевики оказали всемерную поддержку возникшему в церковной среде движению обновленцев. Большинство иерархов Православной Церкви на Украине, ставшей Экзархатом, не порывали связей со Святейшим патриархом Тихоном. Они решительно выступили против признания обновленческого Высшего церковного управления весной 1922 года. Поэтому в феврале 1923 года большевики в Харькове, который в те годы был столицей Украины, арестовали патриаршего экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова), а вслед за ним и его викариев: епископов Василия (Богдашевского), Димитрия (Вербицкого), Назария (Блинова) и Алексия (Готовцева). Одновременно с ними в Киеве был арестован и архимандрит Ермоген (Голубев) как один из самых убежденных "тихоновцев" Духовного Собора Киево-Печерской лавры. Вместе с ними был арестован и священник Анатолий Жураковский. На следующий день, а это был Великий Пяток, они были этапированы в Москву, где содержались в Бутырской тюрьме, а оттуда отправлены в ссылку в Царевококшайск (ныне Йошкар-Ола).
"Жили просто, снимая помещение у местного населения. В городе ссыльных было много: это были представители различных партий, духовенство. Все они очень любили приходить к отцу Анатолию "на огонек", многие уходили из комнаты с обновленной душой. Скоро прибыл друг отца Анатолия, настоятель Киево-Печерской лавры, архимандрит Ермоген. Вместе они прежде всего начали у себя в комнате совместное служение. Был сделан новый стол, который служил престолом; друзья привезли антиминс, небольшие чаши и опять, почти каждый день начали возноситься молитвы о всем мире. Сначала это делалось втайне, народ был: келейник, отец Ермоген и жена отца Анатолия, затем стали приходить местные монашенки, по трое-четверо, не больше, чтобы не привлекать внимания. В церковь не ходили, так как церкви были обновленческие. Но проходит несколько месяцев, и местное духовенство под влиянием разъясняющих бесед с ними отцов Ермогена и Анатолия приносит покаяние и получает разрешение на служение от Казанского православного епископа. В первый торжественный день их возврата в лоно Церкви отцы Еромоген и Анатолий демонстративно шествуют в храм и принимают участие в богослужении. Через два дня они были арестованы уже местными властями. Опять тюрьма, допросы. Но, видимо, не получив санкции своих высших органов, месяца через три власти их отпускают. В ссылке они пробыли до конца ноября 1924 года.
Но вот зимой второго года пребывания их в ссылке и отец Ермоген и батюшка неожиданно получили вызов в управление, куда они должны были регулярно являться для отметки – и там узнали радостную весть о своей свободе. Собрались в один день. Тепло провожали их ссыльные, плакали, расставаясь монахини. Опять обоз и снова в путь, теперь уже радостный, обратный. Чудный, как в сказке, зимний лес, без всякой мошкары, весь застывший в своей красоте. Возвращались глубокой зимой. Не обошлось без приключений. Все были закутаны в теплые тулупы, на ногах валенки, поверх тулупов еще что-то теплое. И вот, нечаянно обернувшись назад, батюшка обнаружил, что едущий в следующем возке сзади отец Ермоген вдруг исчез. Подняли тревогу. Оказывается, он как-то вывалился из возка и беспомощный лежал на снегу. Водворили его обратно. Смеху было много, но хорошо, что батюшка обернулся, иначе могло бы это окончится совсем несмешно. На другой день мы услышали торжественный звон колоколов. Подъезжали к Казани, звонили ко всенощной накануне праздника Введение во храм Божией Матери…"
В декабре 1924 года из ссылки в Киев возвратился архимандрит Ермоген. А вскоре после этого лавра была передана обновленцам. Из многочисленной братии всего лишь 6 человек признали обновленческое управление митрополита Иннокентия (Пустынского). Все остальные не посещали лаврские храмы, занятые обновленцами, и совершали богослужения в Ольгинской церкви на Печерске невдалеке от Лавры, а также в Китаевской, Голосеевской и Преображенской пустынях. Архимандрит Ермоген не оставлял миссионерской деятельности. Жил в это время в Китаевской пустыни. Он занимал одну из комнат небольшого дома, в другой половине подвизался известный схимник - архиепископ Антоний (Абашидзе).
В 1924 году лавра получила права ставропигии. Настоятеля избирала братия, а утверждался он высшей церковной властью – патриархом или его местоблюстителем. Настоятель лавры, архимандрит, при совершении службы имел особые привилегии: носил панагию, облачался в архиерейскую мантию, стоял на орлеце, благословлял дикирием и трикирием, на Великом входе принимал Святые Дары в Царских вратах. Избранный настоятелем архимандрит Климент через некоторое время был арестован и находился в ссылке недалеко от Москвы. Он обратился к Духовному Собору лавры с письмом, в котором, ссылаясь на невозможность управлять братией, просил избрать другого настоятеля. Отцы Собора выдвинули архимандрита Ермогена и написали об этом отцу Клименту. Доставить письмо поручили архимандриту Ермогену, который ничего не знал ни о решении Собора, ни о содержании письма. В сопровождении двух монахов он отправился к месту ссылки настоятеля. Прочитав привезенное письмо, отец Климент написал Духовному Собору, что он с радостью принимает и одобряет его решение. Архимандрит Ермоген вернулся в Киев, не подозревая, что исполненное поручение касалось его самого.
Все 600 человек братии, за исключением двух воздержавшихся (одним из которых был отец Ермоген), на выборах проголосовали за него. 5 октября 1926 года митрополитом Сергием (Страгородским), исполнявшим обязанности заместителя патриаршего местоблюстителя, он был утвержден настоятелем Свято-Успенской Киево-Печерской лавры. В течение четырех с лишним лет архимандрит Ермоген управлял лаврой. По воспоминаниям близко знавших его в то время, он был энергичным, любознательным, подвижным и горячим монахом. Порою был вспыльчив и даже суров. Иногда отца Ермогена можно было видеть стремительно сбегавшего по лестницам. Однако, как только замечал, что его видит кто-нибудь из насельников, мгновенно останавливался и двигался чинным неспешным шагом, как приличествует настоятелю монастыря. Уже в те годы у него проявился бойцовский характер, который отличал его все последующие годы. Он умел побеждать страх, и это качество невольно вызывало уважение даже среди его гонителей. Вплоть до 30-х годов ему удавалось сохранять лавру, уберегая ее от разгона.
С отцом Анатолием Жураковским (8) отношения прервались после опубликования митрополитом Сергием (Страгородским) своей "Декларации" в 1927 году. Отец Анатолий не принял ее, и возглавляемая им община присоединилась к движению "непоминающих" во главе с митрополитом Иосифом (Петровых) и Гдовским епископом Димитрием (Любимовым). Архимандрит Ермоген сохранил верность митрополиту Сергию и патриаршему экзарху Украины митрополиту Михаилу (Ермакову), который выпустил свой вариант "Декларации", не столь верноподданнический, но все же одобренный властями. Несмотря на это, 27 января 1931 года Киево-Печерская лавра была закрыта, и архимандрит Ермоген в очередной раз арестован. О том, что он принимал активное участие в церковных событиях конца 20-х годов, немало говорится в обвинительном заключении, которое полностью публикуется в данном сборнике.
Поскольку обвинительное заключение не было подписано архимандритом Ермогеном, то нельзя всецело доверять этому документу. И все же в нем содержатся ценнейшие сведения, добытые чекистами скорее всего оперативным путем: "Совершившие раскол, отделились от м(итрополита) Сергия и образовали самостоятельную церковную организацию, со своей иерархией и со своим определенно выраженным к(онтр)-р(еволюционным) политическим характером. Начало этой организации было положено в г. Ленинграде. Мне лично пришлось быть на первом организационном собрании отколовшихся в бытность мою в Ленинграде в декабре 1927 года. Собрание происходило на квартире протоиерея Ф. К. АНДРЕЕВА.(9) Участниками собрания были епископ Дмитрий ЛЮБИМОВ (10), протоиерей АНДРЕЕВ, его жена Наталия Николаевна, протоиерей В. ВЕРЮЖСКИЙ. (11) Идеологическую установку новому расколу давал протоиерей АНДРЕЕВ. Его мысль двигалась в такой концепции. Апостол заповедует повиноваться "властьям придержащим", (орфография подлинника – С. Б.) в толковании протоиерея АНДРЕЕВА признающим над собой власть божию, а так как Соввласть не признает бога, то эта заповедь апостола к этой власти не относится. Я возражал против такого толкования, как совершенно произвольного. Меня убеждали примкнуть к этому расколу, но я решительно отказался. Раскол, получивший название "иосифлянского" или "дмитриевского", по имени митрополита Иосифа и епископа Димитрия вскоре проник и в Киев, где его идейным вдохновителем явился священник ЖУРАКОВСКИЙ. Из духовенства к нему примкнули протоиерей Д. ИВАНОВ, священник Л. РОХЛИЦ, священник В. КВАСНИЦКИЙ, священник А. БОЙЧУК, архимандрит Спиридон.(12)"
Из текста обвинительного заключения следует, что архимандрит Ермоген не следовал во всем за митрополитом Сергием: "Оставшиеся в общении с митрополитами Сергием и Михаилом тоже не все приняли декларацию искренно, рассматривая ее как своего рода политический маневр. Сам митрополит Сергий рассматривал свою декларацию, как политический маневр, благодаря которому ему удастся наладить высшее церковное и местные епархиальные управления, вернуть ссыльных епископов. В своей декларации он выражался, что "так нужно было сделать", а на вопрос, почему отношение к обновленцам со стороны власти лучше, он отвечал, что "нам власть платит аллименты". Эти слова были сказаны осенью 1927 года митрополитом Сергием в его квартире в Москве по ул. Короленко 3/5 за вечерним чаем." Понятно, что подобные подробности разговоров за вечерним чаем могли стать известными органам ОГПУ только из сообщений внедренных в окружение митрополита Сергия тайных агентов.
Крайне важно в этом обвинительном заключении свидетельство о тайных выборах патриарха: "Осенью 1926 года в среде епископата, по чьей именно инициативе мне неизвестно, возникла мысль о тайном избрании патриарха. С разрешения митрополита Сергия было поручено епископу Павлину КРОШЕЧКИНУ (13) произвести опрос епископов. Большинство высказалось за избрание митрополита Кирилла, но произвести опрос до конца епископу Павлину не удалось, так как он был арестован в Москве, не успевши докончить дела. Этот акт имел определенный политический характер. В среде епископата чувствовалось недоверие к митрополиту Сергию, как скомпрометированному принятием на первых порах участия в "живой церкви". Возникали опасения, что в случае легализации церкви с митрополитом Сергием во главе, он столкуется с властью и будет большое влияние власти на дело назначения и перемещения епископата и церковная жизнь будет поставлена под контроль власти и политическое значение церковь потеряет." Из это следует, что власти на самом деле не знали, что епископ Павлин завершил начатое дело тайных выборов патриарха, но списки голосовавших епископов не попали в руки чекистов. В то же время следователь запечатлел определенные настроения духовенства по отношению к митрополиту Сергию, которые впоследствии вполне оправдались.
Интересен тот факт, что архимандрит Ермоген бывал в конце 20-х годов в Нижнем Новгороде у митрополита Сергия и даже сообщал ему сведения о деятельности митрополита Антония (Храповицкого), который в это время находился за рубежом. В те годы еще существовала переписка между эмигрантами и их родными, оставшимися в СССР. Важна характеристика самого митрополита Сергия, хотя вряд ли целиком она принадлежит архимандриту Ермогену: "Определенной политической платформы у митрополита Сергия в его организации не было, но в 1926 году она имела к(онтр)-р(еволюционный) характер. Надо сказать, митрополит Сергий очень гибок в своих политических взглядах: за это говорит его постоянное нахождение в синоде прежнего времени при обер-прокурорах всех направлений. Насколько я понимал, в 1926 году политической платформой его организации была ставка на нажим на Сов(етское) правительство со стороны общественного мнения Европы с условием изменения церковной политики Соввласти. По крайней мере, я заключил об этом из того, что, когда в 1926 году митрополита Сергия посетила американская делегация и его после посещения спрашивали, рассказал ли он о церковном положении в СССР, он ответил, что он не такой дурак, чтобы потом отдуваться за это."
Архимандрит Ермоген поддерживал отношения и с ссыльными епископами: "В 1926 году я во вне организационном порядке передал Г. А. КОСТКЕВИЧУ через И. Н. МИХАЙЛОВСКОГО полученную архимандритом Антонием ЛОБОВЫМ через своего отца архиепископа Захария ЛОБОВА (14) фотографическую карточку ссыльных в Соловках епископов. Кому он ее переслал и какова ее судьба, мне неизвестно. Но несомненно она была использована в антисоветских целях."
По делу № 348 Киевского оперсектора ГПУ проходило 28 человек. Приговор выносила судебная тройка при Коллегии ГПУ УССР от 14 сентября 1931 года. Двое подследственных – архимандрит Ермоген и иеромонах Гамалиил (Русалев) были приговорены к расстрелу. Почти полгода архимандрит Ермоген провел в камере-одиночке, ожидая исполнения приговора. Обычно за столь длительное время заключенные, каждый день ожидая прихода палачей, сходили с ума. Позже отец Ермоген рассказывал, что в его камере было небольшое окно, через которое был виден кусочек неба. И вот однажды он случайно взглянул в это окошко и в отражении стекла увидел, что совершенно поседел. 2 января 1932 года на заседании Коллегии ОГПУ расстрел был заменен архимандриту Ермогену, а также Ивану Петровичу Михайловскому десятилетним сроком лагерей. Иеромонаху Гамалиилу (Русалеву) и Владимиру Ивановичу Воловику на пятилетний срок.
Лагерные годы явились, пожалуй, самым трудным испытанием твердости его характера и крепости веры. Когда отец Ермоген 2 января 1932 года попал в Сарлаг, устроенный в стенах бывшей Саровской пустыни, в нем находилось более трех тысяч зэков, из которых более половины были инвалидами. Они трудились на лесозаготовках. Кормили плохо, а труд был тяжелым – валили лес двуручными пилами. Многие умирали от истощения. Его друг и сподвижник, священник Анатолий Жураковский трудился в 1935 году на строительстве Беломоро-Балтийского канала. То, что переживал он, выпало и на долю отца Ермогена. В своем дневнике отец Анатолий, находясь в лагере на берегу Выгозера, записывал: "Я знаю, что отсутствие храма – это громадное лишение, но все же и вне храма остается столько неиссякаемых манящих возможностей… Служение красоте есть для меня – служение Воскресению. Маленькие заботы жизни – приготовление дров, пищи, уборка и прочее – все это не нарушает мира, но может быть радостным. Конечно, труд есть труд, и не утомлять он не может. Но во всяком случае, это не то, что прошлогодние десять кубометров, о которых вспоминаю с жутью. (Норма выработки на одного заключенного – С.Б.) Да и главное, у нас совсем еще тепло, необычно и безветренно. Начало зимы прекрасное. В нравственном отношении работа – отдых и успокоение. Тяжело другое - постоянная нелепость барачной жизни – шум, ругань, неперестающее оскорбление тайны материнства, извержение целого потока испражнений, заражающих воздух, которым дышу уже шестой год. Вот тягота…" (15)
Из-за физической слабости отца Ермогена освободили от общих работ. "Помогла" и ранняя седина: врачи Алатырской исправительно-трудовой колонии, выписывавшие справку, указали заболевания – "активный туберкулез легких с упадком питания и порок сердца". Отец Ермоген никогда не унывал, не роптал и окружающих уговаривал воздерживаться от ропота: "Мы грешны, и по нашим грехам Господь посылает нам эти страдания", – поддерживал он собратий. Вместе собирались для молитвы, устраивали службы. Общей была не только молитва, но и трапеза, пищей делились, поскольку кормили зэков плохо. Помогло и то, что начальник лагеря хорошо относился к нему, оберегал его. А отец Ермоген учил его немецкому языку, которым овладел в гимназии.
По его совету он обратился в Президиум ЦИК СССР с просьбой о помиловании, поскольку виновным себя не признал и обвинительного заключения не подписал. Его ходатайство рассматривалось 27 июля 1936 года. Оперуполномоченный Алксне приложил к ходатайству справку, в которой весьма ярко характеризовал отца Ермогена: "Голубев Гермоген Степанович, 1896 г. р. ур(оженец) г(орода) Киева, с высшим образованием, сын архимандрита (!), до ареста настоятель лаврского братства в Киевской области. Являлся организатором и руководителем к/р (контрреволюционной – С.Б.) организации церковников в Киевской области, ставившей своей целью поднять вооруженное восстание в момент интервенции. Распространял к/р литературу. Устраивал нелегальные сборища к/р организации, проводил широкую вербовочную работу… В настоящее время болен – активный туберкулез легких. ГУЛАГ просит сообщить о возможности досрочного его освобождения." Удивительно, что после такой "сопроводиловки" срок, как тогда говорили, все же "скостили" с 10 до 8 лет лагерей. На самом же деле он отбыл 9 лет в заключении. Последним лагерем, в котором он отбывал срок, был Севжелдорлаг Горьковской области. Освобожден он был лишь 28 января 1939 года и отправлен в ссылку в Арзамасский район.
Освободившись из лагеря, а это было в конце января 1939 года, отец Ермоген обморозил ноги. Добравшись до одной из арзамасских деревень, где должен был отбывать ссылку, он вошел в избу набитой людьми. Отдохнуть было негде. Обессиленный, нашел место под лестницей, устроился и сразу же уснул. Проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо и звал: "Отец архимандрит! Проснитесь!" Оказалось, что начальствующим был один из лаврских монахов. Он отвел отца Ермогена в комнату, помог отогреться. Чтобы снять примерзшие к ногам валенки, пришлось разрезать голенища. Немного отдохнув и окрепнув, он отправился далее. Когда освобождался, начальник тюрьмы посоветовал не возвращаться в Киев, где его опять бы арестовали, а устроиться где-нибудь на юге. Этому доброму совету и последовал отец Ермоген.
2.
До 1941 года архимандрит Ермоген жил на Кавказе, в городе Шуше, затем в Степанакерте. В июне 1941 года, накануне войны, перебрался в Астрахань. Туда же приехала и мать. Там он прописался, а в начале 1945 года был назначен настоятелем Спасо-Преображенской церкви города Трусово, что невдалеке от Астрахани. 4 марта 1945 года, после четырнадцати лет вынужденного перерыва в церковном служении, он совершил свою первую храмовую литургию. В Трусово отец Ермоген прослужил около трех месяцев. Затем указом архиепископа Астраханского Филиппа (Ставицкого) был назначен настоятелем Покровского собора города Астрахани и одновременно благочинным церквей города. Шел июнь 1945 года. Только что закончилась война, повсеместно люди голодали. Голод был настолько сильным, что у отца Ермогена отекали ноги. Он не мог надеть обувь - распухали ноги. Лежал в небольшом доме. Рядом не было никого, кто мог бы принести и подать хотя бы кружку воды. Спустя некоторое время появился монах Павел, который выходил его и стал келейником. 1 марта 1948 года архимандрит Ермоген перебрался в Троице-Сергиеву лавру, поскольку между ним и архиепископом Филиппом (16) произошла размолвка.
Однако в лавре ему прописаться не удалось. Поэтому когда архимандрита Гурия (Егорова) – первого в послевоенные годы наместника лавры – поставили епископом Ташкентским и Среднеазиатским, отец Ермоген уехал с ним. В сентябре 1948 года он был назначен настоятелем Покровского собора города Самарканда. А 1 марта 1953 года, за 4 дня до смерти Сталина, был хиротонисан во епископа Ташкентского и Средне-Азиатского. Хиротонию совершали Святейший патриарх Алексий, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) и архиепископ Можайский Макарий (Даев). С 28 августа 1953 года – архиепископ Ташкентский и Средне-Азиатский. И вдруг странное признание в автобиографии: "С 15 сентября 1960 года на покое".
Для того, чтобы уяснить суть конфликта, произошедшего между епископом Ермогеном и властями, стоит просмотреть хронику открытия новых храмов в огромной епархии. Сообщения, которые печатались в Журнале московской патриархии, звучат как победные рапорты с фронта: "Поселок Урсатьевской Ташкентской области. 17 сентября 1955 г. благочинный Ташкентского округа протоиерей Феодор Семененко совершил чин освящения храма. Первую Божественную литургию во вновь освященном молитвенном доме совершил в воскресенье 18 сентября преосвященный Ермоген, епископ Ташкентский и Средне-Азиатский". (17)
"Вскоре после того, как храм во имя святителя Николая в Ашхабаде был разрушен в результате землетрясения 1948 года, местные верующие соорудили временный молитвенный дом; но он был мал и вообще неудобен для отправления богослужений. На его месте, по инициативе епископа Ташкентского и Средне-Азиатского Ермогена, в начале 1957 года было начато строительство обширного и вместительного храма, и в конце минувшего, 1957 года, этот храм был готов. Торжество освящения храма Преосвященный епископ Ермоген назначил на среду 11 декабря 1957 г. и к этому дню прибыл в Ашхабад... В чине освящения приняло участие 18 священнослужителей".(18)
"15 мая 1958 г. Преосвященный Ермоген, епископ Ташкентский и Средне-Азиатский, совершил освящение новосооруженного храма во имя св. великомученика Георгия в городе Токмаке, Киргизской ССР" (19).
"4 сентября 1958 г. в городе Ташкенте было совершено освящение Успенского кафедрального собора после его полной реконструкции" (20).
"3 ноября 1959 года в селе Тюп, Иссык-Кульской области (Киргизская ССР), Ташкентской епархии, по благословению Высокопреосвященнейшего Ермогена, архиепископа Ташкентского и Средне-Азиатского, был торжественно освящен после капитального ремонта молитвенный дом" (21).
Необходимо отметить, что 8 храмов в Ташкентской епархии было построено на личные средства владыки Ермогена! По его благословению для руководства всеми проводимыми в епархии работами по строительству и ремонту храмов был создан специальный строительный комитет. Возглавлял его протоиерей Александр Кошкин – инженер по специальности, человек высокой духовной жизни. Он же руководил и реконструкцией Успенского собора. Владыка понимал, что приход, особенно слабый, никогда не сможет своими силами привести храм в порядок, поэтому создал специальную кассу, в которую вносились деньги только для внутриепархиальных нужд. Каждый приход епархии отчислял средства в эту кассу. Более сильные приходы вносили большие суммы, более слабые – меньшие. И вот из этой кассы перечисляли деньги тем приходам, которые занимались обустройством храмов. В короткое время большинство храмов епархии пришло в надлежащее состояние.
В конце 50-х годов главный идеолог коммунистов Михаил Суслов, воздвиг новое гонение на Русскую Церковь. В мае 1958 года патриарх Алексий, предупрежденный о смене партийного курса председателем Совета по делам РПЦ Георгием Карповым, с которым его связывали долголетние дружеские отношения, попросился на прием к первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву. 7 ноября 1959 года, находясь на официальном приеме в Кремле патриарх лично попросил Хрущева принять его. В этом ему было отказано. Более того, после этого Георгий Карпов вызвал патриарха в Совет. Однако разъяснения в Совете давал митрополит Николай (Ярушевич). Он говорил об открытых выпадах в газетах и по радио против Церкви, утверждал, что "идет физическое уничтожение церкви и религии." Карпов предложил митрополиту Николаю изложить факты гонений в письме на имя Хрущева. В ноябре 1959 года патриарх Алексий и митрополит Николай обратились с письмом к Хрущеву, в котором указывали на недостойные методы борьбы против Церкви. В письме приводились случаи открытого давления в провинции на епископат и приходы. Письмо завершалось утверждением: "…ставя эти вопросы, мы отнюдь не жалуемся ни на кого в частности, а только констатируем факты крайнего возбуждения церковных кругов всеми этими новыми сравнительно с недавним прошлым явлениями, дающими не только здесь, у нас, но даже за границей повод – говорить ни больше ни меньше, как о гонении на Церковь, или во всяком случае об изменении отношения нашей государственной власти к Церкви…" (22)
Письменного ответа не было, но через несколько месяцев Георгий Карпов сообщил, что Никита Хрущев дал указание проверить изложенные в письме факты, но они, якобы, не подтвердились. Попытки хоть как-то ответить на открытую клевету атеистов в Журнале московской патриархии решительно пресекались работниками Совета. 16 февраля 1960 году, когда гонения на Церковь достигли пика, в Москве, в помещении Кремлевского театра, состоялась конференция Советской общественности за разоружение. В ней от Русской Церкви приняли участие патриарх Алексий I, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай и протопресвитер Николай Колчицкий. Именно на этой конференции решено было дать отпор гонителям. Речь для патриарха написал ответственный секретарь Журнала московской Патриархии А. В. Ведерников. Текст показался излишне резким, и поначалу патриарх отказался произнести его. Но митрополит Николай употребил всю силу красноречия и настоял на том, чтобы речь все-таки была произнесена.
Она, видимо, потрясла обычно дремлющих на подобных мероприятиях партаппаратчиков: "Моими устами говорит с Вами Русская Православная Церковь, объединяющая миллионы православных христиан - граждан нашего государства... Как свидетельствует история, это есть та самая Церковь, которая на заре русской государственности содействовала устроению гражданского порядка на Руси, укрепляла христианским назиданием правовые основы семьи, утверждала гражданскую правоспособность женщины, осуждала ростовщичество и рабовладение, воспитывала в людях чувство ответственности и долга и своим законодательством нередко восполняла пробелы государственного закона..." (23)
Патриарх стремился еще раз напомнить государству и чиновникам о полезности Русской Церкви. В трактовке Ведерникова, основная заслуга Русской Церкви заключалась не в том, что она возвещала людям о Христе и учила как нужно жить по Его заповедям, а в том, что "она содействовала устроению гражданского порядка на Руси". Этот тезис не был миссионерским ходом. С 1927 года, после Декларации митрополита Сергия, как-то забылось основное назначение Церкви – "быть светом и солью земли". Чрезмерное послушание государственному аппарату в конце концов привело к тому, что большая часть епископата простодушно считала, что назначение Церкви в обществе - быть верным помощником государства. Слова митрополита Сергия о том, что "мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей православной родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи…", не стали простым упражнением в красноречии - они вошли в плоть и кровь не только тех епископов, которые вместе с ним поставили подписи под Декларацией, но и подавляющего большинства советского епископата послевоенного периода.
Патриарх Алексий I уже в послевоенные годы, вспоминая обстоятельства, связанные с написанием и восприятием Декларации, признавался: "Когда преосвященный Сергий принял на себя управление Церковью, он подошел эмпирически к положению Церкви в окружающем мире и исходил тогда из существующей действительности, и я был совершенно согласен с ним. Все мы, окружавшие его архиереи, были с ним согласны. Мы всем временным Синодом подписали с ним Декларацию 27-го года в полном убеждении, что выполняем свой долг перед Церковью и ее паствой. Уже тогда, задолго до войны, наступившей в 1941 году, мы сознавали, что наше государство готовит оборону Отечества, и это уже обязывало нас подчиниться и его законам. Линия преосвященного Сергия с 1927 года возвратила нам внутренний мир, который позволил нам в войну сразу же встать и призвать пасомых на путь выполнения долга перед Родиной." (24)
Церковный историк А. Э. Краснов-Левитин отмечал, что епископы Николай (Ярушевич) и Алексий (Симанский) сыграли немалую роль в выработке Декларации 1927 года. Учитывая природное косноязычие митрополита Сергия (Страгородского), а также невысокий уровень знаний тогдашнего начальника 6-го Секретного Отдела ОГПУ Евгения Тучкова, который был одновременно редактором и цензором, вклад красноречивого и умевшего красиво излагать мысли епископа Николая был весьма весом.) Ложь укоренилась и принесла спустя 30 лет ядовитые плоды.
Тогда же словно по команде началась травля наиболее активных епископов, в том числе и архиепископа Ермогена. Появился пасквиль в газете "Правда Востока". Архиепископ Ермоген ответил редактору А. Д. Ивахненко открытым письмом от 15 июля 1960 года: "10 июля 1960 г. ташкентская газета "Правда Востока" поместила на своих страницах статью-фельетон под названием "Баталия в тихой обители". В ней в недопустимо резкой и циничной форме описывались некоторые факты жизни Владыки. Причем все преподносилось так, что выходило, будто Владыка является и ярым антисоветчиком, т. к. был осужден и сидел в тюрьме, и врагом Родины, т. к. "в годы войны против фашистской Германии на фронт не попал и в тылу не ударил палец о палец"[2], и человеком, живущим на широкую ногу, т.к. содержит возле себя целый ряд прислуги, начиная от привратника и кончая личным киномехаником..."
Владыка Ермоген написал редактору "Правды Востока" письмо, копии которого были отправлены также в ЦК КПСС, ЦК КП УзССР, в Совет по делам Русской Православной Церкви, Святейшему Патриарху Алексию и ташкентскому уполномоченному. Отвечая на предъявленные в его адрес обвинения, он писал: "Я категорически заявляю, что никогда никакой антисоветской деятельностью я не занимался. Но, действительно, в 1931 году... я был арестован в Киеве органами ГПУ, фактическим руководителем которых в то время был известный Ягода, впоследствии разоблаченный как враг народа. Суда надо мною никакого не было: по существовавшей в то время практике я был судим заочно. Ни обвинение, ни приговор мне объявлены не были"[3].
Отвечая на обвинения, что он не был на фронте, владыка писал: "Во-первых, я с детских лет не отличался здоровьем и вследствие этого был освобожден от несения военной службы еще в первую мировую империалистическую войну, а во-вторых... условия для политических заключенных при Ягоде в местах заключения... были направлены отнюдь не к тому, чтобы способствовать укреплению их здоровья... В результате этого... я по состоянию здоровья был признан негодным к несению военной обязанности и во время последней Отечественной войны"[4].
Отверг владыка и обвинение в том, что его "личные прихоти" обслуживает большой штат рабочих: "Пусть будет известно авторам фельетона, что в Ташкенте в Коларовском тупике на территории одной усадьбы находится помещение Епархиального управления и в отдельном небольшом домике мое очень скромное жилье. Если бы мое жилье находилось отдельно от Епархиального управления, то разумеется для него привратники не требовались бы и обслуживало бы его одно лицо... Никакого ученого медика и личного киномеханика у меня не имеется: это чистейшая ложь."[5]
Владыка Ермоген писал, что антирелигиозная пропаганда ведется грубо и неправильно. Письмо, конечно же, результатов не дало – никто не думал приносить извинения за клевету. Тогда владыка Ермоген разослал письмо по приходам, и его "наиболее смелые священники, рискуя своим местом, прочли с амвона. Советская власть после этого потребовала немедленного увольнения епископа Ермогена. Св(ященный) Синод был вынужден освободить его от управления епархией и предоставить ему отпуск". Два года владыка провел на покое в Жировицком монастыре.
С 13 июня 1962 года был назначен архиепископом Омским и Тюменским. Интересно ознакомиться с отзывом уполномоченного по делам РПЦ по Омской области И. Бутюгова о владыке Ермогене, который был направлен в Совет по делам РПЦ: "...Из беседы с архиепископом Ермогеном я пришел к выводу, что он один из иерархов, который ведет наступательную политику, он теоретически подготовлен, это опытный волк, который знает на какую педаль нажимать в любом вопросе укрепления позиций православной церкви, он далек от безоговорочного выполнения установленных положений о культах, он явно реакционен. Если возможно прошу Вас дать указание инспекторскому отделу выслать мне краткую характеристику прошлой деятельности архиепископа Ермогена." Но и на этой кафедре пробыл недолго – он продолжал отстаивать духовенство и храмы. Вскоре по требованию уполномоченного был переведен и стал с 29 мая 1963 года архиепископом Калужским и Боровским. Протоиерей Александр Мень, встречавшийся с ним в эти годы, оставил портрет владыки: "Человек аристократичный, высокого роста, с длинными седыми волосами, худой. У него было очень высокое мнение о епископском звании – епископ должен быть действительно владыкой Церкви. Юной он был души, несмотря на свои преклонные годы, всерьез принимал многое, что на самом деле не стоило принимать всерьез." (23)
Отец Александр в те годы служил в подмосковном поселке Алабино, и туда к нему приезжал владыка Ермоген. Там он встречался в 1964 году с группой московских священников. Отец Александр вспоминал: "Во время встречи владыка говорил, что на Патриархии московской почила печать обновленчества, что, в общем, это те же самые обновленцы, вся их программа та же и дух обновленчества, приспособленчества. В общем много он суровых слов говорил в адрес патриархии…" (24) На Калужской кафедре ему удалось прослужить не более двух лет и в 1965 году по тем же самым причинам он был уволен на покой. Отличительной чертой в характере владыки Ермогена было то, что он никогда не наказывал священников своей епархии. Когда ему указывали на недостатки кого-нибудь из духовенства, он часто беседовал с провинившимся, убеждал, старался помочь ему нести тяготы пастырского служения. И ни разу не было, чтобы наложил на священников какое-либо прещение или епитимью: "Если их будет бить еще и епископ, то что с ними будет?" – говорил он.
В судьбе опального владыки немалую, хотя и не решающую роль сыграл епископ Пимен (Извеков). В 1960-1961 годах епископ Дмитровский Пимен (Извеков) исполнял обязанности управляющего делами Московской патриархии. Эти годы были пиком "хрущевских" гонений. 13 января 1960 года Центральный комитет КПСС принял постановление – "О мерах по ликвидации нарушений советского законодательства о культах." Нарушением закона считалось – покупка и строительство домов, привлечение "новых слоев" населения в лоно Церкви, благотворительная деятельность, в том числе помощь приходам и монастырям, "недемократичные" принципы управления церковными общинами, полный запрет на религиозное воспитание детей. 16 марта 1961 года Совет министров СССР принял постановление "Об усилении контроля за выполнением законодательства о культах." В этот же день Совет по делам РПЦ совместно с Советом по делам религиозных культов принял "Инструкцию по применению законодательства о культах." Все эти документы имели значение законов и по сути возвращали Церковь ко временам полного бесправия 30-х годов.
Архиепископ Пимен (Извеков) в июле 1961 года выступил с докладом на Архиерейском соборе, принявшем решение об отстранении духовенства от финансово-хозяйственных дел. Архиереи съехались, как обычно, 18 июля в Троице-Сергиеву лавру, в день памяти преподобного Сергия Радонежского. Никто, кроме избранных, не подозревал, что в этот день будет проведен так называемый Архиерейский Собор. По сути в докладе архиепископа Пимена прозвучали революционные требования. Но никто из приехавших епископов не противостоял этой внутрицерковной революции, подготовленной Советом по делам РПЦ. В результате на Соборе была принята новая редакция Положения об управлении РПЦ. В нем значилось, что "настоятель храма осуществляет духовное руководство прихожан, наблюдает за благолепием и уставностью богослужений, за своевременным и тщательным удовлетворением религиозных нужд прихожан." Священник низводился на положение наемного работника, которого нанимала община. Позже, в приватных беседах владыка Пимен не раз оценивал это насилие над Церковью как проявление бесправия со стороны государства.
Руководство Совета по делам РПЦ высоко оценило деятельность архиепископа Пимена на посту Управляющего делами и вскоре он был перемещен на Ленинградскую кафедру. С 1961 по 1963 годы он в сане митрополита управлял Ленинградской епархией. Но как только представилась возможность вернуть митрополита Пимена в Москву, патриарх не замедлил это сделать. С 1963 года он управлял приходами Московской области, став митрополитом Крутицким и Коломенским. Именно с этого времени он становится опорой слабеющему патриарху, ближайшим его помощником. Окружение патриарха неоднозначно относилось к владыке Пимену, считая его "выскочкой" и "чужаком", и даже "темным человеком." Ему не могли простить двух тюремных сроков и его церковной позиции в начале 30-х годов.
В ноябре 1964 года два православных священника – Николай Эшлиман и Глеб Якунин, оба клирика Московской области, обратились с письмом на имя патриарха Алексия. Вскоре второе письмо было ими отправлено на имя Николая Подгорного, который в тот период возглавлял Советское правительство. Письмо двух священников появилось вскоре после снятия Никиты Хрущева. Тогда у многих церковных деятелей возникло ощущение, что рука Вышнего покарала нечестивца, поднявшего руку на Церковь и неистово гнавшего Ее. Многим казалось, что вот-вот наступят для Церкви лучшие времена.
Архиепископ Ермоген знал о готовящемся письме и советовал немного подождать, чтобы выяснить, какой курс по отношению к Церкви выберет новый первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Но голос епископа не был услышан. В среде московских священников произошел раскол – печальную роль в этом сыграл мирянин Феликс Карелин. Он настоял, чтобы письмо было отослано как можно быстрее. В этих письмах священники ярко обрисовали подневольное положение Русской Церкви, постоянные притеснения со стороны властей и призывали патриарха поднять голос и исправить создавшееся положение. Поначалу реакция патриарха Алексия была благожелательной. В узком кругу он сказал, что нашлись, наконец, порядочные люди, которые смело сказали об уродливых отношениях Церкви и Советского государства. Письмо двух священников было передано за границу – его публиковала зарубежная пресса, читали русскоязычные радиостанции. Резонанс на самом деле был велик. В Москву к священникам, которые пока еще продолжали служить, приезжали представители провинциального духовенства. Большинство из них слушали и "Голос Америки", и Би-би-си - письмо вдохновляло их. Священникам Николаю Эшлиману и Глебу Якунину они выражали свою поддержку, собирали материальную помощь. Верующие за рубежом также поддерживали отважных священников.
В начале 1965 года чиновники Совета по делам религий обратились к патриарху, и тот велел священникам написать объяснительную записку, в которой они должны были изложить – не изменили ли свои взгляды, что собираются делать дальше и не хотят ли извиниться за нанесенные лично ему, патриарху, оскорбления. Дело в том, что митрополит Пимен не просто благоволил к священнику Николаю Эшлиману, но любил его как необычайно талантливого человека (он прекрасно пел, обладая редкой красоты голосом) и помог ему рукоположиться целибатом (поскольку он был разведен), когда короткое время служил в Костроме. Он же помог ему получить приход в Химках, неподалеку от Москвы, когда был епископом Дмитровским. Отец Николай отвечал ему поистине сыновней любовью – он мог постоянно рассказывать истории из жизни митрополита, демонстрирующие его мудрость.
В Совете по делам религий знали об отношениях митрополита Пимена и священника Николая Эшлимана, поэтому разбираться с мятежными священниками поручили ему. Он вызвал их и, конечно же, в первую очередь обратился к отцу Николаю Эшлиману с упреком: "Так-то вы отблагодарили меня, Николай Николаевич!" Отец Николай отвечал, что не хотел причинить лично митрополиту Пимену никаких огорчений. Владыка посоветовал им извиниться перед патриархом. Но, к сожалению, они ответили на запрос патриарха довольно резко и временно были запрещены в священнослужении. На этот акт оба ответили обличением и тогда уже были запрещены в священнослужении Священным Синодом.
------------------------
[1] Здесь и далее цитирование архиепископа Ермогена производится в авторской орфографии.
1 - самое удивительное, что если бы не напоминание опальным владыкой о 50-летии восстановления патриаршества, эта дата вряд ли была бы отмечена епископатом РПЦ. С опозданием 50-летие было отпраздновано РПЦ лишь в 1968 году.
2 - впервые подобная попытка была предпринята сотрудниками НИПП "Мемориал" в кратком биографическом очерке "Трудное житие архиепископа Ермогена", который был опубликован в 1995 году в журнале "Христианство в истории" № 6 (октябрь-декабрь 1995 г.). Более обстоятельный анализ жизни и подвига владыки Ермогена был предпринят в дипломной работе студента 5 курса Минской духовной семинарии Александра Морзы (ныне – игумен Иоасаф (Морза), "Архиепископ ЕРМОГЕН (Голубев): жизнь и исповедничество" (Жировичи, 1997), которому приношу глубокую благодарность за возможность ознакомиться и цитировать его работу.
3 - Голубев Степан Тимофеевич (1849-1921) – сын священника, закончил Пензенскую Духовную Семинарию, затем Киевскую Духовную Академию. С 1899 г. – доктор богословия. Умер в Киеве, отпевал его сын – иеромонах Ермоген.
4 – отсылки на цитаты не производятся в тех случаях, когда они взяты из архивных документов Совета по делам РПЦ, которые публикуются в данном томе.
5 – Ключевский Василий "Вечные темы. Афоризмы и мысли". Калининград, 2005, с.82.
6 - Голубева Елена Филипповна (1869–1942) – умерла и похоронена в Астрахани.
7 – иеромонах Алексий (Шепелев) – с рождения не мог говорить. Дар речи получил в детстве по молитвам митрополита Киевского Филарета (Амфитеатрова). Почил в 1917 году. Канонизован Украинской Православной Церковью.
8 - "Священник Анатолий Жураковский. Материалы к житию.", Париж, 1984, сс. 19, 21.
Анатолий Евгеньевич Жураковский (1897-1939) – уроженец города Киева. После окончания гимназии в 1915 году поступил в Киевский университет на классическое и философское отделение. В 1920 году был рукоположен в Успенском соборе Киево-Печерской лавры. Был настоятелем храма в селе Андреевка под Киевом, затем храма во имя святой Марии Магдалины в Киеве. В 1923 году был арестован в первый раз и отвезен в Москву, где содержался в Бутырской тюрьме. Был сослан в Краснококшайск. С 1925 года был настоятелем зимнего храма при Николе Добром в Киеве. Не признал Декларации митрополита Сергия (страгородского) и находился в подчинении епископа Димитрия Гдовского (Любимова). С 1927 по 1930 годы служил в Преображенском соборе города Ленинграда. В 1930 году был арестован, препровожден в Москву и приговорен в расстрелу. Позже расстрел был заменен 10 годами лагерей. Отбывал наказание сначала в Свирлаге, затем в Соловках и Белтбалтлаге. В 1937 году в лагере был арестован и приговорен к 10 годам без права переписки. 10 октября 1939 года скончался в тюрьме города Петрозаводска от туберкулеза.
9 - священник Федор Константинович Андреев (1887-1929) в 1913 году окончил экстерном Московскую духовную академию. С 1914 вплоть до 1918 года был доцентом МДА по кафедре систематической философии и логики. Вполне вероятно, что архимандрит Ермоген в годы учебы познакомился с отцом Федором. С 1924 служил в Петрограде сначала в Казанском, затем в Сергиевском артиллерийском соборе. Не принял Декларации митрополита Сергия. В храме Воскресения ("Спаса-на-крови"), где он в это время служил, собралась оппозиционное митрополиту Сергию духовенство. Осенью 1928 года был арестован. Следователю, который склонял его к принятию Декларации митрополита Сергия, он ответил: "Не надо нам ваших советских прав, оставьте нам наше святое бесправие."
10 – епископ Гдовский Димитрий (Любимов) (1857-1938) – выпускник Санкт-Петербургской духовной академии, был настоятелем Покровского храма на Садовой улице в Петрограде. В конце 1925 года был хиротонисан во епископа Гдовского, викария Ленинградской епархии. Хиротония проходила в Нижнем Новгороде и ее возглавлял митрополит Сергий (Страгородский). После опубликования Декларации митрополитом Сергием, вместе с другим викарием, епископом Копорским Сергием (Дружининым) разорвал канонические отношения не только с митрополитом Сергием, но и с его Синодом. Был запрещен митрополитом Сергием в служении, но не подчинился прещению. Был одним из самых влиятельных "иосифлян". В конце 1929 года был арестован и приговорен в 10 годам заключения в политизоляторе. Расстрелян в 1938 году.
11 - профессор-протоиерей Василий Верюжский (1874-1955) примыкал к оппозиционному движению "иосифлян". После смерти отца Федора Андреева служил в храме Воскресения ("Спаса-на-крови") на Екатерининском канале. Пережил аресты, лагеря и ссылки. После Второй мировой войны и избрания в 1945 году патриархом Алексия (Симанского) присоединился к РПЦ. В начале 50-х годов стал первым доктором богословия в Советском Союзе. Читал лекции в Ленинградской духовной академии.
12 – архимандрит Спиридон, в миру Георгий Степанович Кисляков (1875-1930), основал в Киеве братство Сладчайшего Иисуса. Активно занимался миссионерством. Из опубликованных работ известны его воспоминания, опубликованные в "Христианской мысли" за 1917 год, а также "Исповедь священника перед Церковью", (Киев, 1919). Служил с открытыми царскими вратами по благословению патриарха Тихона. Спас от неминуемой голодной смерти Анатолия Жураковского в годы Гражданской войны. Не признал Декларации митрополита Сергия. Умер в Киеве и похоронен на Соломенском кладбище.
13 - епископ Павлин (1879-1937) - в миру Петр Кузьмич Крошечкин родился 9 декабря 1879 году, в Мокшанском уезде, Пензенской губернии, в деревне Мокшаи. Отец его, Кузьма и мать Евдокия Парфеновна, в девичестве Решетникова, были крестьянами. Дом их считался среднего достатка. Отец умер рано. Мальчик воспитывался матерью, отличавшейся строгой, благочестивой жизнью. Семья отличалась любовью к нищим и странникам. Никому из странников, случайно зашедшим в их деревню, не было отказа в ночлеге и пище.
Мальчик, от природы впечатлительный и добрый, с малых лет рос в атмосфере любви к ближним. Приходский священник, будучи однажды у них, глядя на Петю, сказал: " У тебя, Евдокия сынок-то какой-то особенный..." И потом добавил: "Будет или очень хороший или..." Он недокончил начатой фразы, но можно было догадаться, что он боялся, что Петя может умереть в раннем детстве. "Уж очень хорош..." — добавил он, помолчав.
Восьми лет его отдали учиться в приходскую школу. Способный мальчик быстро научился читать и писать. С этого времени все свободное время отдавал чтению книг, преимущественно, житий святых. Игры и забавы сверстников мало привлекали его. По окончании приходской школы его отдали учиться в город Мокшан, в городское училище. Он жил на квартире у пожилой женщины, которая полюбила его как своего родного сына. Однажды ему пришлось побывать на престольном празднике в Казанском женском монастыре, расположенном в двух верстах от города. Продолжительность и неспешность богослужения, умилительное пение монахинь, чистота и благолепие храма пронзили душу. Каждый праздник, невзирая на погоду, ходил он туда. Монахини обратили внимание на него, давали ему различные мелкие поручения, которые он исполнял всегда добросовестно и с радостью.
Здесь впервые родилось в нем горячее желание посвятить свою жизнь служению Господу в монашеском чине. Особенно хотелось ему уехать на Старый Афон и там по примеру афонских подвижников подвязаться в посте и молитве. Однажды зимой, возвращаясь из монастыря, он едва не замерз. На полпути началась сильная метель. Потемнело. Он сбился с дороги, долго блуждал по полю, утопая в сугробах. Страх, чувство одиночества и беспомощности охватили душу. Тогда он обратился с молитвою к Богу, и вскоре сквозь завывание ветра услышал слабый звук колокольчика... Господь услышал его молитву.
Городское училище окончить не пришлось. Он заболел. Причем так сильно, что врачи отказались его лечить. Мать забрала его домой. Он настолько ослаб, что мать не надеялась, что он поправится. Медленно поправлялся после тяжелой болезни. Пока он болел, мать дала обещание съездить на богомолье в Саровскую пустынь, на место подвигов великого старца Серафима, в то время еще не причисленного Церковью к лику святых. С наступлением весны она вместе с сыном отправилась в путь. Прибыли они в Саровскую пустынь накануне храмового праздника в честь преподобного Феодосия Киево-Печерского, 2 мая.
Во время продолжительного уставного всенощного бдения он вдруг услышал в сердце внутренний голос, отчетливо произнесший: "И здесь можешь спастись." Голос принят им как призыв из мира незримого. Когда мать начала собираться в обратный путь, сын стал упрашивать. Он решил остаться в монастыре и поступить в монахи. Хотя матери было известно его желание посвятить жизнь Господу в монашеском чине, она считала, что он еще мал. Вернувшись домой и посоветовавшись со священником, после долгих и настойчивых просьб сына, она отпустила его в монастырь.
В Саровскую Пустынь Петр Крошечкин поступил в 1895 году, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Он принят в число послушников обители. Вначале нес послушание на больничной кухне – был помощником повара. Он вспоминал, что ему ежедневно приходилось носить из скотного двора молоко в большом кувшине. Кувшин носил на голове. В Саровской пустыни послушник Петр пробыл почти три года. В последнее время он нес другое послушание – стирал белье для братии. Обитель пришлось ему оставить.
У него было письмо от расположенного к нему монаха. С ним он направился в Николо-Бабаевский монастырь, Костромской губернии, где жил, подвизался и погребен епископ Игнатий Брянчанинов. Он был охотно принят в число послушников. Вначале нес послушание на братской кухне. Потом был трапезным. Некоторое время читал Псалтырь по умершим. Позже ему доверили пономарское послушание. Однажды, когда он занимался уборкой храма, вошел игумен. Он, видимо, был чем-то расстроен. Обратясь к Петру, игумен сказал: "Что это здесь так холодно? Хорошо ли топишь?" Петр ответил ему почтительно, но, когда он отошел, тихо произнес: "На вас не натопишься." У игумена оказался тонкий слух. Он услышал эти слова. Петру пришлось оставить обитель. Друзья его, послушники, провожая, давали советы. Был указан и Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь, Ярославской губернии.
В Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре послушник Петр пробыл два с половиной года. Первоначально проходил послушание пономаря. Затем пел на левом клиросе. Живя в Ростове, Петр не прерывал общения с друзьями по духу, иноками Николо-Бабаевского монастыря. Они часто писали друг другу письма. Возможно, это послужило причиной тому, что Петр оставил Спасо-Яковлевский монастырь и возвратился в "Бабайки". Встретили его с любовью. В этот раз послушник Петр проходил послушание пономаря и чтеца псалтыри по умершим. Его любовь к чтению, столь редкая среди молодых послушников, обратила на себя внимание жившего на покое епископа. Он заинтересовался юношей из народа. Он приглашал Петра к себе и давал книги из личной библиотеки. Вскоре епископ понял, что перед ним незаурядный человек. Он решил помочь стремлениям способного и одухотворенного юноши.
В 1904 году, снабженный благословением и рекомендательными письмами, Петр отправился в Москву для поступления в один из московских монастырей. Он был принят в число братии московского Новоспасского монастыря. В обители нес клиросное послушание. Пел на левом клиросе. Голос у него был - тенор, слабый, но приятный по тембру. Все свободное от послушаний и церковных служб время посвящал своему образования. При содействии митрополита Владимира и епископа Макария, поступил экстерном в духовную семинарию, которую окончил в течение года. Преподавательский состав семинарии был поражен небывалым случаем в их практике. Молодой рясофорный монах Петр (ему было в то время около двадцати семи лет) окончил четырехгодичный курс наук в течение года.
После окончания семинарии Петр был принят в число студентов Московской Духовной Академии, которую успешно окончил в 1916 году. Во время обучения в Академии продолжал числиться в числе братии Новоспасской обители. В Новоспасском монастыре он прожил около семнадцати лет. Здесь 14 марта 1910 года принял постриг в монашество, с наречением нового имени - Павлин, в честь святителя Павлина Милостивого, епископа Ноланского. Мать, еще в бытность его иноком Новоспасского монастыря переселилась в Москву и жила на квартире в одном семействе, вблизи обители, ежедневно посещая богослужения.
В 1919 году иеромонах Павлин был назначен в Григориево-Бизюков монастырь Херсонской епархии на должность преподавателя в Бизюковской Пастырско-миссионерской семинарии. В течение неполных двух лет, проведенных им в Херсонской епархии, он не прерывал духовного общения с Новоспасской обителью, по-прежнему состоя в числе ее братии. За время пребывания в Новоспасском монастыре, будучи иеромонахом, а затем архимандритом, он приобрел среди москвичей, посещавших Новоспасский монастырь, известность и любовь. В течение года, с 1921 по 1922, был наместником монастыря.
Имя, данное при постриге, соответствовало его жизни. Впоследствии, в слове при наречении его в епископа, 2 мая 1921 года, он говорил: "В этой обители, самой родной и самой дорогой для меня на земле, Господь породил меня духовно, — сподобил принять ангельский образ, иноческое пострижение, священную степень иеродиакона, иеромонаха и сан священноархимандрита. В этой же обители Господь дал мне усердие и ревность к изучению богословских наук. С помощью Божией и своей родной Новоспасской обители и содействием блаженной памяти митрополита Владимира и епископа Макария я окончил Московскую Семинарию и Академию."
В 1921 году архимандрит Павлин был призван на епископское служение Церкви, "…чтобы чрез веру и таинство Боговоплощения приводить людей в живое общение с Богом Православной Церковью, этим Богочеловеческим организмом". Такими словами, обращаясь к епископам и к народу, выражал свои чувства преосвященный Павлин при наречении. Он был назначен в Курскую епархию, с наречением - "епископ Рыльский". Жил в Курске. Преосвященному Павлину в то время исполнилось сорок два года. В декабре 1922 года был арестован, отвезен в Москву и заключен в тюрьму.
Во время допроса 6 января 1941 года один из его воспитанников - архимандрит Таврион так описал этот случай: "В конце ноября или начале декабря месяца 1922 года Крошечкин был арестован за растрату собранного хлеба и денег в пользу голодающих Поволжья. "Епископ Павлин самостоятельно, как это первоначально и предполагалось, распределял собранный хлеб и деньги между голодающими. А этого не могли потерпеть большевистские Помголы. Поэтому спустя год его осудили в Курске на 5 лет заключения с формулировкой "за присвоение власти." В тюрьме владыка пробыл около года, все время находясь в одиночном заключении. Впоследствии, вспоминая этот период, владыка говорил, что жизнь в одиночной камере стала для него "второй Академией". В 1924 году он был освобожден. На Курской кафедре преосвященный пробыл около четырех лет. После освобождения, вернувшись в Курск, он занял жесткую бескомпромиссную позицию по отношению к обновленцам. Над ним вновь нависла угроза ареста. Рыльский монастырь был закрыт. Он перебрался в Москву.
Некоторое время владыка Павлин жил в Москве то у одного, то у другого из своих друзей и знакомых. Хотя Новоспасский монастырь в 1926 году был закрыт, но многие из бывших его насельников продолжали жить в Москве и ее окрестностях. Большую часть времени преосвященный прожил в одном семействе, вблизи монастыря. Летом 1926 года от митрополита Сергия, который исполнял обязанности заместителя патриаршего местоблюстителя, он получил назначение на Полоцкую кафедру. Но осенью этого года он отправился не в Полоцк, а в Нижний Новгород к митрополиту Сергию. Он решил, что настала пора прекратить смуту в Русской Церкви. Скорее всего, что к этой мысли он пришел под влиянием Послания соловецких епископов, которое уже в мае 1926 года достигло Москвы. Епископу Павлину принадлежит мысль провести тайные выборы патриарха. Он первым осознал, что большевики никогда не разрешат созвать и провести Поместный Собор. Память о нем была еще свежа. Богоборцы помнили авторитет Собора и его противостояние репрессиям и беззаконным расстрелам. Епископ Павлин разработал план, который ему удалось осуществить.
В октябре 1926 года он приехал к митрополиту Сергию в Нижний Новгород и поведал ему свой план. Владыка Сергий сказал, что может обратиться к епископату только в том случае, если будет официальное обращение к нему, как к законному заместителю патриаршего местоблюстителя, от нескольких, авторитетных епископов. Владыка Павлин отправился объезжать близких ему епископов. Вернувшись в Москву, он навестил архиепископа Гавриила (Соболева), который первым поставил свою подпись под обращением к митрополиту Сергию. Затем побывал во Владимире у епископа Афанасия (Сахарова), который также поддержал инициативу владыки Павлина. Вернувшись в Нижний, обратился к викарному епископу Нижегородской епархии Григорию (Козлову), который проживал в Печерском монастыре. Поставили свои подписи под обращением к митрополиту Сергию еще два епископа, проживавших в то время в Нижнем – архиепископ Фаддей (Успенский) и епископ Дионисий (Прозоровский). Условие, поставленное митрополитом Сергием, было исполнено. Тогда он обратился к российскому епископату с призывом высказаться за одного из трех кандидатов, которые были указаны в анкете.
С этим обращением и пакетами курьеры епископа Павлина, верные ему люди, в том числе глинские монахи, отправились к епископам, строго соблюдая все правила конспирации. Ноябрь 1926 года прошел в разъездах. Ни один из курьеров не был арестован. Вернувшись в Москву, они передали пакеты епископу Павлину. Большинство епископата высказалось за избрание патриархом митрополита Кирилла (Смирнова). И все же кто-то из информаторов ОГПУ донес о том, что церковники вновь что-то задумали.
Часть епископата позже обвиняла митрополита Сергия в том, что, якобы, он допустил утечку информации. На самом деле он еще весной 1926 года начал вести интенсивные переговоры с Тучковым о так называемой "легализации" Русской Церкви. В это время под легализацией понималось прежде всего восстановление канонической структуры управления Церковью. Митрополит Сергий стремился к восстановлению Синода, как высшего органа, который мог бы управлять церковной жизнью. После освобождения из заключения епископ Павлин не был включен в состав Священного Синода, сформированного митрополитом Сергием и зарегистрированного им согласно Советскому законодательству. И лишь в конце 1927 года он получил новое назначение – стал епископом Пермским и Соликамским. Здесь он продолжал бороться с обновленцами. Осенью 1929 года в Перми был арестован один из его близких помощников - архимандрит Таврион (Батозский). В 1930 году по настоянию властей владыка Павлин был вынужден выехать из Перми.
Некоторое время жил в Москве. В конце ноября 1930 года преосвященный Павлин получил неофициальное извещение Священного Синода о переводе его в Калужскую Епархию. Управление Пермской Епархией было поручено архиепископу Иринарху (Синеокову-Андреевскому) из Якутска. В Калугу преосвященный Павлин официально был назначен в декабре 1930 года с титулом - епископ Боровский.
Калуга владыке понравилась. Она была близко от Москвы, его второй родины. В то время в ней было четырнадцать храмов, где еще совершалось Богослужение, а это для того времени уже большая редкость. Здесь находилась чудотворная икона Калужской Божией Матери. Служить преосвященному Павлину пришлось в Казанском храме, находящемся в нескольких шагах от дома. Главный придел был в честь Преображения Господня, а называли его Казанским потому, что там находилась местночтимая икона Божией Матери Казанская. Впоследствии храм был переименован владыкой в Преображенско-Казанский собор. В лучших храмах города служили обновленцы. Духовенство калужское в подавляющем большинстве отнеслось к преосвященному Павлину неприязненно. Быть может, он шокировал их крестьянским происхождением. Они привыкли видеть архиерея важного, окруженного ореолом недоступности. Преосвященный Павлин был неизменно прост и доступен со всеми. Некоторые из них даже к его образованию относились критически.
Летом 1930 года преосвященного Павлина постигло испытание. Из Перми он приехал не один, а, как выражались некоторые, "с целым штатом". С ним прибыл духовник его, иеромонах Андроник из Глинской пустыни, и молодой иеродиакон Алипий, исполнявший обязанности секретаря. Совместно с ним они служили в Казанском храме, так как по штату полагался только священник. Даже диакона не было в штате. В одно ясное летнее утро иеромонах Андроник и иеродиакон Алипий были арестованы и заключены в тюрьму.
Служение его на Калужской кафедре продлилось недолго - с декабря 1930 года по осень 1933 года. В конце августа 1933 года преосвященный был вызван в Москву, в Синод. Возвратясь, он официально объявил благочинному о своем переводе. В первых числах сентября 1933 года владыка Павлин, простившись со всеми, уехал в Могилев с титулом – архиепископ Могилевский. Первый год служения в Могилеве преосвященный часто бывал в Калуге. Приезжая по церковным делам в Москву, не упускал случая заехать в Калугу, повидаться с матушкой и близкими по духу людьми
2 октября 1935 года был выдан ордер на арест владыки. Обыск и арест на квартире владыки по ул. Гражданской, дом 56 проводил сотрудник НКВД Жуковский. Вместе с ним были арестованы его келейник иеромонах Андроник (Лукаш), 17 июля освободившийся из заключения, а также из близкого окружения владыки - Андрей Тарасов, Михаил Николаев, и Иулиания Толкачева. Все они были заключены в комендатуру. После ареста преосвященный Павлин и другие арестованные по его делу из Могилевской комендатуры были переведены в Минскую тюрьму. Начались долгие допросы. Владыку обвиняли в том, что он создал контрреволюционную организацию. Вместе с владыкой было арестовано еще 16 человек. Показания на владыку дал священник Захария Лукин.
Следствие в эти годы велось формально. Достаточно было тех нехитрых показаний, которые дали Лукин, а также агентурные данные неких Савновича, Красовца и других. Через 5 месяцев после ареста 19 апреля 1936 года начала свою работу выездная сессия Специальной судебной коллегии Верхсуда БССР. Заседание было закрытым и проходило в Могилеве. Среди приезжих к владыке были и провокаторы. Их свидетельские показания есть в деле – лжесвидетелями были Савнович, Красовец, Грозный, Шаров и другие. Владыка выезжал и в область, служил в еще открытых храмах. И это ставилось ему в вину. Своей вины он не признал. Приговор в отношении владыки, а также священника Сорочинского Константина Петровича, мирян Городецкого Михаила Самуиловича и Турковой Варвары Лаврентьевны был суровым – 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Девять человек были осуждены на 5 лет, а трое – на три года.
Следствие еще не было завершено, а заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий в январе 1936 года уволил архиепископа Павлина на покой. Срок владыке пришлось отбывать в Кемеровской области, неподалеку от города Мариинска, в Ново-Ивановском отделении Сиблага НКВД. И в лагере владыка Павлин продолжал пастырскую работу. 28 сентября 1937 года он вновь был арестован вместе с другими солагерниками. Обвинение было рутинным для тех страшных лет – "…отбывая наказание в Ново-Ивановском отделении Сиблага НКВД сгруппировались вокруг заключенного, бывшего архиепископа Крошечкина и проводили контрреволюционную работу. Виновными себя в предъявленном обвинении не признали. Их вина основывалась на показаниях свидетелей Кузина А. Н., Червякова А. С., Струмиловского А. И. и других. По постановлению тройки Управления НКВД Западно-Сибирского края от 28 октября 1937 года все привлечены к ответственности по настоящему делу и 3 ноября 1937 года расстреляны. На Архиерейском Соборе РПЦ 2000 года архиепископ Павлин был причислен к лику святых.
14 - архиепископ Воронежский Захария (Лобов) (1865-1937) Закончил Донскую духовную семинарию. Женился и в 1888 году был рукоположен в сан иерея. Служил в кафедральном соборе Новочеркасска. В 1923 году как вдовый священник был хиротонисан в сан епископа, был викарием Донской епархии. В 1923 году был арестован и сослан на Соловки. В конце 1926 году был освобожден и отправлен на поселение в Марийскую автономный округ. В 1928 году на поселении в Царевококшайске. В этом же году назначен сначала епископом Новоторжским, а затем Бежецким, викарием Тверской епархии. С 1929 года – архиепископ Воронежский. В 1935 году вновь осужден и заключен в концлагерь. В последние годы жизни ослеп. У него началась водянка, которая и свела его в лагере в могилу.
15 - "Священник Анатолий Жураковский. Материалы к житию.", Париж, 1984, с. 167.
16 – архиепископ Астраханский и Саратовский Филипп (Виталий Стефанович Ставицкий) (1884-1952) был личностью весьма типичной для своего времени. Родился в семье священника в старинном городе Новоград Волынском. Окончил Волынскую семинарию и в 1910 году Московскую духовную академию. Еще в годы учения в академии был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха. Недолгое время был противосектантским миссионером сначала в Черниговской, а затем в Киевской епархиях. В 1915 году был отправлен в США в Нью-Йорк ректором духовной академии. Там подружился с архиепископом Евдокимом (Мещерским), который позже стал одним из лидеров обновленчества.
В 1916 году был хиротонисан во епископа Аляскинского. В 1917 году вернулся в Россию. Был участником Поместного Собора 1917-1918 гг. С 1920 года был епископом Смоленским. Два года спустя примкнул к обновленцам и открыто выступал против патриарха Тихона. В 1922 году, будучи подсудимым на смоленском процессе, епископ Филипп заявил: "Да, я сознаю свою вину. Вина моя в отсутствии решительности и в слабости, не позволившей мне порвать с тихоновщиной. Церковь при Тихоне сгнила, превратилась в гроб поваленный, красивый снаружи и полный мерзости внутри. Идеи новой церкви разделяю, жизнь положу за новую церковь, ибо ее идеи – мои кровные." Епископ Филипп был приговорен к условному наказанию, и от ВЦУ получил направление в Крым. Однако, через несколько дней исчез, оставив письмо, в котором говорил: "Ухожу в затвор. Бегу от мира сего вследствие усталости, расшатанности нервов". ("Безбожник", 1923, № 8, с. 6). Однако ГПУ настигло беглеца – он был арестован и сослан.
После освобождения патриарха принес покаяние и был принят в сущем сане. Принял Декларацию митрополита Сергия и был назначен в 1928 году епископом Астраханским. С 1929 года епархией не управлял. В 1933 году был уволен на покой. Меньше года в 1937 году был архиепископом Омским. В 1943 году был назначен архиепископом Иркутским, но в епархию не поехал. Спустя месяц назначен архиепископом Астраханским и Сталинградским. В 1947 году назначен архиепископом Херсонским и Одесским, но и в эту епархию не поехал и вновь был оставлен в Астрахани. Был человеком крайне неуравновешенным. В 1949 году ему было поручено управление Саратовской епархией, с этого времени он именовался архиепископом Астраханским и Саратовским. Умер в Москве от кровоизлияния в мозг. Похоронен в Астрахани у Покровского храма.
17 - ЖМП. 1955, №12, с.9
18 - ЖМП. 1958, №2. С. 17.
19 - ЖМП, 1958, №7. С. 18-19.
20 - ЖМП, 1958, №11. С.13.
21 - ЖМП, 1960, №3. С.11.
22 – цит. по Одинцов М. И. "Письма и диалоги времен "хрущевской оттепели", "Отечественные архивы", 1994, № 5, с. 29.
23 - Эта речь была опубликована уже в цензурованном виде в "Журнале московской патриархии" № 3 за 1960 год.
24 - "Письма патриарха Алексия своему духовнику", М. 2000, сс. 296-297.
Сергей Бычков. Освобождение от иллюзий. Исповедник архиепископ Ермоген (Голубев). Жизнь и подвиг. Часть I. http://www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2074
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------