Жизнь моя началась в маленьком городке Геническе на Азовском море. Здесь моя малая родина. Здесь родились мои родители. И, наверное, деды. Хотя о них известно, как и большинству из нас  –  «гомо советикус» –  не много.

Не принято было, к сожалению, интересоваться корнями... Я пытался что-то узнать. Помню старые фотографии бабушки. Деда – мельника. Рассказы о том, как приезжали турки за мукой на кораблях. Порт Геническ был тогда большой, город – торговый, рыбацкий, многонациональный. Сам я и не скажу точно сколько кровей намешано в моем роду. По отцу – Шинкаренко – вроде украинец, а бабушка отца –  русская. Но не в этом суть.

Жизнь любого мальчишки в портовом городке овеяна романтикой. Конечно, моим кумиром был Грин. Я мечтал о мореходке. Форма моряка очень привлекала. Летом, во время каникул часто уходил с рыбаками в море. Рыбы было много. И все – ценные породы: севрюга, белуга, осетры...

Но жизнь на суше в провинциальном городке для мальчишек всегда приходили в голову разные фантазии: хиппи, танцплощадка, ударник в ансамбле, мотоциклы. Придумал даже организацию. Прозвище у меня было – Джони.

— Да, понимаешь, город – жил сезоном: пляж, курортники, рыбаки. Мы были «бич-бойз» местного значения. Тем и жили. Помню, как мы орали на танцплощадке: «Долой правительство!», «Свободу – Джону!» (кор.: Леннону)... Это был наш, наверное, неосознанный протест против серости повседневной жизни. Мы ведь, по сути, никому не были нужны. Как и сегодняшние мальчишки. Многие подростки были уже знакомы с колониями. Вот я и решил как-то приобщить их, собрать. Гимн свой придумали, клятву, устав. Я рисовал. Занимался фото. Коллажи делал. Писал понемногу. И ребята – тянулись. Пробовали сами «творить». Когда сейчас я приезжаю в город и встречаюсь с ребятами – все они что-то пишут, сочиняют.

— Да, они немного отошли от этой тюряги, пошлости, винных магазинов. Но они живут скорее прошлым, чем настоящим: бережно сохраняют фотографии той поры. В сегодняшней жизни ничего кроме быта и воспоминаний о той романтической юности у них нет. Тогда они ощутили себя впервые свободными людьми. Но так и не вырвались из застоя.

— Я всегда ощущал давящую ограниченность пространства. После окончания школы, поступил в Херсонский кораблестроительный институт: от моря сразу не уйдешь. Но скоро понял, что это не для меня. Мне хотелось жить в море. А не быть береговым судовым инженером.

Волосы мои конечно пропали. И вот идем мы утром в воскресенье через городок. Видим бегут люди.

Первая моя мысль, почему не знаю – Война. Офицер приказал бежать за людьми. А там в дыму и пламени полуразвалившийся от взрыва газа дом. В нем жили политработники с семьями. Сразу слухи: диверсия. Кто-то из жильцов вышел за хлебом, а вернулся – развалины и трупы. Мы оцепили дом. Стали растаскивать плиты, доставать людей. Или вернее то, что от них осталось. Было очень страшно. Никто из нас ничего подобного еще не видел. А в спину – крики местных  жителей: фашисты, убирайтесь прочь! Меня это потрясло.

А второй раз испытал нечто подобное в Риге. Мы пошли в кинотеатр посмотреть фильм. Вошли, гремя оружием, сапогами. Старушки-латышки на нас зашикали. И опять почувствовал себя инородным телом: зачем мы здесь?..

В армии было достаточно времени для размышлений. Служба проходила на КПП. Кругом лес, тишина, гигантские грибы в огромном количестве, то ли от радиации, то ли еще почему. Я писал рассказы, вел дневники.

— Мне сразу сказали, что я человек не от мира сего. Я чуть в дисбат не попал. В дивизионе подрался с одним татарином, который уже заканчивал службу. Он назвал меня «салагой». Меня, по одному слову которого шпана могла все что угодно натворить.

— Дело не в диктаторе, скорее здесь естественное для любого нормального человека стремление быть личностью.

— А я никого насильно не делаю своим другом. Помню, еще мальчишкой в нашем городе чуть-чуть гражданская война не разразилась: за кем пойдут ребята – за мной  или  моим противником.

— Пошли за мной.

— Наверное, ребят привлекала не просто сила, а наличие чего-то для них непонятного, но приятного. Я собирал тогда иконы. А это было странно в сочетании с внешним эпатажным поведением. Это-то и притягивало.

В армии я продолжал размышлять о будущем. Думал: куда пойти учиться после службы, где можно было объединить в профессии то, к чему я стремился: живопись, фотографию, писательство. На Москву я тогда вообще не претендовал. Киев как-то был ближе.

В Театральном институте поступил сразу на кинофакультет в мастерскую режиссера Мишурина.   Я   очень   ему благодарен

за то, что он верил в меня в отличии от остальных, не подавлял моей индивидуальности и не выгнал из института.

— А что,  были основания!

— Я занимался разного рода экспериментами. И не все это понимали. Контролировали меня. Я начинал снимать курсовой фильм по чеховскому «Черному монаху». А самая первая работа – формалистическая, так и называлась «Форма». Мне хотелось передать в ней свой протест. Показывая фильм в Доме кино на молодежной секции, запомнил, как Юрий Ильенко, тогда начавший после работы с Параджановым самостоятельно снимать как режиссер, саркастически улыбался. У меня в фильме начали биться зеркала раньше, чем у Тарковского в «Зеркале». Вся судьба человека – выражалась через зеркальное отражение.

Тогда же я открыл для себя литературу Латинской Америки. Мой мир заполнил Хулио Кортасар, ставший моей религией. Увлекся его свободной формой.

А когда посмотрел «Расимона» Акиры Куросавы – открыл для себя Японию.

Мечтал поучиться у Тарковского – не вышло. Смог только понаблюдать его в работе над «Солярисом» в монтажной «Мосфильма».

— Ощущение некой тайны. Человек одержим сверхидеей и идет к ее воплощению вопреки всему. Чрезвычайно требовательный. Мак- сималист. Запомнился случай. Назначили рабочий просмотр картины. Собралась куча приглашенного народа. Пришел Тарковский, а киномеханика нет. Он подождал пару минут, развернулся и пошел прочь. «Андрей Арсентьевич! Андрей Арсентьевич!». Но он даже не обернулся, ушел.

Учась в институте, я открывал бездонный мир русской литературы. Поражала огромная глубина и философская мощь, новаторство. Серебряный век – это бездонное море, из которого можно черпать и черпать. Раньше это были Кортасар, Гессе, Кобо Абэ, Кендзаборо Ое, Акутагава Рюноске.

—  А диплом твой!

—  Фильм «Сын». С «пятеркой». Экранизация современного рассказа. Без экспериментов.

—  Сложно о себе говорить. Так как я шел в кино – пример одержимости. Я понял, что это моя жизнь. И я никуда в сторону не смогу уйти. Вокруг меня все рушилось, ломалось: семья, трое детей..., но остановиться я уже не мог.

—  Скорее твердый. После Киева была Одесская киностудия – по распределению. Семь лет, выброшенные из жизни. Работу самостоятельную не давали. Пришлось заработок искать на стороне. Работал даже на стройке. Мои  сокурсники, ушедшие на ассистентскую работу в съемочную группу, до сих пор снимают болты  и  гайки.  Я так  не хотел.

И не мог.

Атмосфера на студии царила ужасная. Одиночество. Полное ощущение заброшенности. Никому молодые режиссеры не нужны. Единственное, чего удалось достигнуть в тот период – снять в объединении «Дебют» Мосфильма (на базе «Беларусьфильма») короткометражный фильм «Хозяин» – кстати лауреат нескольких молодежных фестивалей.

А мне заявили, что это не мой фильм, что я не мог так снять. Автор сценария был известнейший кинодраматург Валентин Ежов («Баллада о солдате»).

 

—  Очень захватила идея передать состояние движения души через тьму к свету вопреки всему. Через судьбу отца Василия, который через смерть прорвался к постижению истины, мне видится возможность поразмышлять о беспредельности человека.

—  Как к судьбе России. На протяжении всей российской истории возникали какие-то огромные духовные помыслы. И на эти помыслы тратилась огромная духовная энергия. Но каждый раз идеалы сталкивались с непроходимой преградой, проливались потоки крови. Мне захотелось образ России выразить через судьбу отца Василия.

Когда вроде бы человек идет к какой-то великой цели путем преодоления, страдания. И чем больше его страдания, тем ближе он становится к богу. Но только в конце жизни он осознает, что вела его не светлая, а темная сила. И стремится освободиться от этой силы. Ибо люди, которые с ним соприкасаются, также подвергаются  влиянию этой злой силы.

Отец Василий понимает, что ему надо умереть. И ценой смерти искупает свои заблуждения.

— Гибнет, да. Но чтобы возродиться, как Феникс из пепла.

Человек, особенно русский, без духовности жить не может. Это крест его. Человек современный раздвоился между добром и злом. Истинную духовность заменяет псевдодуховность. Пошла мода на церкви, иконы, священные книги – народ подхватил эту моду. Вот что страшно. Необходимо осознание   порока,   живущего в душах людей, покаяния и очищения.  Только так, я считаю, мы придем   к   возрождению России.

      Замысел возник внезапно. Как-то мне предложили посмотреть часть снятого уже фильма, который по мнению продюсеров, не удавался. Посмотрев, я убедился, что продолжать снимать картину в том же духе нельзя (получался, на мой взгляд, не фильм, а радиоспектакль). Перед продюсером встала задача: или закрыть фильм, или переснять. Решили переснять. Предложили мне. Я в это время работал над сценарием «Вараввы». В ожидании спонсоров своего будущего фильма решил снять «Графиню». Переписал сценарий. Собрал быстро съемочную группу. Мне повезло. Согласились сотрудничать прекрасные мосфильмовские профессионалы:  второй режиссер Наталья Птушко, оператор Элизбар Караваев, художник по гриму Тамара Крылова – к большому сожалению, эта картина стала последней в ее жизни. Что касается актеров, я безмерно счастлив, что мне доверились блестящие мастера: Людмила Чурсина, Владимир Ивашов, Ольга Аросева. Последние годы мы не так часто, к сожалению, видели их на экране. Вот я и подумал: а почему? Это непростительная халатность разбрасываться таким богатством. У старших мастеров – неисчерпаемый кладезь профессионального опыта, кинематографической культуры, чего не скажешь зачастую о моем поколении. Если бы не все эти люди, думаю, фильм можно было не снимать. Тем более при нашем нищенском, как я уже говорил, кинопроизводстве. Ну посудите сами: первый съемочный день. Привозят карету. Мне показалась она странной: больше на катафалк похожа. Но времени заменить на другую нет, фильм нужно снять за месяц. Художник Александр Толкачев  (постоянный член команды Абдрашитова) что-то подделал на ходу. Начали снимать. Карета не идет: лошади скользят по льду. Карета развалилась. Скрутили кое-как железками. А там в карете  там в карете – наша Графиня с детьми. Втолкнули как-то карету в кадр. Лошади чуть-чуть проехали и остановились, наконец, в нужном месте. Подбегает лакей. Открывает дверцу. И остается с дверцей в руках... Толпа зевак заходится в хохоте. Что делать?!

— Знаешь, никто, кто видел фильм, не относится к нему плохо.

— У меня осталось ощущение от картины, как о чем-то светлом, теплом, праздничном на фоне серых будней  нашей  безрадостной жизни.

— Но от жизни в фильме тебе ведь так и не удалось убежать. Вспомни, какие проблемы ты ставишь перед героями: искушение, вечный компромисс со своей совестью. Твой герой – очень современный, мы его хорошо понимаем, его метания, узнаем в нем где-то себя. Здесь есть что-то автобиографическое,   не  так ли!

— В каждом из  моих персонажей есть частица меня.

 

В своем новом фильме «Варавва», работу над сценарием которого я сейчас завершаю, мне хотелось бы на примере библейского разбойника Бараевы проследить историю пробуждения человеческого в человеке, веры, духовности, понимания того, зачем мы пришли в этот мир. Встреча с Иисусом, с каким-то непонятным ему учением – вначале вызывает недоумение, неприятие, а потом происходит постепенное преображение, заполнение духовного вакуума. Только в момент смерти Варавва прозревает. Такое откровение случается в жизни почти каждого человека. Во многих осознание потребности в вере приходит случайно, под воздействием какого-то серьезного жизненного испытания. У некоторых духовная черствость вызвана замороженностью мозговой сукровицы. Я думаю, задача художнике – оживить, растопить ее.

— Дима, о чем ты мечтаешь! .

— Мечтаю построить дом. Собрать всех своих детей. Сесть в кабинете, писать сценарии, снимать кино. И еще – построить на заработанные деньги церковь в новом районе.

 

 

 

 

 

— Мне показалось весьма привлекательным, уединившись на какое-то время от внешнего столь нервного и напряженного мира в камерной обстановке в окружении дивной природы и замечательной архитектуры прошлого (съемки проходили в особняке князя Волконского под Москвой) заняться чистым творчеством.

Сценарий Дмитрия Шинкаренко, на мой взгляд, к такому располагал. Рассказать в какой уже раз, но по-своему, историю двоих ищущих идеала и любви людей. Еще не старой, но уже не молодой интеллигентной, умной женщины и молодого, талантливого, но не нашедшего себя писателя. Поверьте, это такая редкость в сегодняшнем кинематографе сыграть на тему «любовь». Наши режиссеры, особенно молодые, словно забыли, что существует в мире еще такое понятие, «любовь». Увлеклись, как это модно говорить, «чернухой» и прочими язвами нашего общества. Но человек, как бы трудно и мучительно не проходила его жизнь, не может жить в вечном напряжении.

Ему нужна чистота и покой, тепло и нежность. Хотя бы на миг. Чтобы потом, вспоминая это прекрасное мгновение, было легче жить. Дмитрий Шинкаренко подарил зрителям редкий миг теплоты и надежды. И я думаю, что они ему будут за это благодарны. На первом просмотре я услышала такое определение фильма: для души. Значит, что-то удалось и мы отдали свое время и талант не зря.

— О, наш кинематограф уже давно не радует качественной драматургией, режиссурой. Из моих киноработ последнего времени мне запомнился, пожалуй, фильм Льва Кулиджанова «Умирать не страшно». У меня там небольшая роль женщины, которая благодаря своей любви помогает преодолеть все невзгоды, напоры жизни, системы. Работая над этой картиной на студии Горького, было тоже горько наблюдать, как рушится вокруг все: традиции, культура кинопроизводства, профессионализм. Картина была государственная, не кооперативная. Платили – мизер, по сравнению с нынешними ценами. Фактически, все, кто решился участвовать в картине, занимались благотворительностью. Но какая редкая, дивная атмосфера царила в нашей съемочной группе! Лев Александрович появлялся ежедневно на площадке элегантный, в неизменно свеже-накрахмаленной рубашке, с платочком в кармашке пиджака. В окружении постоянных единомышленников, знающих и понимающих мастера с полуслова. Отношение к актеру –  выше всяких похвал. О такой работе можно только мечтать каждому актеру.

— Может быть из-за того, что начало моей кинематографической карьеры совпало с тем возрастом, когда хочется все познать про себя и те законы, внутренние механизмы кинематографа, без которых серьезное творчество невозможно, хочется в первую очередь назвать Льва Кулиджанова – моего крестного отца, и Владимира Федина. У этого мастера я дебютировала своей первой большой ролью Дарьи в «Донской повести». Затем  «Виринея», «Любовь Яровая», «Открытая книга»,.. Я очень любила киноэкспедиции – этот прекрасный омут, где кипела интересная, ни на то не похожая жизнь общины: вся жизнь подчинялась единому ритму и идее будущего фильма, где споры до хрипоты, ссоры, слезы переходили в радость удачно найденного рисунка, эпизода, роли. Это был кусок жизни, который очень многое открывал и был абсолютно необходим.

— Возможно благодаря своему гороскопу: Рак и Змея. Во мне нет ни тщеславия, ни зависти. Спасибо за это моим родителям и Творцу. Каждый раз, получая приглашение на роль, если эта роль не противна моему внутреннему мироощущению, я относилась к ней как к первой и последней в жизни. В противном случае –  просто отказывалась от нее. Вот как прочитала сценарий первый раз, как включились чувства и мысли, только этому не мешай. Природа богаче. Научись прислушиваться к внутреннему голосу – такое мое правило.

Моя профессия позволила мне луч ше узнать мир и людей. Многочисленные съемочные экспедиции, кинофестивали – этому помогали.

— Пожалуй, да. Единственным моментом, омрачающим вначале мою жизнь, были критики. Им все время хотелось видеть во мне роковую, этакую вамп-женщину. Вообще слово «звезда» было скорее нарицательным. А я нормальный человек со всеми присущими ему качествами.

В своей книге жизни, которая, будем надеяться, еще продлится, время 60 – 70-х  светлое, яркое, с какими-то кляксами, вычеркиваниями, праздниками, отчаянием, потерями и вновь обретениями. Может быть эти годы закалили меня в том смысле, что я не впала в истерику по поводу какой-то неудачной рецензии на мою работу.

— В ваших словах чувствуются нотки ностальгии.

— Возможно. Хотя с годами уходила непосредственность, восторженность восприятия, но появлялось нечто мне очень дорогое: размышления о жизни, философские, более глубокие.

— Это называется мудростью. Людмила Алексеевна, а какая вы в жизни. Каков ваш характер?

— Трудно говорить о себе. Я никогда не дружу с режиссерами, критиками, сценаристами. Не хочу чувствовать себя потенциально зависимой от них. Скажу лишь, что не люблю подводить, я люблю точность. Ненавижу опаздывать, ждать.

Пятнадцать лет я жила в поездах и самолетах. И везде успевала. А теперь иногда хочется покоя, уединения, тишины.

— Вы никогда не сожалели о выбранной профессии, о том, как сложилась ваша судьба?

— Судьбу не выбирают. Себя я не жалею. Я поступала и жила так потому, что по-другому не умела. Я бы не могла после приезда со съемок или экспедиции устроить себе тайм-аут: например, залечь на диван с маской на лице. Нет. Мне надо мыть, убирать, стирать, готовить. Потому что завтра опять улетать ранним рейсом и играть в «Приваловских миллионах» Зосю Леховскую – польскую аристократку. А у меня руки красные, опухшие от стирки... Но я не могла иначе. Вообще то у меня перед киематографом есть ощущение долга. Хотя на работе выкладывалась до конца. А возвращаясь домой – отдавалась дому безраздельно. Но и дом не спас, когда начались семейные трудности, тогда я взяла чемоданчик и ушла... А потом и совсем переехала из Питера в Москву.

— Вот мы выяснили уже, что вы еще и мужественная женщина.

— Я настолько много и с отдачей участвовала в жизни, что все полученное от нее переносила на экран.

— А мы, зрители, так же эмоционально сопереживали вашим страстным, прекрасным, загадочным героиням.

— Вполне. В Театре Советской Армии у меня несколько интереснейших ролей: в «Макбете» – леди Макбет, в «Идиоте» –  Настасья Филипповна. Репетирую в «Маскараде» Лермонтова, «Прощальном свете» Тютчева, в «Эрнестине»... Творческая работа требует концентрации энергии и мысли, отрешения от суеты повседневной жизни. Но разве это сейчас возможно?!

— Сколько, кстати, получает сегодня народная артистка СССР, лауреат государственных и международных премий?

— 800 рублей с вычетами.

— Как складывается ваш день?

— Сегодня, например, репетировала перед разговором с вами три часа Андромаху в «Эрнестине». Затем хорошо было бы принять легкий калорийный обед, полчаса воздуха, и потом еще час на осмысление. А вместо этого сижу, разговариваю, курю.

— Очень сожалею, что не так калорийна как ваш воображаемый обед... Мы, журналисты тоже частенько питаемся в воображении.

— Вот видите. А потом бежать еще в Мострансагентство, куда не могу три дня дозвониться. Потом успеть заскочить в больницу на Таганку. Успеть вернуться к вечернему спектаклю «Макбет» и сыграть роль полную иных страстей. Потом после спектакля сделать полтора часа нужных звонков. А еще хочется что-то почитать. Вот книжку коллега дал о психической энергетике. И от всего этого ничего почти, кроме ощущения мясорубки не остается. В час, полвторого засыпаешь и думаешь: «Я не хочу так жить! А так как хочу – не могу! Но и так, как живу – не хочу!!!»

Бывают моменты, когда хочется все бросить и уехать спасать, очистить душу в монастырь, в пустыню, в безлюдное место.

— Вы горожанка? Из каких вы мест родом?

— Родилась во время войны – мама из Риги отступала. А в Душанбе в эвакуации зарегистрировали мое рождение. А потом жили в Тбилиси, на Чукотке, Камчатке –  папа был военным. Быть может эти абсолютно разные географические полюса мира повлияли на мое эмоциональное воображение. Иногда, закрыв глаза, кажется, что летишь над всем этим космосом и видишь его неким третьим, внутренним глазом. И всю эту разность, несоединимость соединяешь на единый миг в душе...

— Сравнивая ваши ранние работы и более поздние, возникает ощущение, что с годами вы приобрели совершенно другое качество, иной типаж, иную пластику, превратившись из несколько экзотической, прелестной славянки в светскую, элегантную европейскую даму. Изменив психофизический облик, интересно, а в душе вы стали тоже иной?

— Людмила Алексеевна, режиссер Андрей Кончаловский, который последние десять лет плодотворно работает на Западе, в Голливуде объяснил мне почему в своем новом советско-американском фильме «Ближний круг» в главных ролях снимает не наших, а американских звезд: мы сами, имея все шансы, отказались от создания своих звезд. И привел в качестве примера Татьяну Самойлову и вас, когда вы отказались от предложения поработать в Голливуде.

— Да, это было в 68-м после присуждения мне Гран-при за лучшее исполнение роли (Марфа в «Журавушке») на Международном кинофестивале в Сан-Себастьяне в Испании. Американцы действительно предлагали мне контракт на три года в Голливуде. Но как вы сами можете догадаться, находясь под «опекой» тогдашнего руководства Госкино – фактического госцензора, об этом нельзя было и мечтать. Меня вызывали в высокие кабинеты, проводили со мной беседы о пользе отечественного воздуха и о возможных провокациях врагов социализма. На этом вся моя заграничная карьера и кончилась. Вообще каждая новая поездка за рубеж в те годы воспринималась как неслыханная награда, как последняя и другой может не быть.

— Вот так «нежно» любило и «заботилось» о своих звездах наше государство. А между тем все наши режиссеры, работавшие на Западе с зарубежными актерами – и Тарковский, и Кончаловский, и Михалков в один голос говорили, что нет актеров в мире лучше наших. И по степени таланта, и по степени отдачи, и адаптированности.

— Потому что терять нам нечего. Как мы после репетиции, после грязных пыльных кулис, костюмов, тряпок можем сохранить голливудский цвет лица? В экспедиции на снегу при температуре минус двадцать босиком, негде погреться, а вместо обеда резиновые пирожки-подошвы всухомятку. Об этом говорилось тысячу раз. Но актер наш – самый безропотный тем и силен, что самый преданный профессии, и самый мужественный.

— Скажу одно – я честна перед своей профессией.

 

 

 

 

    Наше общество первоначально задумывалось гораздо скромнее. Все началось с того, что я написал книгу «Трагедия русской церкви». Это история русской церкви в советский период, картина мученичества священников и монахов, патриарха Тихона. Работал над книгой почти всю жизнь; собирал документы, материалы в течение ряда лет, писать начал в 1965-м, а закончил –  в 1976-м. По образованию сам я физик. В 1965 году, будучи уже взрослым, крестился у отца Александра Меня и сразу попал в ту среду, где шла работа над церковными историческими документами. Люди хранили, прятали десятилетиями эти материалы, ходили в лагеря, возвращались... Так сложилось, что я остался один, кто мог довести исследование до конца. В 1976 году я завершил книгу. И она сразу же была издана в Париже. Честно говоря, до того момента очень боялся, что о моей работе узнают здесь – ведь все могли конфисковать и уничтожить!

Но вот недавно встал вопрос об издании книги у нас. Предложений было достаточно много: брались разные издательства, кооперативы. Мне же казалось, что нельзя дать кому-то заработать, обогатиться на этой теме, что доход от издания книги должен быть направлен именно на возрождение духовности. И тогда мои друзья предложили; давай создадим небольшое благотворительное общество, а начнем с издания твоей книги. Мне эта идея понравилась. Год назад мы зарегистрировали наше общество в Октябрьском исполкоме и начали работать. И как только общество возникло, к нам сразу потянулись люди со своими предложениями, появились новые идеи и возможности. «ЛОГОС» стал перерастать свой первоначальный замысел. Как видите, все началось с такого символического благословения священников и мучеников церкви, о которых я поведал в своей книге. Знаете, я до сих пор чувствую ответственность перед ними за то дела, которое я делаю.

— Получается, что ваша организация осуществляет как бы роль посредника между церковью и советским обществом?

— Да, «ЛОГОС» именно так и задуман. Существуют чисто церковные организации: православные братства — околоприходские общины. Они занимаются конкретными церковными делами: просветительством, реставрацией и строительством храмов и т.п. Однако, есть большой круг людей, в основном из интеллигенции, которые не могут назвать себя верующими, но относятся с симпатией и интересом к христианской культуре, хотели бы помогать церкви. Кроме того, православные братства очень бедны. Надо сказать, что и сама церковь не богата, сохраняющиеся до сих пор представления о ее сокровищах –  легенды. На счету Московской Патриархии денег примерно столько, сколько нужно на ремонт одного монастыря, а этих монастырей – десятки. Поэтому надежда на мирян. Ведь православные братства оказываются мало способными к предпринимательской деятельности: у верующих людей существуют психологические стереотипы, мешающие этому. Настоящая проблема: как сочетать православную духовность с нормальным предпринимательством.

По сути дела, мы решили стать меценатами: хорошо, честно зарабатывать деньги с тем, чтобы отдавать их на реставрацию храмов, христианское просвещение и т.д.

— А как возникла творческая студия при обществе «ЛОГОС»? Ведь именно на студии создавалась картина «ГРАФИНЯ»?

— Получилось это так. Среди учредителей общества (это частные лица) есть два режиссера. Кинорежиссер – Дмитрий Шинкаренко, и театральный режиссер – Евгений Славутин, руководитель студенческого театра МГУ. Однажды Дмитрий пришел и сказал, что ему предложили работать над фильмом «ГРАФИНЯ». Почему бы нам не снять его под эгидой общества «ЛОГОС»? Мы согласились. Работать было трудно, так как мы не имели практически никакого опыта.

Почему именно этот фильм стал первой работой студии? Причина тому – обстоятельства: выбирать особенно не приходилось. Дмитрию Шинкаренко предложили сценарий, и он согласился сделать фильм. Ему понравился замысел картины. Но начальный сценарий его во многом не устраивал, и он значительно переделал его. Надо сказать, что Дмитрий сам пишет сценарии. По собственному сценарию он снял свой первый большой фильм «ОЧИЩЕНИЕ» (по мотивам рассказа Леонида Андреева «Жизнь Василия Фивейского»). Фильм получился очень сильный. К сожалению, он сейчас лежит на «полке». Независимая студия «Катарсис» (Алма-Ата), финансировавшая картину, является ее владельцем и по непонятным причинам не занимается ни ее продажей, ни прокатом.

— А вы не пробовали приобрести этот фильм и выпустить его в свет?

— Этот вопрос встал только сейчас, так как раньше у нас не было достаточных средств. Но мы не уверены, что «Катарсис» захочет продать этот фильм.

— Какие планы у студии «ЛОГОС»?

— Наш режиссер полон творческих планов. Он пишет два сценария. Один на языческую тему – «Сивилла»: снимать нужно непременно в Греции, где пророчествовал в древности Дельфийский оракул...

Второй сценарий по тематике нам ближе: сюжет из раннего христианства «Варавва». По замыслу режиссера съемки должны проводиться в Иерусалиме, в тех местах, где происходили основные события этой истории Но чтобы создавать такие фильмы, необходимы большие средства, главным образом валютные. Пока что у нас их нет. Если мы найдем зарубежных компаньонов или заказчиков, то непременно осуществим эти замыслы. Надеюсь, нам многое удастся. Я верю в Дмитрия Шинкаренко – это режиссер с большим будущим.

Таким образом, в области предпринимательства у общества «ЛОГОС» две «ноги» – кинопроизводство (мы хотим самостоятельно заниматься прокатом «ГРАФИНИ» и рассчитываем получить неплохую прибыль), и книгоиздательство, которое высоко рентабельно при правильном подходе. Даже если издавать такую, казалось бы, некоммерческую литературу, как философская и религиозная. Ведь главное – это правильная реклама и работа с потенциальным покупателем. Мы много ездим по провинции. Заключаем договоры с книголюбами, организуем подписку на книги. Мы стремимся к честной благородной коммерческой деятельности, думаем об интересах партнеров, соблюдаем свои обязательства, и это открывает нам многие двери! Быть может, проигрывая в прибыли по сравнению с современными деловыми «акулами», мы выигрываем в другом: к нам тянутся люди, находятся новые интересные партнеры. Очень важная принципиальная особенность: по уставу мы не являемся собственниками капитала общества. Мы распоряжаемся, решаем, куда эти средства направить, но разделить их между собой не можем. Это также привлекает деловых партнеров – кажется столь необычным, что мы зарабатываем деньги для того, чтобы пожертвовать их.

— Расскажите, пожалуйста, как вы намерены распорядиться уже заработанными обществом средствами?

— Мы начали работу над созданием Учебно-просветительского творческого центра. Задуман он, как комплекс, который бы объединил в себе воскресную школу, православную гимназию, творческие мастерские, учебные лаборатории, библиотеку и др. Идея в том, чтобы дети могли получать не только общее образование, но и находиться в творческой атмосфере, приобщаться к ремеслу и культуре, по желанию учиться и работать в мастерских иконописи, резьбы по дереву, киностудии. Присоединиться к нам хочет и скрипичная мастерская. Был такой замечательный мастер Яровой, который всю жизнь пытался раскрыть секрет Страдивари. По образованию он был физик - акустик и в то же время – прекрасный музыкант. Сам делал скрипки, открыл новый способ настройки инструмента. Достаточно сказать, что лучшие мастера настраивают деку по 3-7 точкам, а Яровой – по 300 точкам. Как физик он создал собственную теорию настройки – скрипки у него получались удивительно певучие! Мастерская, которая хочет войти в наш центр – это его ученики, скрипичные мастера.

Сотрудничает с нами мастерская иконописи «Изограф» во главе с Ксенией Покровской. Это одна из лучших современных школ. Она стремится к возрождению письма XV века, светлой и радостной традиции Андрея Рублева. Если удастся все эти мастерские и учебные заведения объединить под одной крышей, мы достигнем желаемого – той общей творческой атмосферы, в какой и должны воспитываться дети. Но сейчас все упирается в помещение. Мы подыскали хорошее здание в центре Москвы, однако отдаст ли нам его Моссовет? Ведь мы не в состоянии сегодня конкурировать с совместными предприятиями, инофирмами, готовыми платить бешеные деньги за аренду.

— Вы упомянули, что ваше общество привлекает людей, есть много деловых предложений. Расскажите о наиболее интересных и перспективных проектах.

Одно из самых крупных и заинтересовавших нас предложений – создание наркологического центра «Амбара» в Абхазии, в чудесном живописнейшем месте. Мы стали участниками этого проекта, который скорее всего будет международным. Идея в том, чтобы создать общину, где люди будут не просто лечиться, а восстанавливаться душевно. Ведь реабилитация бывших наркоманов, когда они подавлены, опустошены – это самое сложное. В этот момент как раз и нужны внимание и опыт священников, психологов. А самое главное, что бывшие больные должны быть включены в полноценную эмоциональную творческую жизнь, что может быть достигнуто только организацией такой общины.

Другой наш проект – «интеллектуальный туризм». Мы подружились с одной голландской школой. В ней учатся в течение года дети, закончившие уже обычную школу, но не сумевшие найти своего места в жизни, своей профессии. «Обучение» заключается в том, что ребята постоянно ездят по своей стране и за рубеж, расширяют свой кругозор, получают новые необычные впечатления, в расчете на то, что все это поможет им найти себя. Узнав о нашем обществе, голландцы очень заинтересовались, и мы решили обмениваться школьниками. Планируется, что ребята будут приезжать небольшими группами по 8 – 10 человек, и их не просто станут возить по интересным местам, показывать достопримечательности. Нужна дружба, постоянное общение с нашими детьми, возможность самим поработать в скрипичной или иконописной мастерской: взять в руки кисти, ощутить атмосферу творчества, понять – быть может это дело, которому хотелось бы посвятить себя?

Вот собственно, наиболее интересные программы, проекты, над осуществлением которых сейчас работает общество «ЛОГОС». Мы в самом начале пути; работаем с энтузиазмом и верим в успех наших начинаний.