Судорожные реформы Хрущёва сопровождались постоянными перетасовками партийного аппарата. Физическая расправа не грозила номенклатуре, но положение её было нестабильным, и она не имела каких-либо гарантий. Это вынудило партийную знать сплотиться и свергнуть своего вождя. Объективной причиной замены Хрущёва было исчерпание идеологическими силами тех ресурсов и методов, которые связаны с его именем.

В брежневскую эпоху стагнации (развитого социализма) режим внутри страны вынужден во многом отказаться от экспансии и сосредоточиться на сохранении достигнутого: ни шага вперёд, но ни пяди назад. Что не исключает во внешней политике судорожных контрнаступлений (Вьетнам) или новых попыток экспансии (Афганистан). Более мягкая форма идеомании – социализм – декларирует ложные социальные ценности, прикрывает пафос богоборчества лжеидеалами. Не имея сил к дальнейшим захватам, идеология продолжает отравлять духовные источники жизни. Вместе с тем по инерции осуществляется экспансия военной мощи, которая создавалась десятилетиями: война в Афганистане, присутствие во всех регионах мира Военно-морского флота СССР, огромное количество танков в Восточной Европе, участие в многочисленных конфликтах стран «третьего мира».

 

Метафизические причины распространения внешнего влияния СССР в эпоху Брежнева заключались в том, что идеология всё больше теряла власть на основном своём плацдарме – в России, и это вынуждало её сосредоточиться на создании новых сфер влияния – за рубежом.

Верхний эшелон власти – Политбюро – в последний период правления Брежнева в идеологическом отношении был представлен прежде всего догматиками, возглавляемыми Сусловым. Сталинисты руководствуются идеологическими догмами и нуждами идеологической экспансии, ради которой готовы принести в жертву своё благополучие. Догматики аскетичны, целеустремленны, примитивны во всех отношениях, кроме искусства аппаратной интриги и борьбы за власть.

Самой многочисленной группой в Политбюро были консерваторы. Брежнев – яркий представитель этого серого большинства. Консерваторы более прагматичны и человечны, чем догматики. Они не хотели ради идеологических нужд жертвовать своим благополучием. В отличие от догматиков они вовсе не аскетичны, а любят «красивую жизнь», охотно пользуются привилегиями и государственными благами – сами любят пожить и другим дают. Конечно, им далеко до роскоши привилегированных кругов Запада, но по советским меркам это шикарная жизнь. Они понимают, что идеологическая истерия не соответствует их жизненным интересам, а значит, как бы не нужна самому режиму. В их лице идеология отказывается от экспансии, всеми силами стремится сохранить существующее положение, они воплощают тактику выживания режима на данном этапе. Совпадение интересов большинства партийной номенклатуры и возможностей идеологического режима и привело к двум десятилетиям застоя.

Следующая группа в руководстве СССР – так называемые прагматики. Они ещё больше удалены от идеологического эпицентра и больше соприкасаются с жизненными реальностями. Это не прагматики в собственном смысле, а прагматики внутри идеологического измерения. Сознание их всё ещё заидеологизировано, но они уже во многом руководствуются человеческими инстинктами, чувствами. В лагере прагматиков можно выделить три фракции. Первая – этатисты, возглавляемые Андроповым. В их лице режим пытался сохранить власть, проводя некоторые изменения системы, делая основную ставку на государственный аппарат, прежде всего на КГБ. Другая группа пыталась латать режим, в той или иной степени и форме разыгрывая русский вопрос. Неформальным лидером националистов был партийный секретарь Ленинграда Романов. В среде партийной номенклатуры проявились и своего рода либералы, которые готовы были идти в реформировании режима достаточно далеко, отказываясь при этом от многих идеологических основ. Такими были Горбачёв, Яковлев, Шеварднадзе, Ельцин. Разложение режима после смерти Брежнева сопровождалось этатистской реакцией Андропова и сопровождалось консервативной реакцией Черненко. Националистический идейный арсенал в этот период режиму удалось использовать меньше, что сохраняло возможность разыгрывать эту карту в будущем.

 

 

 

Духовное освобождение человека крайне опасно для режима, и потому в начале 1980-х годов оппозиционное движение подвергается разгрому. Но, не имея мощи для физической расправы с оппозицией и сталкиваясь с возрастающим международным осуждением, режим рассредоточивает борьбу во времени и изыскивает более утонченные формы. Одних сослали в лагеря, других упрятали в спецпсихбольницы, третьих выслали за границу, четвертых убивали уголовными методами, пятых сумели привлечь на службу режиму. Одновременно с этим, чтобы отвратить общество от сопротивления или придать этому сопротивлению достаточно безобидный характер, допускалась официальная крамола, вроде Театра на Таганке или журнала «Новый мир». В результате – не было широкой кампании чисток, но независимое культурно-общественное и религиозное движение оказалось фактически разгромленным.

Сопротивление духовному насилию уходит вглубь. За рамками официальной жизни и культуры идёт напряженная творческая работа, которая подготавливает идеи будущих преобразований. Но в этих условиях духовные поиски чреваты и новыми соблазнами, которые усиливаются тончайшей идеологической инъекцией. В то время в диссидентской среде усиливаются русофобские настроения, стремление всё зло объяснить низким уровнем русской культуры и порочностью русского национального характера. Подобные настроения инспирировались и режимом, и западной пропагандой, ибо и внутри страны, и за рубежом многие влиятельные силы были заинтересованы в оправдании коммунизма и в фальсификации исторической миссии русского народа.

 

Наступило время, когда уже стало невозможно определить линию идеологических баррикад, ибо в той или иной степени идеологическая бацилла поразила души всех, – но многих затрагивали и процессы оздоровления. За десятилетия режима идеократии выросло несколько поколений, которые не видели свободной жизни. У всех в той или иной степени искажено мировоззрение, ибо здоровые природные инстинкты и прирожденные духовные качества в каждом поколении вынуждены пробивать мертвящий идеологический панцирь. Идеология скрыто переименовывает жизнеутверждающие ценности: идеологический маразм считается научной философией, туфта называется научным планированием, энтузиазм безделья – трудом, предательство – честностью, прозябание и нищенство – изобилием, рабство – свободой, зло – добром. Эти обманки нацелены на разнуздание агрессивных энергий в человеке.

На начальных этапах идейной одержимости, когда ещё не искоренены остатки загнанной в подполье совести и человеческий облик не окончательно разрушен и подменен, творящий зло должен быть уверен, что творит при этом добро. На следующей стадии идеомании вытравливаются все духовные и нравственные основы и человек превращается либо в одержимого маньяка, либо в обезволенную марионетку терзающих его духов. У первых орган нравственного чувства действует, но с обратным знаком: всё истинное и доброе вызывает у них прилив яростной агрессии, они пламенеют в перманентном идеологическом экстазе. Таков Ленин и его гвардия: Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин. Вторые же полностью равнодушны к любым человеческим чувствам и ценностям, ибо их совершенно не воспринимают в силу отсутствия органов для этого. Такова сталинская гвардия – Молотов, Каганович, Ворошилов и сам Сталин. Это холодные роботы идеологии, с металлом в голосе и сталью во взгляде.

Но постепенно с исторической сцены сходят вожди-трибуны и вожди-автоматы, вымирают их бледные реликты (Суслов). Это свидетельствует о том, что идеократия теряет свои плацдармы в душах людей, спадает напряжение идеомании. По мере оздоровления медленно, но неуклонно идёт обратный процесс – люди, ещё живущие в идеологическом поле, начинают наполнять идеологизированные догмы жизненным содержанием. Житейские нужды становятся важнее заданий партии, и в формах идеологических кампаний люди стремятся реализовать свои жизненные потребности. Отсюда, в частности, система параллельного перераспределения благ, противостоящая государственно-идеологическому ограблению и привилегированному распределению. Система, которая в нормальном обществе была бы воровством, здесь таковым не является, хотя и называется. Продавец, повар, завскладом, колхозник и работник сельского райкома берут необходимую им добавку к нищенскому окладу. Когда надо – все поговорят о борьбе со взяточничеством и воровством, но брать в сложившихся условиях будут все, ибо житейское сознание и идеологическое задание разделяет пропасть, а власть уже не способна подчинить одно другому.

Безусловно, такое переплетение идеологического добра и житейского зла воспитывает не лучшие качества. В советском обществе становится всё больше людей равнодушных, циничных, ориентированных потребительски. И это симптомы грядущего мещанства и хамства. Человек в России вылезает из-под идеологических глыб с изуродованной душой. Но, вопреки идеологической перековке и шлифовке, неисповедимо, вновь и вновь вырастают люди, стремящиеся к духовному оздоровлению. Раньше все, кто не поддавались идеологическому нивелированию, уничтожались физически. Сейчас на это у режима не хватает сил, и он стремится оградить общество от людей, опьяненных глотком свободы, полосой отчуждения, страха, остракизма. Но освободившиеся от идеомании поколения постепенно складываются в новую породу людей, что меняет облик общества. Процессы эти подспудны, изменения медленны и неоднозначны. Поэтому их важно опознать и осветить как стремление к здоровой жизни. Поэтому так важны культурное творчество и независимая публицистика самиздата и тамиздта.

 

Официозная культура начинает прорастать культурой живой, возрождающей традиционные ценности и идеалы. В гуманитарных науках, художественной литературе, публицистике медленно расширяется пространство свободы и подлинного творчества. Но творческие люди всё ещё существуют в идеологической атмосфере, принуждающей к нравственным творческим компромиссам. Вместе с тем формируется и независимое культурное творчество. Здесь действуют традиционные человеческие страсти и пороки (честолюбие, зависть, сутяжничество), но люди самоочищаются от идеологического поражения, поэтому более индивидуальны, самостоятельны, неконъюнктурны, в результате – более нравственны. В этом неформальном сообществе действует цензура только внутренняя или групповая, обусловленная молчаливо признаваемой близкими по духу людьми шкалой ценностей. Духовно и нравственно более здоровая немногочисленная и маловлиятельная часть общества окажется закваской будущих преобразований.

 

 

 

В семидесятые годы борьба с религией приобретает новые формы. Пользуясь отлаженным механизмом, Совет по делам религий проводит кропотливую работу по разрушению церковной организации изнутри. Система «правового» давления значительно усиливается беззаконным произволом местных властей. Этот внеправовой «люфт» с позиций государственного атеизма оправдан и поэтому искренне не замечается чиновниками. Они убеждены, что, нарушая законы во имя идеологической целесообразности, служат интересам государства.

Жесткой фильтровке и контролю подвергался епископат. Священник поставлялся в архиерея и назначался в епархию только после тщательной проверки и разрешения Совета по делам религий, а также местных органов власти. Не имеющие юридического статуса епископы лишены законных средств воздействия на жизнь церковных приходов. Их положение полностью зависело от произвола чиновников. Подобная политика формировала раболепный епископат, за редким исключением исполняющий все распоряжения властей. У многих иерархов сложились бюрократические отношения с властью, по принципу чиновник может договориться с чиновником, мы – вам, вы – нам. С архиерейских кафедр практически уже не звучал независимый церковный голос. Вместе с тем в епископате копилось глухое недовольство существующим положением. Под покровом раболепия неожиданно возникали сильные деятельные фигуры, пытавшиеся проводить хоть какие-то церковные преобразования.

Власти бдительно контролировали и состав священства. На рукоположение в священники требовалось разрешение уполномоченного Совета по делам религий при местных Советах. Сеть официальных и негласных условий отсеивала кандидатов в священники, наиболее достойных и способных к пастырскому служению. Препятствиями для получения церковного сана являлись: высшее светское образование (особенно гуманитарное), руководящая должность в прошлом, зарубежные связи и дружба с иностранцами, возраст – слишком молодой либо слишком пожилой, признаки инакомыслия. Если отсутствовали формальные причины для отказа в рукоположении, то оставался безотказный способ – воздействие через архиерея, который мог сослаться на недостаток смирения у кандидата или другие церковные тонкости. Так же строго контролировался набор в семинарии: поступающие должны были получать рекомендацию архиерея или священника только с ведома уполномоченного Совета по делам религий.

Назначение священника на приход проходило через тройной отсев. Прежде всего, для этого требовалось предварительное согласие вышестоящего уполномоченного. Двадцатка – руководящий орган прихода – заключала договор о найме священника на культовую деятельность, только получив разрешение местных органов власти. Начать служение священник мог лишь после получения регистрации в местном исполкоме. Эта система действовала и в обратном порядке: неугодный священник мог быть лишен регистрации, исполнительный орган прихода по указанию властей мог всегда расторгнуть со священником «договор». Со строптивым, но слишком известным священником легче всего расправиться руками архиерея: перевести в другой храм, вывести за штат, а то и подвергнуть запрещению в служении. Все священники, особенно в крупных городах, регулярно перемещались с места на место для атеистической профилактики: чтобы разрывать с трудом налаженные связи с паствой. Но и на приходе священник находился под неусыпным оком старосты, назначаемого исполкомом местного Совета. Старостами церковных приходов (на сытых хлебах бесконтрольного распоряжения церковным имуществом) были, как правило, атеисты, нередко партийные или пенсионеры КГБ, либо люди подневольные, находящиеся «на крючке» у властей за какие-либо прегрешения перед законом.

Вне стен храма священник не имел права вести богослужебную деятельность, кроме как по просьбе умирающих или тяжелобольных. Текст проповедей должен был предварительно утверждаться архиереем, а также уполномоченным. Вся эта система была нацелена на то, чтобы разрушить триединство священнослужения: церковнослужение, пастырская деятельность и проповедничество, миссионерство. Священник лишался всяких возможностей быть миссионером – распространителем православной веры, проповедником слова Божия, заботливым и ответственным пастырем своих духовных чад. Власти стремились свести его деятельность к роли служителя культа.

Архиерей и священник были отделены от административной деятельности прихода. Приходская хозяйственная и финансовая деятельность диктовалась властями. Уполномоченные определяли нужды храмов – в ремонте, приобретении церковнослужебной утвари, облачений церковнослужителей. Они же контролировали распределение доходов храма: оплату найма церковнослужителей, отчисления на епархиальные нужды, перечисления в разнообразные «фонды». Естественно, уполномоченные органов государственного атеизма использовали свои права вопреки нуждам Церкви. Так, большие суммы, собранные верующими, перечислялись в «Фонд мира» (за что старосты получали ордена) или расхищались номенклатурой. В крупных городах многолюдные приходы становились кормушками для чиновников, контролирующих финансы прихода.

В провинции положение малодоходных приходов зависело от степени компромисса с представителями власти, которые нередко тяготели к патернализму. Многолюдные же приходы больших городов в решении своих насущных проблем, как правило, откупались от властей – большой денежной мздой, дорогими подарками или крупными отчислениями в Фонд мира. Каждый храм имел неподконтрольную чёрную кассу, из которой осуществлялись доплаты к окладам церковнослужителей, компенсирующие налоги (изымающиеся по шкале кустарный промысел и доходящие до 75%), производился ремонт храмов и утвари. Так как приход не имел статуса юридического лица и потому не имел права заключать с организациями хозяйственных договоров, такая полулегальная форма хозяйствования являлась единственно доступной. Это, в свою очередь, предоставляло дополнительные возможности для произвола и злоупотребления чиновников.

В результате последовательной деятельности по разложению церковно-приходской жизни режим добился того, что с 1961 по 1971 год число священников в стране сократилось с 6234 до 5994, притом что у половины из них возраст приближался к шестидесяти годам.

Но, вопреки системе тайного и явного контроля, в Церкви появляется всё больше достойных священнослужителей. Священник в отличие от архиерея связан с жизнью прихода, с паствой. Ему лучше известны нужды церковной жизни. Он учился противостоять козням атеистических органов. Чтобы реализовывать сведенные к минимуму священнические обязанности, ему приходилось не только учиться двусмысленной дипломатии, но и воспитывать в себе религиозную твердость. Наметившиеся признаки ослабления атеистической экспансии заставляют священника по-новому самоопределяться. Новые тенденции времени способствуют формированию деятельного, свободного и ответственного служителя Церкви.

 

Режим государственного атеизма не уничтожил церковную организацию. Только потому, что у него на это не хватало сил. Вопреки многолетним репрессиям и атеистической пропаганде храмы были полны верующих, которые стремились жить не по «моральному кодексу строителя коммунизма», а по религиозной совести. Выбор священнического служения определяется не мирскими потребностями, а глубоким религиозным чувством. Об эту невидимую стену народного благочестия и разбиваются волны гонений. Духовные токи православной веры вливаются в жизнь приходов, противостоя в каждом конкретном случае богоборческому давлению.

Церковный приход как передовая линия борьбы богоборчества и православной веры оказывается местом столкновения благочестия и духовного подвига, с одной стороны, меркантилизма и вероотступничества – с другой, местом открытой борьбы и шатких компромиссов. Всё больше появлялось приходов, где жизнь определялась не только сложной дипломатией и компромиссами с властями, но духовным авторитетом настоятеля, твердостью старосты и прихожан, которые вынуждали местные власти к уступкам большим, чем допускали чиновные циркуляры.

Многие храмы и монастыри были сохранены только благодаря религиозной стойкости прихожан – тех, кого высокомерная интеллигенция называла тёмными верующими. Действительно, обремененный знаниями неофит – новообращенный от интеллигенции – имел все основания ужасаться их религиозной непросвещенности. На вопрос об исповедании Святой Троицы многие старушки могли ответить, что это Спаситель, Божия Матерь и Никола Угодник. Но их пламенная вера спасала храмы от закрытия. Они за бороду вытаскивали на паперть зарвавшегося старосту, скрывали в своих домах монастырскую братию при попытках закрыть монастырь, а то и ложились под колеса машин, вывозящих монахов или церковную утварь. Их, как например, в Почаевской лавре, не могли изгнать пожарными брандспойтами. Твердая старушечья вера создала возможность для последующего возвращения в Церковь интеллигенции.

Приток в Церковь верующих сопровождался изменением общественного настроя по отношению к религии. Всё менее принято называть религию мракобесием, всё больше вера вызывает уважение даже у атеистов. Многие крестят детей, венчаются, потому что так было принято всегда. Всё чаще люди идут в храм не только из любопытства, но ощущая смутную потребность поставить свечку, подать записку за здравие или за упокой. Входящие в храм прислушиваются к богослужению, знакомятся с основами религиозной жизни, и с этого начинается их долгий путь к Богу. Нередки случаи, когда высокопоставленные чиновники на смертном одре зовут священника. Более всего возврат к вере намечается в среде интеллигенции и городской молодежи.

Вновь пришедшие в Церковь приносят груз предрассудков и заблуждений из долгого пути к вере. Очевидно, соблазны неофитства однотипны во все времена. И сейчас повторяется то, что было в эпоху эллинизации христианства. К Православию нередко приходят через художественное творчество, литературу либо через периферийную и даже антихристианскую религиозность: оккультизм, теософию, антропософию, восточные религии и современные формы религиозного синкретизма – неорганичного смешения различных религий. Само Православие пытаются привить на какой-нибудь главный ствол в роще мировых религий. Духи прельщения и обмана скрывают ту истину, что религиозное сознание пробуждается с пониманием провиденциального смысла нашего рождения в лоне Православия, которое открывает прямой путь к Богу. Преисполненное прошлых симпатий и отторжений, неофитское сознание склонно преувеличивать второстепенное и умалять главное в жизни Церкви. В среде новообращенных распространено естественное для полуязыческого сознания гипертрофирование обрядовой стороны религии. Церковный обряд нередко заменял место атеистического ритуала, религиозное обращение для многих оказалось сменой идеологии. При этом неофиты в стремлении быть святее самого патриарха склонны к радикализму в позиции и суждениях, преисполнены пафоса осуждения и подозрений своих собратьев относительно чистоты веры.

В этом смысле актуальны суждения протоиерея Александра Шмемана о подлинном отношении к православному Преданию: «В современном церковном сознании прошлое часто больше давит и сковывает, нежели творчески претворяется в верность подлинному Преданию. Вскрывается неспособность оценивать прошлое, различать в нём Истину от “только” прошлого. Предание до неразличимости смешивается со всевозможными “преданиями”, которые сами требуют ещё своей оценки в свете вечной правды Церкви. Частичное, одностороннее, даже извращённое выдается подчас за “суть” Православия. Есть грех “абсолютизации” прошлого, который неизбежно приводит к обратной крайности: к “модернизму” – то есть, в сущности, к отказу вообще от прошлого, к принятию в качестве единственного мерила “современности”, “науки”, “нужд текущего момента”. Но как одно охранение “православной” внешности не способно скрыть глубокого кризиса современной Православной Церкви, так и “модернизму” не изменить её. Единственный выход всегда в обращении к самой Истине Церкви, и через неё к овладению прошлым: в нём находим мы и вечное Предание Церкви, но также и бесчисленные измены ему. Православное сознание всегда “исторично”, всегда включает в себя прошлое, но никогда не “рабствует” ему. Христос “вчера и сегодня и вовеки Тот же”, и сила Церкви не в прошлом, настоящем или будущем, а во Христе, Который пребудет с нею до скончания века, чтобы каждый из нас мог в нём и с Ним найти смысл жизни». Возврат к религии был преисполнен множества соблазнов, вместе с тем этот тернистый путь был единственной дорогой к храму, где душа получала возможность очиститься и обрести истинного Бога.

 

 

 

 

 

 

 

 

К середине восьмидесятых годов становится очевидным стратегическое поражение коммунизма в России – попытка мирового господства провалилась. Русский национально-государственный организм, принеся невиданные жертвы, оказался невероятно живучим и «переварил» идеократический режим: в политике проявлялись жизненно-практические, а не идеологические интересы. Всё лучшее в России – Православие, культура, наука, творческие силы народа – сохранилось не благодаря, а вопреки идеократии.

Социально-политические и экономические процессы, которые происходили на поверхности, не знаменовали новую эпоху, а завершали предыдущую, реализовывали те смыслы, которые подспудно зрели долгие годы. Идеи перестройки были сформулированы на протяжении последних 15–30 лет. В жизни и культуре кристаллизовались новые идеалы, которые и определят будущее. Подлинный выход из кризисного состояния требует углубления в духовные, религиозные основы жизни. С Великой Отечественной войны началась медленная деидеологизация государства, общества, человека. Первыми излечивались от идеологического безумия сильные личности. С них начиналось медленное оздоровление общественной атмосферы. Долгие годы процесс этот шёл подспудно, с редкими выплесками в официальную жизнь. Но наступает время, когда совершавшееся в глубине выходит на поверхность. Вместе с тем обретение свободы после долгих лет рабства сопровождается многими двусмысленностями и соблазнами.

Деидеологизация государства состояла в проведении прагматически мотивированных экономических реформ (хищническим прагматизмом, но уже не идеологическим догматизмом); перетекании центра тяжести власти из партийного аппарата в структуру государственного и экономического управления; отказе от идеологического контроля и государственного диктата в общественной жизни, экономике, культуре; постепенном становлении гражданского общества. Государство в той степени способно предоставить свободу обществу, в какой само освобождается от идеологии.

Коммунистическая партия превращается из идеологической организации в государственно-политическую структуру, объединяющую всю политически активную часть населения. Вне КПСС политическая активность была маргинализирована из-за малочисленности, маловлиятельности и политического непрофессионализма диссидентов. В протестных движениях было много достойных и талантливых людей, которые играли большую роль в просвещении и нравственном пробуждении общества. Но когда настало время перемен, которое приуготовлялось независимой общественностью, в ней не оказалось политически подготовленных кадров. В СССР как главном мировом плацдарме идеократии все перемены могли осуществляться только кадрами номенклатуры. Давление общества и самой жизни вынуждало вождей идти на перемены, но направление реформ определялось уровнем сознания, степенью идеологизации или прагматическим профессионализмом партийного руководства.

Многие тогда считали, что сохраняются условия для возврата к сталинизму. Но история необратима, рецидивы обычно кратковременны и вызывают сопротивление и стремление к переменам. Возможности возврата к сталинизму не было, так как отсутствовал идеологический энтузиазм, на волне которого создавалась большевистская партия, велась братоубийственная Гражданская война, организовывался тотальный террор. Не было прежнего идейного самоослепления и самопожертвования, не было и не могло быть тех идей и тех людей, которые развернули бы страну назад. Зато был опыт, который обнажил механизм и цели тотального террора, возврат к которому потребовал бы замены кадров репрессивных органов, партийного руководства, идеологов. Всё кончилось бы тем, что поставили бы к стенке и самих инициаторов. Люди, даже не сознавая этого вполне, инстинктивно боялись таких перспектив. Никто уже не хотел жертвовать своими благами, а тем более жизнью ради возврата к сталинизму. Опасность реакции в этой ситуации была только фобией, которая задерживала освобождение, но не была способна его предотвратить. Это, в частности, поддерживало власть Горбачёва: большинство партаппарата было против реформ и реформатора, но они боялись повернуть вспять, ибо Горбачёв мог лишить их должностей и пенсий, а сталинизм неизбежно лишил бы жизни.

В глубине национальной души выбор уже совершился: народы России ценою невиданных жертв отторгли коммунистическую идеологию. Настала эпоха необратимой реализации сделанного выбора. Е.К. Лигачев олицетворял не тяготение к сталинизму, в чёмего упрекали, а стремление законсервировать существующее положение вещей. Но этот вариант уже был «отработан» в брежневскую эпоху, после которой предпринимались попытки андроповской модернизации и реакции при К.У. Черненко. М.С. Горбачёв пришел к власти в тот момент, когда все возможные пути залатывания режима были использованы, их невозможно было повторить. Вновь после долгих лет консервации идеология вынуждена уступить напору живой жизни, освободить некоторые сферы, чтобы сосредоточиться на оставшихся. Логика реформ требовала раскрепостить какую-то часть общественной энергии, чтобы паразитировать на ней, что открывало новые возможности для противостояния. Это ведёт к тому, что идеология постепенно теряет основные плацдармы (партию, государственную власть), уходит в тень, маскируется некоммунистической риторикой, проявляясь только в рецидивах идеологизированного сознания вождей. Горбачёв из всех высших руководителей наиболее полно отражал это сложное состояние общества.

Реформы в СССР – не фальсификация, как это казалось одним, но и не стремление коммунистов к демократии, как представлялось другим. Горбачёв оказался во главе идеологической армии – КПСС – в тот момент, когда оставался единственный способ её сохранения – отступление. Номенклатура вынуждена была пойти на ускорение, гласность, перестройку для модернизации режима во имя сохранения его живучести. Идеологический догматизм политбюровских «консерваторов» и идеологическая зашоренность «либералов» предопределили разрушительность инициатив власти. Вначале попытались повысить эффективность режима, не меняя его сущности, разного рода иллюзорными мерами (борьба с пьянством, ускорение). После очевидной неудачи перешли к тому, чем должно было бы заканчивать благотворные преобразования, – к гласности.

Начинать демонтаж тоталитаризма необходимо с экономических реформ, создающих социально-политическую базу новой формации власти и государства: демонополизации экономики, постепенной приватизации и либерализации, взращивания делового сословия, среднего класса, форм гражданского общества. После этого можно было перейти к преобразованиям политической структуры и только затем освобождать общество идейно, создавая условия для формирования позитивной национальной идеологии. Приученное к затхлой идеологической атмосфере сознание надо было приучать дышать свежим воздухом свободы, нас же обрекли на кессонную болезнь разнузданной гласности. Сняли контроль над средствами массовой информации в ситуации, когда не восстановлена историческая память и национальное самосознание, когда правящий слой сформирован руководящей линией. В результате десятилетиями идеологизированная и денационализированная интеллигенция оказалась способной только на то, чтобы навязать обществу полемику по поводу своих корпоративных дрязг, больных амбиций учителей народа, замшелых идеалов «гуманизма» и «прогресса», низкопоклонства перед передовым Западом. Перестройкой назвали судорожные шараханья власти, когда почва стала уходить из-под её ног.

Для номенклатуры оказался неожиданным взрыв гражданской активности, способный снести саму систему. Казалось, что предшествующий опыт – и новая экономическая политика при Ленине, и оттепель при Хрущёве – свидетельствовал о том, что после временного отступления для перегруппировки сил и модернизации репрессивной системы режим может вновь беспрепятственно закрутить гайки. Но на этот раз процесс оказался необратимым, события стали выходить за рамки запланированного, коммунистическая империя начала разваливаться. Гибнущий режим потянул за собой и страну.

Идеология проиграла борьбу за умы людей, большинство общества было настроено антикоммунистически. Но до августа 1991 года КПСС непосредственно и через родственные структуры сохраняет монополию на материальные ресурсы страны. Союзные властные структуры, а также большая часть аппарата регионального управления остаются подконтрольными партии. Далеко идущие реформы грозят подорвать основные жизненные интересы партократии. Но, блокируя преобразования, саботируя экономическую жизнедеятельность (гибель урожая, создание искусственного дефицита перераспределением и укрытием ресурсов), партийная номенклатура толкает страну к развалу.

 

 

 

К началу перестройки агонизируют «три кита» социалистической экономики. Режим не способен держать миллионы рабов в лагерях, смягчается экономическая эксплуатация населения. Сознание людей освобождается от идеологических предрассудков, которые были вбиты культурной революцией. Ветшает железный занавес, появляется возможность сравнивать советские и западные стандарты жизни. Режим пытался сохранить систему огосударствленной экономики: подкармливались центры за счёт провинции, национальные окраины – за счёт центральных русских областей, техническая аристократия – за счёт остальной интеллигенции, номенклатура – за счёт всех. Возможность получения льгот заразительна, все включались в борьбу за жизненные блага. Люди везут продукты из столиц, сбегают из сел в города. Необратимый процесс от десятилетия к десятилетию набирал темпы и привел к качественным изменениям системы. Рушится система внеэкономического принуждения населения.

Тает другая основа коммунистической экономики – расхищение природных и культурных ресурсов: золото почти растрачено, многие иконы и бесценные культурные сокровища распроданы за рубеж, а повторить это режим не способен. Падает добыча газа, нефти, угля, оставшиеся глубинные залежи требуют современной технологии, которой нет.

Уменьшается возможность подкреплять экономику покупкой и хищением западных технологий. Западные правительства осознали масштабы и цели этого явления и резко сократили продажу современных технологий, ввели эмбарго на торговлю с СССР, стали жёстко бороться с промышленным шпионажем, в связи с чем последовали многочисленные высылки из разных стран советских «дипломатов».

Возможности балансирования для сохранения экономической мощи исчерпали себя. Без них коммунистическая экономика не может компенсировать свою неэффективность.

Особенно губительно идеологический гнет сказался на сельском хозяйстве. С конца двадцатых и до середины пятидесятых годов деревня непрерывно грабилась. Во время коллективизации был уничтожен крестьянин-собственник – основной производитель, разрушена структура сельского хозяйства. Репрессии, искусственный голод во многих областях, война, коллективизация истребляли или подавляли производительные силы в деревне. Все эти годы сельское хозяйство не получало никаких средств. С середины пятидесятых годов открытое разрушение деревни заменяется скрытым. Одна за другой реформы (МТС–РТС, укрупнение – разукрупнение, двуполье – троеполье, кукурузный, мясомолочный ажиотаж при Хрущёве, уничтожение бесперспективных деревень при Брежневе) добивают деревню. Крупные государственные субсидии в сельское хозяйство уходят в песок: техника скоротечно изнашивается без технического, кадрового обеспечения, разбивается на бездорожье, мелиорация приводит к осушению плодородных угодий, орошение – к эрозии почв, химизация отравляет землю.

Все эти годы бдительное идеологическое око следит за тем, чтобы не допустить развития личных хозяйств: садово-огородные участки выделяются в труднодоступных местах, на них запрещается строительство зимних домов с отоплением, погребов, местные власти разрушают теплицы.

 

К середине восьмидесятых годов идеократическая экономика, в которой хозяйственная жизнь регулируется партией, а государственный механизм служит проводником идеологического заказа, превращается в экономику государственную в собственном смысле слова, где государство контролирует большинство экономических отраслей, наряду с этим официально и неофициально расширяется негосударственный сектор экономики, а государство деидеологизируется.

Государственная экономика по природе своей ориентирована на нужды государственной системы, а не на конкретного человека. С её помощью можно отстраивать мощный военно-промышленный комплекс (ВПК), осваивать космос, развивать сырьевые отрасли, транспорт и инфраструктуру, соответствующие основным государственным потребностям. Благодаря этому СССР занимал первое или второе место в мире по 20 важнейшим видам промышленности, имел существенные достижения в области науки и образования, занимал первое место в мире по числу студентов и врачей на душу населения. Но плановая экономика способна достаточно эффективно решать задачи с ограниченным числом параметров: в СССР производилось больше, чем в США, молока, животных масел, обуви, но разнообразие товаров было несравненно меньшим, чем в странах Запада. Этим объясняется избыток производства в некоторых областях. Государственная экономика при производстве предметов потребления формирует своего рода аскетический характер общественного потребления. В подобных условиях наибольшим спросом пользуются дефицитные товары.

Рыночная экономика ориентирована на спрос населения. Соответственно, здравая логика реформирования требовала постепенного введения рыночных механизмов в области производства товаров народного потребления. Но правящий слой не испытывал особенного дефицита в товарах. Номенклатура видела один метод решения экономических проблем: повышение эффективности существующей системы производства, что и выразилось в кампании ускорения. Реформаторы не были способны выйти за границы привычных идеологических представлений. Советский Союз содержал множество идеологических сателлитов на разных материках, вёл изнурительное соревнование с индустриальными странами. Экономика СССР была подчинена производству вооружений, прежде всего стратегических.

В этой ситуации США осуществили грандиозную пропагандистскую провокацию – Стратегическую оборонную инициативу (СОИ), нацеленную на разбалансирование советской экономики. На противостояние фантому СОИ не было ресурсов. Поэтому советские вожди стремились к заключению договоров с США об ограничении стратегических вооружений. В качестве условия ограничения вооружений СССР навязали конверсию ВПК и проблему прав человека, которая сводилась к свободе выезда из страны. Иммиграция российской интеллигенции сыграла большую роль в научно-техническом прогрессе США, которые были заинтересованы в вымывании мозгов из России и разрушении российского научно-технического потенциала.

Руководители СССР пытались модернизировать экономику введением социалистического рынка, основанного на социалистической кооперации. Но создание кооперативов при государственных предприятиях, а также принятие закона о государственном предприятии (провозгласившего принцип трёх «С» – самостоятельность, самофинансирование и самоокупаемость) сформировали новый сектор экономики, который не был государственным, но не мог стать вполне рыночным. Кооперативы при государственных предприятиях лишили их сырья и квалифицированных кадров, предоставили возможность красным директорам перераспределять в свою пользу средства государственного бюджета. Большая разница в налогообложении двух секторов экономики привела к быстрому снижению поступлений налогов и к необходимости компенсировать дефицит государственного бюджета денежной эмиссией. Закон о предприятии создал возможность для безудержного казнокрадства, способствовал резкому снижению государственных инвестиций и расхищению инвестиционных ресурсов. К концу перестройки экономика СССР была дезорганизована и состояла из неполноценных рыночных субъектов в виде самостоятельных государственных предприятий, обросших множеством паразитирующих на них частных компаний.

Вместо создания эффективных собственников реформы предоставили возможность чиновникам стать фактическими владельцами государственных предприятий, что давало им невиданные возможности перераспределения в свою пользу средств государственного бюджета. Чиновник, обладающий большой властью и самостоятельностью, не может действовать как эффективный собственник. Собственник стремится сохранить и умножить принадлежащий ему капитал, в то время как чиновник заинтересован в присвоении государственной собственности, переданной ему в управление. Для этого чиновник стремится рассеять государственный капитал, чтобы затем сконцентрировать его в своих руках. В существующих условиях это можно было сделать только за пределами России – отсюда начало невиданного вывоза капитала из страны.

Так новый государственно-капиталистический сектор экономики разрушил государственную экономику и превратил её в полугосударственную-получастную, что было одной из причин распада государства, вместе с этим он подавлял формирование эффективной рыночной экономики.

 

 

 

К концу восьмидесятых годов наиболее дальновидная часть коммунистической номенклатуры стремительно мимикрирует – меняет форму, сохраняя сущность. Расхищая государственную собственность (партийная приватизация), она превращается в новый класс деловых людей («акулы»), который, используя связи во властных структурах, захватывает монополию на складывающемся рынке. Сверху инициируется создание «демократических» политических организаций, призванных расколоть оппозиционный лагерь и сформировать новые структуры для «перекрасившихся» лидеров КПСС, подготовить новые рубежи обороны режима.

В Российской Федерации, особенно в Москве и Ленинграде, в некоторых республиках сильно влияние «демократов». Их лагерь объединял «перестраивающихся» коммунистов, либеральную интеллигенцию, бывших диссидентов, но с самого начала его деятельность координировалась «либералами» от номенклатуры. Под флагом борьбы с коммунизмом они стремились к разрушению государства. Их борьба с коммунистическим Центром за экономические и гражданские свободы общества перетекает в борьбу за суверенитеты территорий.

Разрушительные последствия вызвала «Декларация о суверенитете РСФСР», принятая Съездом народных депутатов Российской Федерации в 1990 году. Часть делегатов поддержала декларацию как манифест противостояния коммунистическому режиму, но вожди «демократического» лагеря воспользовались ею для разрушения Союзного государства. С этого начался парад суверенитетов союзных республик. В ответ руководство КПСС инициировало парад суверенитетов автономных республик, краев, областей. Так при перераспределении власти от Центра к регионам формируется новая «демократическая» номенклатура. Во взаимном ослеплении реакционеры и радикалы толкают страну к гибели: одни – стремлением заморозить всякие преобразования, насильственно сохранить унитарный коммунистический режим, другие – искусственным расчленением ядерной сверхдержавы на бюрократические суверенитеты, растаскиванием власти, расхищением государственной собственности.

Горбачев, пытаясь удержать ускользающую власть, балансирует между противоборствующими сторонами, не решаясь на реальные реформы. В результате в стране сохраняется экономическая система, которая подавляет жизненные интересы людей. При господстве антистимулов человек не способен плодотворно трудиться, отсюда неэффективность труда, безответственность, процветающее воровство. Конструктивные силы, стремящиеся демонтировать коммунистическую систему, не разваливая государство, малочисленны и разобщены. Их голос почти не слышен в средствах массовой информации, поделенных между коммунистами и «демократами».

 

Антикоммунистический «демократический» фланг был в плену новых утопий и фобий. Ельцин призвал региональную элиту: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Большинство «демократов» борется не с тоталитарной системой, а с русским империализмом, что разделяют националисты союзных республик, требующие изгнания русских оккупантов и покаяния русского народа перед угнетёнными народами.

«Демократические» средства информации утверждают, что для искоренения зла необходимо расчленить СССР-Россию как империю зла на многочисленные государственные образования: каждой компактной общности, имеющей свой язык, – своё государство. Эта массированная пропаганда (в том числе с Запада) настраивает нерусские народы на борьбу с русскими, а не с общим угнетателем – интернациональной коммунистической номенклатурой. В результате в республиках и в среде либеральной интеллигенции столиц распространяются антирусские настроения. Нагнетание русофобии создает возможность для апелляции прокоммунистических сил к русским патриотическим чувствам.

Диктаторы начертили на теле огромной страны искусственные границы, которые мотивированы идеологическими нуждами, в том числе и принципом разделяй и властвуй. Некоторые территории произвольно были объявлены союзными, другие – автономными. РСФСР – это самое условное образование, с которым и сами создатели считались менее всего. «Демократы» же берут сталинские границы за точку отсчета в самом главном вопросе политики – национально-государственного устройства. Насаждение националистических фобий искажает восприятие истории и современности, разжигает ненависть, страх и агрессию, порождает национальные конфликты.

На одном фронте партократия пытается удержать союзную монополию на материальные ресурсы, с другого фронта наступают суверенитеты партийных вотчин. В оппозиционном лагере оформляются два направления: одно под знаменем борьбы с коммунизмом стремится к расчленению страны, другое пытается демонтировать коммунистический режим, не разрушая государственности. Система насилия рушится на глазах, но механизм лжи действует эффективно. Монополия КПСС на информацию и пропаганду привела к тому, что и в годы гласности народ оказался лишённым исторической памяти и самосознания. Широкой читающей публике и властителям умов всё ещё не доступны величайшие достижения российской истории и культуры, работы русских философов, историков, публицистов, политологов, экономистов.

 

 

 

В конце восьмидесятых в СССР обостряются национальные конфликты. Полемике по национальному вопросу не доставало трезвого анализа взрывоопасных проблем. В этом больном вопросе недостойно проявили себя те, кто в других отношениях сохранял здравый смысл. Взаимная распря особенно болезненно отзывалась на «русском вопросе».

В СССР, где русских большинство, разнуздывалась русофобская истерия. Из уст кавказских, украинских и прибалтийских националистов приходилось слышать, что русские организовали голод на Украине, что Русская православная церковь вызвала репрессии украинского духовенства после Второй мировой войны, что ленивые русские свиньи не хотят работать и потому бросают среднюю полосу России, чтобы переселяться в более обеспеченную Прибалтику... Обвинители русского народа не способны признать, что большевики инициировали и голод в Поволжье, что русское крестьянство пострадало от коллективизации более других, что русское православное духовенство было тотально репрессировано... И не хотели видеть очевидный факт, что виновна в этом интернациональная коммунистическая сила, а не русский народ.

Шовинизм малого народа ничем не лучше, чем шовинизм большого. В советской России русофобия стимулировала русский национализм, способствовала химере советского патриотизма. Русофобия подменяла образ реального врага всех народов – денационализированного люмпена – образом мифических русских оккупантов. Националистические предрассудки либеральной интеллигенции не позволяли обнаружить здоровые силы в русском патриотическом движении. С удивительным единодушием советские и западные средства массовой информации муссировали тему деятельности националистического общества «Память», рекламируя маргинальные радикальные группы, которых хватает в любой стране. Но упорно игнорировали конструктивные силы в российском общественном движении.

Альтернативой коммунистическому тоталитаризму в Польше, Прибалтике, на Кавказе или Украине было религиозно-национальное возрождение. Ибо благое будущее невозможно построить без освобождения от губительных утопических экспериментов, основанных на чуждых идеологиях, без восстановления национальной культурной традиции. Но властители умов не распространяли это на русских. И для России освобождение возможно через религиозно-национальное возрождение, воссоздание органичного культурного, экономического и социально-политического уклада. Эта проблема и являлась водоразделом между западниками и почвенниками тех лет. В данном случае оставляются в стороне радикальные крайности в оппонирующих платформах (русофобия одних и шовинизм других), анализируется полемика между умеренными западниками и почвенниками, у которых оставались шансы для диалога.

Западникам по генетической установке сознания чужды ценности русской культуры, они ориентированы на западные образцы, которые им представляются общечеловеческими. Начётнические знания некоторых из них не гарантируют от невежественных суждений о русской истории и культуре. Всё органично русское для западнического сознания имеет отрицательное значение, и нередко из уст интеллигентного человека можно было услышать: Россия – проклятое место, в этой… (какой-нибудь грязный эпитет) стране никогда не было и не может быть ничего хорошего. Положительным признаётся то, что отражает западные образцы.

Для наглядности приведём циркулировавшую в советской прессе цитату из романа В. Гроссмана: «Девятьсот лет просторы России, порождавшие в поверхностном восприятии ощущение душевного размаха, удали и воли, были немой ретортой рабства… Развитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России оплодотворялось ростом рабства… Пора понять отгадчикам России, что одно лишь тысячелетнее рабство создало мистику русской души… русская душа – тысячелетняя раба». Подобные высказывания о любом другом народе квалифицировались бы как шовинизм. Видный либеральный политический деятель тех лет Анатолий Бочаров писал, что ничего страшного в этих словах не видит, что это скорее «самоосуждение, самоочищение», убедительная попытка найти истоки «русской революции», «коллективизации» и прочих «трагических последствий».

Западническое сознание не способно признать, что в России, как и в любой другой стране, гибельно насильственное внедрение заимствованных утопий. Катастрофические последствия прозападного Февраля 1917 года свидетельствуют, что одного – «европейского» – пути для всех народов нет и быть не может. Что западные формы вполне органичны только для Запада. Что подлинное понятие общечеловеческого включает представление о многообразии индивидуальных национальных форм и путей. И только это создаёт условия для плодотворного взаимовлияния и заимствования.

Западники признают суверенность каждой национальной культуры, но только не русской культуры. Никого не удивляло, что польский парламент назывался сеймом, а нарождающееся народовластие в Прибалтике – Думой; что депутаты Съезда Советов из национальных республик говорили о нуждах своих народов и отстаивали их духовное возрождение. Для всех очевидно, что суверенитет Армении или Эстонии означает их национальную самобытность. То, что само собой разумеется для всякого другого народа, на русских в сознании западников не распространяется. Никого не удивляло, что группа московских либеральных депутатов Съезда Советов СССР ни слова не говорили о нуждах русского народа, о необходимости его национального возрождения. Призывы в Прибалтике к возрождению национальных традиций воспринимались нашим общественным мнением вполне естественными. Но по отношению к России либерал А. Бочаров квалифицировал это как «какие-то отвлечённости, вроде того, что спасение России – в возрождении её “традиционных духовно-нравственных заветов”». Россия, убеждены западники, может развиваться только по западному образцу. Хотя «образец» – очередная утопия, ибо Запад представляет собой сообщество самобытных национальных культур.

Поскольку наши западники всё же не европейцы, их требования к России повторяют заблуждения русской интеллигенции: они видят на Западе в основном периферийные явления. Секуляризованное западническое сознание не может разглядеть христианских корней в европейской цивилизации. Запад держится остатками христианских ценностей, духовных традиций, незримо пронизывающих все сферы. Понять европейскую культуру вне христианства невозможно. Западноевропейский либерализм мог возникнуть в лоне христианства, утверждающего богоподобие человеческой личности, равенство людей перед Богом. Наши либералы воспринимают вырождающиеся формы либерализма: западный индивидуализм и экономический эгоизм. Они хотели бы заимствовать массовую культуру и цивилизацию потребления, которая, как это очевидно для чутких людей на Западе, грозит человечеству самоистреблением.

Насаждая в России общечеловеческие ценности, наши западники воспринимают Европу через интеллигентскую иллюзию «русского Запада». Утопическое западничество не позволяет адекватно ориентироваться и потому обречено на бесплодие. Если, конечно, утопия очередной раз не оседлает реальность.

 

Образы возрождения России могла бы предложить почвенническая позиция, предназначенная воплощать общечеловеческие идеалы в национальной реальности. Но почвенники тех лет были не менее утопичны, чем западники, хотя у них отрыв от реальности сказывался по-иному.

Западники быстрее освобождались от марксистско-ленинского дурмана, чем почвенники. (Это не означает полного оздоровления западнического сознания, в котором немало идеологических рецидивов другого толка.) Манифесты почвенников преисполнены симпатий к ленинским идеалам В двухтысячные годы верность ленинским идеалам сменилась в почвенников на верность сталинизму. . Наши патриоты готовы видеть врагов России и русского народа в чём угодно, только не в той идеологии, которая принесла невиданные бедствия нашей стране. При этом у патриотов искренней верности ленинизму больше, чем тактического заигрывания. Болезненная тяга к ленинским нормам была свойственна уважаемым писателям и культурным деятелям, которые своим творчеством помогли соотечественникам освобождаться от идеологических догм.

Чем объяснить патологическую привязанность почвенников-националистов к интернациональной идеологии, к наиболее радикальной антинациональной силе? Эта химера производит отталкивающее впечатление на фоне антикоммунизма западников. Тем не менее искажённая почвенническая ориентация ближе к истине, чем благопристойная западническая. Ибо западничество – это не заблуждение, а экзистенциальная позиция, которая почти не оставляет надежд на корректировку. Симпатии же почвенников к ленинизму – это болезненная реакция и искреннее заблуждение. Болезнь можно излечить, а заблуждающегося – переубедить. В чём причины двоемыслия почвенников?

Прежде всего в патриотическом невежестве наших патриотов, которые плохо знали историю России, её культуру. Их гуманитарные знания фрагментарны, ибо советское образование вымарывало целые пласты культуры. Их общественно-политическое сознание идеологизировано, поэтому вне марксистско-ленинской идеологии они не способны ориентироваться. Они плохо знали не только религиозную, но и политическую культуру дореволюционной России, её социально-экономический уклад. Поэтому многие почвенники хватались за ленинизм как за последний светлый оплот в доступном им мировоззрении. В этот период разлагается система насилия, но система лжи действует эффективно. Гласность только затрагивала те области, которые способны просветить общество. Люди в России не знали многих фактов собственной истории, культуры, от них во многом была скрыта и суть современных событий.

Помимо непросвещённости, в почвенническом сознании происходит следующая аберрация: оно не способно отказаться от завоеваний Октября потому, что это есть факт нашей истории Во многом на тех же основаниях в двухтысячные годы симпатии к сталинизму у почвенников вытеснила преданность ленинизму.. Как бы это ни было плохо, но поскольку наше, то не может быть враждебным нам. Так стремление патриотов принять на себя ответственность за историю своей страны, не подкреплённое просвещённостью и самокритичностью, приводит к химере: любви к Отечеству и любви к разрушителю Отечества – монстру Ленину. Дальше – больше: виноватыми в наших бедствиях могут быть только не наши, отсюда кампания раскрытия псевдонимов ленинской гвардии.

Секуляризованное сознание западников не позволяет им понять наиболее ценное на Западе, отсутствие христианского просвещения закрывает от почвенников святая святых русской культуры – Православие. Не ощущая христианских основ русской истории, они не способны понять её, видят только охранительно-консервативные тенденции, им ближе Победоносцев, а не Столыпин. Оба убеждённых монархиста, но один призывал подморозить Россию, чем способствовал её погибели, другой проводил либеральные реформы, возрождающие Россию. Как подлинный христианин, Столыпин стремился предоставить максимальные права личности. Как истинный патриот, он считал, что благосостояние и мощь государства могут основываться на свободных ответственных гражданах, которых он воспитывал и в крестьянах, выводя их из общины в индивидуальное владение. Наши почвенники призывали вновь подморозить Россию. Борясь с чуждыми заимствованиями, они отвергали свободы и права человека, что является отрицанием не западнических, а христианских ценностей. Возрождение России – не в консерватизме, а в историческом динамизме, не в реставрации институтов прошлого (например, сельской общины), а в творческом развитии российских традиций.

В современной им жизни почвенники тоже многое видели искажённо. Смешение критериев добра и зла порождало в их сознании фантомы (ленинские нормы, завоевания Октября, чистота партбилета). Многих почвенников охватывал апокалиптический ужас от молодёжного рока, панков, отсутствия у РСФСР собственного ЦК партии, тогда как бесчеловечная идеология и система её власти негативных эмоций не вызывали.

Многое в позиции почвенников – защитная реакция на западническую антирусскую утопию. Но в их сознании одни фантазмы заменяются другими. Если западники требовали расчленения Советского Союза (вплоть до отделения Сибири, Урала, Поволжья), лишения русских оккупантов в национальных республиках права голоса, изгнания русских агрессоров, то почвенники противопоставляли этому современный вариант единой неделимой коммунистической империи. Очевидная утопичность этой программы почвенникам не очевидна. Если речь идёт о восстановлении России в дореволюционных границах, то почему не возникает вопроса о финляндском и польском генерал-губернаторствах?! Если русские патриоты ратуют за сохранение советской империи, то это означает солидарность с наиболее антирусским режимом! Понятно, когда западников не волнует судьба русских. Но в империалистическом раже русские патриоты забывают о нуждах русского народа. Неужели реальные интересы изнурённого коммунистическим рабством русского народа в том, чтобы любой ценой сохранить единство нашей социалистической родины?! В том ли историческая миссия русского народа, чтобы насильственно удерживать возле себя тех, кого удержать невозможно?!

Обе крайности – искусственное расчленение страны и стремление сохранить коммунистическую империю – перекрывают путь к органичным формам национального самоопределения народов СССР. Обе тенденции усиливают власть интернациональной идеократии, подчинившей все народы страны.

 

Судороги почвеннического сознания не могут не вызывать отторжения. Но, чтобы оценить этот феномен, необходимо понять его причины и динамику.

Режим интернациональной идеологии был навязан России насильно. Все социальные слои и общественные силы, в той или иной форме, сопротивлялись насаждению идеократии, чем объясняется беспрецедентный в истории террор. Основной удар пришёлся на русский народ, в том числе и потому, что коммунистическая идеология ему принципиально враждебна. Иными словами, если бы коммунистический режим был производным от рабского русского характера, то ему не понадобилось бы подвергать русских тотальному террору. Так, просвещённый немецкий народ добровольно проголосовал за национал-социалистов, поэтому нацистский режим и не истреблял немецкую нацию.

После семидесятилетнего пленения русский народ находит силы освободиться от коммунистической идеологии. Но оздоровление национального сознания и исторической памяти проходит драматично, проблески сознания чередуются с провалами памяти, а невнятные фразы о свободе содержат рецидивы помутнения. Старшие поколения, сознание которых проштамповано идеологическими догмами, не способны достаточно быстро осознать меняющуюся реальность и вернуться к вечным ценностям. Их борьба за самосохранение и сохранение человеческого достоинства уже потребовала огромных усилий. Немцев и японцев освободили от идеологического плена внешние силы, русский народ мучительно освобождает себя вопреки эгоизму «свободного» мира.

В противоречивом процессе духовного оздоровления закономерны националистические и шовинистические срывы. Где нет своих экстремистов? Тем более в экстремальных исторических обстоятельствах. Радикализм нельзя оправдывать, но, чтобы с ним эффективно бороться, необходимо опознать болезненные рецидивы и отделить их от выздоровления. Русский народ переживает патриотическое религиозное возрождение, путь «не назад, а вперёд – к отцам» (прот. Георгий Флоровский), к воссозданию органичного для тысячелетней православной русской цивилизации общественного сознания, экономического уклада и государственности. В этот период многие молодые люди приходят к Православию и патриотическому жизнеощущению. Их сознание свободно от идеологических шор, они обнаруживают под пеплом истинный фундамент России и пытаются воссоздать дом своего Отечества. У новых поколений формируется подлинно христианское отношение: простим отцам нашим их заблуждения, но не повторим их трагических ошибок.

Для многих приход в Православную Церковь одновременно является уходом от опостылевшей действительности. Но молодые люди, просветлённые православной культурой, берутся восстанавливать её современные формы: возникают православные общины, катехизические кружки, богословские семинары, иконописные фонды, христианские музыкальные группы, театры. Христианская творческая активность распространяется на мирскую сферу – возрождаются православные братства, христианские кооперативы, издательства. Религиозно-культурная деятельность объединяет людей, заставляет осознавать своё место и роль в мире, формировать программу действий в области общественной и социальной. Встают вопросы и государственного строительства в своём Отечестве – формируется политическое сознание христиан. Так складывается новая политическая сила – движение патриотического христианского обновления России. Процесс идёт медленнее, чем в национальных республиках потому, что в идеологическом эпицентре было больше разрушено.

Духовное возрождение русского государствообразующего народа не несёт опасности другим народам СССР. Осознания этой истины не хватает общественности национальных республик. Русским патриотам недостаёт чувства собственного достоинства, основания для которого – в великой истории и культуре России, в сопротивлении народа идеологии насилия и лжи. Кровь миллионов мучеников остановила экспансию истребления. Долг современных поколений – оправдать искупительную жертву. Это возможно на пути ответственного труда, черновой работы по отстраиванию своего Отечества, а не новых разрушений, не поисков врага, не утопического прожектёрства. В работе, требующей объединения всех сил, полезны взаимная корректировка и отрезвление западнического и почвеннического сознания.

 

 

 

По мере разрушения железного занавеса в России расширялось влияние сил, представляющих интересы Запада. В западных деловых и политических кругах по отношению к России вновь возобладал геополитический и экономический эгоизм – боязнь мощного конкурента в лице свободной и процветающей России. Западные политики и бизнесмены руководствуются экспансионистскими интересами, успокаивая собственную совесть различными вымыслами. Основной миф: СССР – это продолжение Российской империи, в которой носителем экспансионизма являлся русский народ. Западные политики и политологи никогда не хотели видеть, что интернациональный коммунистический режим оккупировал все народы страны, при этом русский народ был порабощен более других.

Проявились давние агрессивные притязания Запада к России. Поддерживая коммунистическое руководство СССР, западные державы стимулировали националистические настроения в союзных и автономных республиках – через «свободные» радиостанции, поток литературы, через эмигрантов из союзных республик. Индустриальные державы стремились превратить Россию в сырьевой придаток и рынок собственной продукции, свалку грязных технологий. Для этого необходимо разрушить иммунную систему государства: военно-промышленный комплекс, сосредоточивающий научный потенциал и современные технологии, а также систему воспроизводства «мозгов» – отечественную культуру и образование. Политика низведения России до третьеразрядного государства, с деградировавшим обществом и обездоленным населением, соответствовала стратегическим целям Запада: поставить ресурсы планеты под контроль индустриальных стран. Ибо для поддержания западной цивилизации ненасытного потребления природных богатств на Земле хватит только населению стран золотого миллиарда.

 

 

 

С разложением коммунистического режима в годы перестройки перед Церковью стояла двойная задача: способствовать освобождению государства от атеистической идеологии и стремиться к реальному отделению Церкви от государства. Русская Православная Церковь может вернуть себе авторитет духовного и нравственного воспитателя народа и противостоять разгулу безбожия будучи независимой. Это требовало от христианской мысли творческой разработки новых принципов отношения Русской Православной Церкви к государству.

Не менее актуальной была задача деидеологизации церковной жизни, ибо атеистическая идеология проникла и в религиозное сознание. Примером этого являлась двусмысленная богословская концепция митрополита Никодима о тождестве атеистического светлого будущего и христианского Царства Божьего. Этим же объясняется увлечение православных владык светской «миротворческой» деятельностью и её церковное освящение: секуляризованное понимание проблемы экуменизма. Перед православным сознанием в новом измерении встали проблемы отношения Церкви к миру и государству, роли христианина в современном мире, что требовало уточнения некоторых богословских и философских понятий. Для решения этих проблем необходимо было определить отношение к Декларации митрополита Сергия 1927 года, в которой выразилась лояльность Московской патриархии к режиму воинствующего атеизма. Оправдание вымученного компромисса перед лицом кровавых репрессий и угрозы полного разгрома Церкви не означает, что в новой ситуации должно считать эту позицию праведной, тем более руководствоваться ею в современных условиях.

В 1990 году по инициативе Российского христианского демократического движения (РХДД) в Верховном Совете РСФСР был разработан и принят закон «О свободе вероисповеданий», отменены ленинские и сталинские законы о религии, в том числе и декрет об изъятии церковных ценностей и имущества. Вскоре был распущен Совет по делам религий в РСФСР. Впервые религиозные организации обрели статус юридического лица, разрешалось публичное церковное служение, миссионерская, благотворительная, просветительская деятельность религиозных общин. Под влиянием российского законодательства был изменен к лучшему и проект союзного закона «О свободе совести». Демонтаж системы государственного атеизма раскрепостил религиозную энергию народа: за несколько лет в стране были восстановлены тысячи храмов, десятки монастырей. При этом храмы оказывались полными народа, что свидетельствовало о возврате к вере миллионов людей. Но добиться возвращения храмов и имущества в собственность религиозных организаций не удалось, ибо в этом вопросе столкнулись материальные интересы различных групп; это и поныне является серьезным препятствием для религиозного возрождения в России.

 

 

 

 

 

 

 

Чтобы удержать власть, советские вожди должны были вовремя определять необходимость смены вех. При этом одинаково важно не забегать вперёд идеологического времени и не отставать. Главное – не верность догматам самим по себе и не их истинность либо популярность; важнее всего, чтобы они позволяли защищать рубежи идеократии. Все, что этому способствует, и есть истинно революционное или демократическое (в зависимости от принятого идеологического языка). То, что препятствует самосохранению режима, даже если это верноподданнические идеологические заклинания, есть штрейкбрехерство, оппортунизм, идеологическая слепота. Оппортунистами были при Ленине – Плеханов, при Сталине – Троцкий, при Хрущёве – Молотов, при Горбачёве – Лигачев. Наибольшие шансы возглавить режим имеет тот, кто ощутит идеологическую доминанту времени и сумеет её реализовать. История показывает, что в вожди пробивалась наиболее соответствующая идеологической задаче эпохи фигура: Ленин – для захвата власти, Сталин – для тотальной экспансии, Хрущёв – для вынужденных отступлений и компенсирующих контрнаступлений, Брежнев – для перехода к тотальной обороне, Горбачёв – для фронтального отступления и мимикрии. Субъективный фактор, конечно, накладывает свой отпечаток: степень беспринципности партийного лидера, его долголетие могут удлинить этап, а ошибки либо смерть – сократить его. Но сами периоды экспансии и обороны идеократии вполне объективны.

Выбираясь из чёрной дыры идеологической мании – коммунизма, общество проходит более «мягкие» идеологические круги. Этот процесс может протекать сравнительно безболезненно и кратковременно, но можно и надолго застрять в очередной форме идеологического помешательства. Когда Россия выжила при сталинизме-коммунизме, ей было суждено пройти круги прельщения социализмом (окончательное построение социализма – при Хрущёве; развитое социалистическое общество – при Брежневе). В эти периоды режим был вынужден отменить тотальный террор и постепенно ослабить контроль над обществом. Не имея сил на прямое разрушение, злая воля инфицирует жизнь, паразитирует на положительных импульсах, фальсифицирует подлинные ценности, взнуздывая их до абсурда. Наступил момент, когда ради сохранения власти номенклатура отказывается от идеологических догм и даже отдает на заклание партию, идёт на беспрецедентную мимикрию – радикальную смену лозунгов для сохранения власти. От коммунистического самоистребления и социалистического самообмана идеократия переходит к тактике паразитирования на антикоммунистической реакции общества и стремлении людей к традиционным жизненным ценностям.

С начала девяностых годов страна входит в следующий идеологический пояс: либерал-большевизм – идеология третьего порядка, не требующая тотального разрушения и самоистребления (как при коммунизме), не декларирующая ложные идеалы (как при социализме), а провозглашающая ценности положительные, но гипертрофированные и потому искажённые. Либерал-большевизм навязывает псевдолиберальные ценности, абсолютизируя понятия свободы, демократии, рынка. Он не имеет отношения к подлинным идеалам либеральной демократии, так же как социализм – к социальному равенству и справедливости. Если коммуносоциализм – это антирыночная утопия, то либерал-большевизм – утопия рыночная, насаждаемая средствами государственного принуждения. В отличие от агрессивного интернационализма в коммунизме и агрессивного национализма в фашизме, либерал-большевизм разлагает остатки традиционного религиозно-нравственного микрокосма внедрением общечеловеческих ценностей, общества потребления, единого мирового порядка. При видимой противоположности коммуносоциализму и фашизму либерал-большевизм имеет с ними общие основы: атеизм и агрессивная антидуховность; обман и демагогия, имморализм, беспринципность, возведенные в принцип; ограниченность и разорванность сознания, склонного к разного рода фобиям, массовым психозам, истериям; атрофированность правосознания, исторической памяти и национального самосознания; партийный подход, безжалостное отношение к идейным противникам, которые воспринимаются как нелюди. При любой разновидности идеократический режим способен править только ложью и насилием.

Разваливающийся режим с помощью Ельцина хоронит под собой государство. После краха коммунистического тоталитаризма (всевластия государства) маятник идеократии качнулся к либерал-большевистскому разрушению государственности и подавлению национального достоинства русского государствообразующего народа. На неизбежной реакции защиты национально-государственного организма паразитирует идеомания этатизма (гипертрофия роли государства) и шовинизма (абсолютизация государствообразующего народа). Националистическая одержимость не присуща русскому народу, но определённые силы стремятся пробудить её в современной России. В каждый исторический момент важно отделить положительные тенденции от паразитирующих на них духов.

 

Границы возможных изменений в каждый период определяются состоянием ведущего слоя общества. Каковы были качества «элиты» к моменту разрушения коммунистического режима в начале девяностых годов?

Диссиденты, боровшиеся с режимом, либо занимались неполитической правозащитной деятельностью, либо в условиях гонений проявляли политическую активность в болезненных формах. Ненависть к режиму они переносили на Россию, вступали в контакт с зарубежными организациями, заинтересованными в разрушении страны, что делало их вольными или невольными проводниками враждебных России интересов. Общественные деятели, которые формировались вне партии, были способны на гражданское мужество, героизм в противостоянии насилию, но лишены политических навыков. Эти люди раскрывают свои достоинства в ситуации борьбы, но теряются в условиях мирного политического созидания. Примером является парламентская деятельность некоторых диссидентов.

Практически все политизированные элементы входили в КПСС, ибо партийный билет являлся допуском к общественной деятельности. Поэтому политически активные члены общества воспитывались в сфере искаженного идеологией мировоззрения, что не могло не сказаться на их человеческих качествах. Сознание номенклатурных работников ограничено атеистическими, материалистическими, классовыми идеологическими предрассудками. Они не были способны сполна осознать реальность и адекватно в ней ориентироваться. Советская бюрократия, «привыкшая трепетать, угождать и не иметь своих убеждений» (И.А. Ильин), отличалась беспринципностью. Её основные профессиональные навыки – аппаратная интрига, угодливость перед начальством, унижение подчиненных. В искаженном партийном сознании национальные интересы уступали идеологическим (как повелось с Брестского мира). Партийная номенклатура вобрала в себя духовных бомжей разных наций, людей, не обретших дома в своей национальной культуре. Интернациональный люмпен не мог породить тип национального реформатора, который необходим стране в период грозных испытаний.

Лучшее, что смогла произвести эта среда, – Горбачёв, который был наиболее умным из членов Политбюро. Но и ему не удалось вырваться из плена догм. На примере Горбачёва видно, что идеология формирует тип руководителя, в котором человеческие достоинства подавляются и блокируются общеидеологической атмосферой. Чем больше в нём проявлялись человеческие достоинства, тем слабее он оказывался как политик в атмосфере разлагающейся идеократии. Поэтому необузданная энергия сменялась в нём апатией, жёсткость к конкурентам – безвольными компромиссами, самоуверенность – робостью. В результате, имея неограниченную власть, он упустил все возможности. Партийный вождь по природе вещей не способен превратиться в национального лидера, которому были бы открыты духовные основы, историческое назначение России, состояние и потребности общества. Но и вне КПСС условий для этого не было. Умонастроением номенклатуры и определился облик реформ 1985–1991 годов: уступки при сохранении системы, полумеры, которые усугубляли проблемы, лавирование, которое заводило в новые тупики, судорожные попытки отстоять последние идеологические рубежи, завершившиеся полным крахом.

С августа 1991 года к власти прорвались кадры второго эшелона номенклатуры, поднаторевшие в аппаратных войнах, изголодавшиеся по высшей власти и абсолютно циничные. Какие моральные нормы сдерживали их, когда рухнула система взаимоконтроля номенклатурной стаи? В ситуации полного произвола они проявили аморализм в средствах борьбы, необузданную алчность при распределении государственной собственности. «Элита» страны породит пародию на граждан свободного государства – новых русских.

В условиях духовного разложения иначе и быть не могло. Мы были исторически приговорены к тому, что период распада обломков тоталитаризма будет длительным и мучительным. Долго ещё трупный яд коммунизма будет отравлять нашу жизнь, в то время как клетки национального организма восстанавливаются медленно и болезненно. Как участники трагических событий, мы остро переживаем происходящее. Развал великого государства и жестокое ограбление народа кучкой нуворишей, бесстыдная ложь, наглый обман властителей, насилие и разбой – эта общая беда терзает наши души, лишает жизненных ориентиров. Одних это повергало в отчаяние и безысходность, других толкало к слепой агрессии. Казалось – невозможно разумное сопротивление. Но катастрофы XX века не только принесли невиданные потери и невероятные страдания – они одарили нас опытом, который может стать залогом возрождения России.

 

Многое из происходившего после революции августа 1991 года объясняется противоречивостью процесса оздоровления, в котором проблески памяти и сознания общества чередуются с рецидивами помутнения. Когда в результате массового общественного протеста рухнула коммунистическая система, инстинкт самосохранения вынудил старое и новое поколения номенклатуры объединиться в замене социализма капитализмом, но при условии, что капиталистами станут коммунистические кадры. Этим объясняется бескровность августовской революции.

Между разными политическими поколениями существует генетическая связь. В советское время политический слой мобилизовывался из идеологически ориентированных элементов всех народов СССР, взращивался и воспитывался в отрыве от национальных культур, в искусственном номенклатурном социуме, в атмосфере искажённых ценностей. Номенклатура обладала свойствами интернационального люмпена – была деклассированной (по отношению к традиционному социуму) и денационализированной (с атрофированными исторической памятью и национальным самосознанием, без чувства родственности народу, культуре, государству). Безудержная борьба за власть как средство самосохранения интерлюмпена и была проводником идеологического задания режима в каждый исторический период. И перестроечное поколение политиков взращено во внеисторическом пространстве утопии, вне органичного жизненного уклада. Идеологический утопизм обрывает связи с национальной культурой, с традициями; утративший национальные корни человек всегда беспринципен. Когда рухнула система, в которой формировался правящий слой, обнажилась его природа: без идеологических авторитетов вчерашние циники объединились в шкурных интересах власти и обогащения. Поэтому они так легко изменили партийным догмам. «Не удивительно, что эта элита унаследовала многие ментальные привычки, функционально-ролевые установки и модели поведения, свойственные её исторической предшественнице (отношение к гражданам как к подчиненным; ориентацию на критерии политической целесообразности, на постоянное и приоритетное использование политических регуляторов властных отношений независимо от их легализованности и опосредованности правом; использование по преимуществу теневых и полутеневых способов принятия решений как метода подбора кадров; ориентацию на решение в первую очередь собственных проблем и безразличие к делам общества)» (В.Н. Руденкин).

Коммунодемократия представляет собой сплетение псевдолиберальных догм с коммунистическим менталитетом. Потеряв партию и союзную власть, сообщество идеоманов переходит к разрушению государственности, разложению остатков базовых ценностей и форм жизни русской цивилизации. Идеомания меняет знак: деспотические правители-коммунисты мимикрируют в разрушителей и разлагателей-демократов. Мишура либерально-демократических лозунгов обволакивает сознание людей и нейтрализует общественный протест. Всенародно избранный, безальтернативный гарант демократии и конституции расстреливает конституцию вместе с парламентом и гражданами страны в октябре 1993 года, демократы-реформаторы оборачиваются беспринципными грабителями с большевистскими наклонностями; свободные демократические выборы, независимость средств массовой информации оказываются демобилизующими общество фикциями; конгрессы граждан и договоры об общественном согласии прикрывают насаждаемый раскол общества на избранных и отверженных, которые клеймятся как враги народа (национал-патриоты, красно-коричневые, коммунофашисты).

 

 

 

Разрушительность ельцинских реформ предопределена безродностью постсоветских элит, которые, по меткому предвидению В.В. Розанова, «разорвали бы на клочки Россию и роздали бы эти клочки соседям даже и не за деньги, а просто за “рюмочку” похвалы». И раздали, и за рюмочку. Антинациональный характер режима Ельцина проявился в государственном перевороте в декабре 1991 года (Беловежское соглашение).

Участники заговора игнорировали волю к единству, выраженную в мартовском референдуме 1991 года большинством граждан страны. «Содружество» трёх узурпаторов (Ельцин, Кравчук, Шушкевич) разрушило остатки правового пространства, прервало зыбкую преемственность власти. Провозглашая единение славянских народов и умиротворение, «соглашение» стимулировало развал и войны; бывшая партийная номенклатура разделила государство на собственные вотчины. Документ, ликвидирующий Союз, благословил раздел имущества союзных структур. Армия и военная техника потеряли единого хозяина и на территории союзных республик произвольно реквизируются, - президент Украины Кравчук объявил себя главнокомандующим сухопутных войск, дислоцированных на Украине. После раздела союзной армии в Закавказье, на Северном Кавказе, в Приднестровье и других регионах страны неизбежна эскалация вооруженных конфликтов. Развал СССР нарушил геополитическое равновесие и зыбкий порядок в мире. Искусственное расчленение ядерной сверхдержавы грозил мировой катастрофой. Обещанный «соглашением» единый ядерный контроль над величайшим в мире ядерным арсеналом в подобной ситуации невозможен, что грозило распространением ядерного оружия либо потерей контроля над ним.

«Соглашение» декларировало государственную независимость союзных республик с их произвольными ленинско-сталинскими границами, лишало Родины десятки миллионов людей, вызвало волну беженцев в Россию. Всё это вело не к воссоединению, а к узаконению дробления русской нации. Произвольный развал Союзного государства стимулировал распад Российской Федерации, где руководство автономий заявляло о непосредственном вхождении в Союз. Происходящее подталкивало Азербайджан, Казахстан и республики Средней Азии к военно-политической консолидации с исламскими странами. Это могло привести к попаданию ядерной и космической технологии к силам, национально и религиозно враждебным России.

Развал Союза, вопреки оптимистическим заверениям инициаторов, подорвал возможности для эффективных экономических реформ во всех бывших республиках, ибо разрушил монополизированную хозяйственную систему, не предложив реальной альтернативы. Ельцин предоставил Украине и Белоруссии полную государственную независимость при сохранении рублевого финансирования и льготных условий продажи энергоносителей. За счёт экономического ограбления России поддерживаются старые режимы в новых «государствах».

Коммунистический режим паразитировал на государственности, гипертрофируя систему государственного насилия, принуждения и пропаганды. Но и в искажённых формах государство необходимо режиму для подавления общества и экспансии. Когда же рухнул основной плацдарм идеократии – союзные органы власти, – второй эшелон партийной номенклатуры сменил тактику выживания. За процессами так называемой суверенизации и национально-освободительной борьбы скрывалось стремление к разрушению российской государственности. Узурпаторы стремились убрать, невзирая на катастрофические последствия, союзную власть, чтобы стать самыми Высокими Договаривающимися Сторонами. «Соглашение» похоронило последнюю мирную возможность преобразования государственного устройства Союза ССР. Последующий ход событий проигнорирует демагогические постулаты «Соглашения», но в полной мере реализует его разрушительный потенциал. Антиисторический, утопичный Беловежский сговор запустил разрушительный механизм, не зависящий от его авторов.

Используя ослабление государства и паразитируя на националистических лозунгах, номенклатура союзных республик захватывает власть в альянсе с националистическими силами, которые недавно подвергались гонениям. В бывших союзных республиках складываются национал-коммунистические режимы, которые заинтересованы в отрыве от России. Через монополизированные средства массовой информации ведётся оголтелая националистическая и сепаратистская пропаганда. Народам целенаправленно внушается миф о русском империализме, о лучшей жизни в собственном национальном государстве. Строительство такового начинается с узаконивания ленинско-сталинских границ, рассекающих жизненное пространство десятков миллионов людей. Чтобы втиснуть реальность в прокрустово ложе новой национал-утопии, приходится подавлять значительную часть населения, которое именуют национальным меньшинством или оккупантами. Так десятки миллионов русских в одночасье лишились многовековой Родины.

Механизм развала распространяется и на Российскую Федерацию. Номенклатура автономий берет на вооружение методы номенклатуры республик союзных. Тот же альянс с националистами, монополизация средств информации, националистическая пропаганда, стремление через суверенитеты добиться полной независимости, подавление русского «меньшинства», захват армии и агрессивные притязания. Московский либерал-большевистский режим стимулировал сепаратистские стихии в автономных республиках. Развал страны захватывал не только Чеченскую Республику, но мог распространиться в Татарской Республике, в других бывших автономиях, затем и в русских областях. Этот роковой процесс грозил превращением России в чёрную дыру человечества, на краях которой не отсидится ни маленькая Прибалтика, ни близкая Европа, ни большая далекая Америка.

Государство как система правообеспечения призвано установить границы дозволенного и запретного, сковывать низменные инстинкты, разрушительные стихии в человеке и обществе. «Если Бога нет, то всё позволено», – предупреждал Ф.М. Достоевский. Десятилетиями режим воинствующего атеизма заглушал голос Божий в человеке – совесть. Теперь разрушена и система внешнего контроля, торжествует принцип: если государства нет, то позволено всё. Разнузданная радикал-либеральная и националистическая пропаганда развенчала авторитет власти, разрушила государственные скрепы, обесчеловечила людей. Следствия разрушения государственности со всей очевидностью проявились в горячих точках на окраинах бывшего Союза.

 

 

 

Крушение СССР резко усилило влияние западных стран, в особенности США, на российскую экономическую политику. В этих условиях эффективные реформы естественно было бы начать с превращения государственных предприятий в полноценные рыночные субъекты. По мере проведения справедливой приватизации государство могло бы предоставлять собственникам необходимые для рыночного существования полномочия, в том числе и право формировать цены. В этом случае не было бы резкого роста цен и галопирующей инфляции, невиданного обнищания населения. Логика экономических реформ в пост-тоталитарном государстве была продемонстрирована отцом экономического чуда в ФРГ Людвигом Экхардом: вначале демонополизация экономики, затем приватизация. И только по мере формирования в ФРГ рыночного сектора экономики и становления полноценных рыночных субъектов государство постепенно отменяло контроль над ценами. В частности, либерализация цен на энергоносители была проведена только к началу шестидесятых годов. Но так как в планы режима не входило создание эффективной экономики и повышение благосостояния граждан, в России сделано было всё иначе.

«Либерализация цен» по Гайдару не имела к подлинной либерализации экономики никакого отношения. Снятие контроля государства над ценами в условиях монополистической полугосударственной-получастной экономики резко ускорило расхищение государственного капитала новым правящим слоем. Приватизация по Чубайсу оказалась распределением государственной собственности номенклатурой, представители которой по своему происхождению и профессиональным навыкам не были способны стать эффективными собственниками. Получил невиданные возможности для обогащения теневой и криминальный капитал. Это не могло не привести к длительному периоду перераспределения собственности, в ходе которого значительная часть производительных сил оказалась рассеянной и парализованной. От «народной» приватизации была отторгнута большая часть общества.

Что приобрела Россия за десятилетие радикальных экономических реформ? «Форсированная приватизация дала российскому бюджету меньше 9 млрд. долларов (это в 12 раз /!/ меньше, чем от своей приватизации получила Боливия: больше 90 млрд. долларов). Появление узкого слоя «олигархов». Обвальное падение уровня жизни миллионов россиян. Среднемесячную зарплату, равную 183 долларам США (при этом зарплата 10% работающих по найму россиян составляет 20 долларов в месяц). Падение доли оплаты труда в валовом внутреннем продукте в 2,4 раза. Теневую экономику, адекватную 25% официальной. Колоссальные межотраслевые диспропорции в зарплате (от 22275 рублей в газовой промышленности, что в десять раз выше прожиточного минимума, до 2042 рублей в сельском хозяйстве, что почти на 200 рублей меньше прожиточного минимума). 3,5 миллиона бомжей. 1,2 миллиона уличных проституток, 5 миллионов беспризорников (больше, чем в послевоенный 1947 год). Утрату целых научных направлений в оборонной промышленности, физике, химии, биологии, археологии, истории. Угрозу депопуляции. Коррупцию, превратившуюся в серьезную угрозу национальной безопасности» (В.Н. Руденкин).

Результаты подобных «реформ» оказались бедственными. Были разрушены отечественное производство, наука, прекратилось развитие высоких технологий и воспроизводство квалифицированных кадров. Треть научных кадров – наиболее дееспособных – работает за границей. Значительная часть наиболее ценных научных разработок продана на Запад за бесценок. Всё это подрывает обороноспособность России. Россия стала источником сотен миллиардов долларов прямых и косвенных инвестиций в экономику западных стран – за счёт бегства капитала, а также невыгодного перераспределения сырьевых, человеческих ресурсов и научных разработок. Невиданное обогащение малочисленной группы не могло не привести к обнищанию большинства населения страны. Подобные «реформы» отводят России роль страны, производящей сырье и энергию, накапливающей вредные отходы, страны с бедствующим и деградирующим населением. В результате впервые после Великой Отечественной войны в России начался процесс сокращения населения – примерно миллион в год.

 

Что подвинуло Ельцина и его окружение на действия, несущие стране и народу новые бедствия? Основные психологические установки и профессиональные навыки Ельцина сформировались карьерой партаппаратчика. Назначение и деятельность партийного номенклатурщика мало связаны с жизненными нуждами подведомственной территории или организации, его карьера определяется законами функционирования партийно-бюрократической машины. Борьба за выживание в номенклатуре культивировала раболепие перед вышестоящими, жёсткость и грубость по отношению к нижестоящим, перманентные интриги, декларирование идеологических догм при идейной беспринципности (что позволяло быстро менять позиции по мере изменения генеральной линии партии), стремление примкнуть к господствующему клану, серость и безликость (чтобы не раздражать идеологический контроль), руководство по циркулярам сверху. Этими качествами в избытке обладал Ельцин, который, будучи высокопоставленным партийным функционером, верой и правдой служил коммунистическому режиму, в частности, с энтузиазмом рушил храмы в Свердловской области и приказал уничтожить дом Ипатьевых, в котором была расстреляна семья императора Николая II. На Пленуме ЦК КПСС в 1988 году в ответ на обвинения со стороны высшего партийного руководства Ельцин признал их и покаялся. Опальный номенклатурщик, проявивший раболепие и беспринципность, вызвал жалость у столичной интеллигенции и был наделен ореолом мученика. Помимо этого он проявил безудержную жажду власти и способность к аппаратной интриге (менее всего в партийных кабинетах обучали политике как искусству управления государством).

Полная беспринципность проявилась в поспешной смене лозунгов. Все «демократы» сохраняли партбилеты до тех пор, пока это было выгодно. Демократический жаргон был усвоен с такой же легкостью, с какой совсем недавно использовалась коммунистическая риторика. Сознание же и политические инстинкты остались большевистскими: до основания всё разрушить, чтобы строить очередную утопию, кто не с нами, тот против нас… На этом Ельцин обошел своего основного конкурента – более нравственного Горбачёва, который не решался явно игнорировать действующие законы и манипулировать Конституцией. Ельцин побеждал политических оппонентов, нанося неожиданные удары, вербуя противников, попирая нравственные и правовые нормы, проявляя мелочную мстительность. Но каждая его победа – это очередной удар, разрушающий Россию.

После развала СССР команда Ельцина приступила к созданию социальной и политической базы нового режима. Из возможных вариантов экономической реформы был выбран тот, который наиболее способствовал формированию класса избранных – верной опоры режима. Новая правящая номенклатура сложилась из альянса «бывших» – партийно-комсомольского актива и новоявленных «демократов». Губернаторы и «представители» всех рангов начали создавать коммерческие структуры, получающие через них же льготные условия, «отписывать» на родственников и близких земли и недвижимость. В слой избранных попадают и те коммерческие структуры, которые принимают условия коррумпированной связи с новой номенклатурой. В так называемом рынке серьезный первоначальный капитал можно было получить только через централизованно-бюрократические связи: партийные или комсомольские деньги, льготные кредиты, лицензии на распродажу природных ресурсов, распределение западных кредитов, допущение к приватизации предприятий, недвижимости...

Режим не ведёт борьбы с организованной преступностью, чем создает для криминального капитала невиданно благоприятные условия. Львиную долю прибыли скрывают и коммерческие торговые структуры. Ещё одна группа, входящая в слой избранных, – представители зарубежного авантюристического капитала. Для инвестиций солидного капитала в производство условий не создается. Экономика искусственно задерживается на этапе торгового и финансового капитала, когда самоубийственны всякие инвестиции в производство. Зона сверхприбылей – это торговые и финансовые спекуляции, особенно выгодные при зарубежном участии.

Таким образом, логика и направленность экономических «реформ» диктовались шкурными интересами правящей элиты. Избранные стремятся к тому, чтобы принятые меры были быстрыми и необратимыми. Псевдолиберальной риторикой прикрывается деятельность по грандиозному расхищению национального достояния узкой группой за счёт невиданного по темпам и масштабам обнищания большинства. Припавшие к этой кормушке будут защищать режим всеми силами. Таким образом, слой избранных объединен стремлением к безудержному обогащению и бесконтрольной власти.

В приближенные допущена предварительно обездоленная интеллигенция – за пропагандистское оправдание режима. Журналистский корпус – за раболепную службу – на сытых хлебах. Но часть гуманитарной «элиты» продалась за право показывать кукиш не в кармане, а на глазах у всех, за «свободомыслие на темы секса и прочей неполитической мишуры» (фраза из газеты того времени). Многие – за свободу рук в лавочном бизнесе: сдаче в аренду площадей музеев, театров, библиотек, приобщении к всеобщей торгашеской одержимости. Режим стремится привлечь на свою сторону молодежь - культивированием безответственного образа жизни. По признаку верности фильтруется руководство силовых структур.

 

 

 

По мере того, как выявлялась абсурдность экономических «реформ», затеянных Гайдаром и компанией, всё чаще можно было услышать, что Гайдар был идеалистом, его не поняли одни или обманули другие. Но отягощенные знанием законов рыночной экономики «реформаторы» не могли не понимать очевидные вещи. Где нет рыночных субъектов, невозможны рыночные отношения и рыночные цены. Если государство отменяет контроль над ценами в государственной монополизированной экономике, то это не либерализация, ибо отныне цены диктуются монополиями. Если верховная власть бросает государственную собственность на расхищение, то её растащат те, кто фактически ею распоряжается: бюрократия и её социально близкие – родственные коммерческие структуры, а также криминальный капитал. Коммунистическую номенклатуру не могли сдерживать какие-либо аскетические принципы самоограничения, поэтому с революции августа 1991 года началось скоротечное слияние власти и капитала. Такой экономический переворот неизбежно разрушает передовые отрасли промышленности, подавляет производителей. Невиданное обогащение меньшинства могло проходить только за счёт массового обнищания остальных. При этом неизбежна зависимость от индустриальных стран, которые вряд ли обладают избытком альтруизма к богатейшей стране, лишённой государственных средств защиты.

Гайдар ведал, что творил, хотя его трудно обвинить в стремлении к обогащению. Он душу положил на воплощение утопии либеральной западнической интеллигенции: если большая часть российской экономики неэффективна, то дешевле не реформировать, а разрушить её; развивать следует только топливно-энергетический комплекс, а на продажу сырья можно завалить Россию импортом товаров потребления. Мощный военно-промышленный комплекс, якобы, подпитывает имперские притязания России, пугает цивилизованный Запад, да и внутренние проблемы мешает решать. Поэтому Гайдар и ставил перед собой соответствующие цели: минимум государства, вырвать зубы у военно-промышленного монстра – ВПК подлежит разрушению. При такой маниакальности в разрушении «старого» и построении «нового» трудно считать Гайдара мечтательным идеалистом, скорее это типичный утопист-революционер. Утопическое беспринципное сознание очень услужливо: понимает то, что выгодно понимать, и не хочет понять вещи нелицеприятные.

Гайдара вполне правомочно назвать анти-Экхардом. немецкий реформатор Людвиг Экхард в разоренной после войны стране проводил рыночные преобразования с основной целью: благосостояние для всех. Соответствуют этой цели и результаты германского чуда. Чем бы не руководствовались «реформаторы», они целенаправленно создавали условия для захвата государственной собственности правящим слоем. Алгоритм системы номенклатурного капитализма - распределение собственности чиновниками в руки приближенных лиц или структур. Поэтом в России ни одно крупное состояние не создано помимо чиновничьего расхищения. Все политические пертурбации обусловлены захватом собственности номенклатурой, борьбой её кланов за перераспределение и контроль над основными «пакетами» ресурсов. Невозможно было не понимать очевидного: необузданное обогащение элиты может проходить только за счёт обнищания населения, деградации общества, разрушения экономики и государства.

Когда революционеры выполнили свою роль (разрушили отечественное производство, расчленили правовое пространство, создав благоприятную среду для коррупции и криминального бизнеса), в конце 1992 года на смену приходят хозяева - правительство сырьевиков под руководством Черномырдина. То, что было навязано, вовсе не является вариантом дикого капитализма, типа раннеамериканского. Партийная бюрократия и государственное чиновничество превращаются в правящий класс нового строя – номенклатурного капитализма; новые капиталисты сохраняют прежний коммунистический аппаратно-партийный менталитет. Все крупные состояния в России произросли из самых разнообразных источников, за исключением экономических. Партийные или комсомольские деньги, льготные кредиты государственного банка, распределение западных кредитов, лицензии на вывоз сырья и льготные таможенные тарифы, государственные заказы, льготные поставки, дотации, бюрократическое допущение к приватизации выгодных объектов государственной собственности по бросовым ценам - что-либо из этого обязательно отыщется в первоначальном накоплении капитала всех отечественных нуворишей. Кому быть богатым, решали не объективные законы экономики, а вполне конкретные бюрократические субъекты - чиновники, поэтому капитал впрямую зависел от чиновничьей поддержки. Кроме того, были созданы льготные условия для легализации криминального капитала. Поэтому в другом измерении этот капитализм можно характеризовать как бюрократически-мафиозный.

Номенклатурный капитал был сформирован насильственным захватом государственной собственности, номенклатурный бизнес действовал вне рискованной сферы рынка и охранялся системой государственно-чиновничьей опеки, обогащался не свободной конкуренцией, а бюрократическим распределением национального достояния. «Как и для всякой “партии меньшинства”, удерживающей власть с помощью обмана и насилия, тайной политики и дипломатии, главным принципом номенклатурного бизнеса является единство… Любая оппозиция, любое обращение к потребителю, минуя коллективную номенклатурную волю, преследуется неукоснительно и беспощадно» (А.С.Панарин). Бюрократически-номенклатурный капитал не может разориться, но способен разорить страну, поэтому он враждебен и нищенствующему большинству, и отечественному производителю, среднему и мелкому предпринимателю.

 

Задумали и проводили реформы люди, называющие себя демократами, либералами, рыночниками. Но, изъясняясь на псевдолиберальном и псевдодемократическом новоязе, они сохранили большевистский менталитет. В политической деятельности они руководствовались большевистскими методами – ложью и насилием. Американец, нобелевский лауреат, главный экономист Всемирного банка Джозеф Стиглиц характеризовал реформаторскую деятельность Гайдара и Чубайса как «большевистские подходы к рыночным реформам… грабительскую приватизацию». Либерал-большевики раскололи Россию на две страны – малочисленное сословие новых русских, захватившее богатства страны, и нищенствующее большинство населения. Материальное и духовное «кровоснабжение» единого национально-государственного организма нарушено. Бедствия начала девяностых годов невозможно объяснить трудностями переходного периода, оправдать издержками реформ или наследием проклятого прошлого. Всё происшедшее является результатом целенаправленных действий. Встает вопрос: кого и с какой целью?

Логика разрушительных «реформ» в России подозрительно соответствует жизненным интересам стран золотого миллиарда. Чтобы прибрать к рукам богатейшие природные ресурсы России, необходимо лишить страну обороноспособности. Реформы по шпаргалке Международного валютного фонда разрушили отечественный военно-промышленный комплекс, который располагал современными технологиями, после чего начался невиданный вывоз российского сырья. Мировой финансовой олигархии также необходим огромный российский рынок сбыта для своих товаров. Многие войны велись за захват источников сырья и рынков сбыта. Российские «реформаторы» в мирное время уничтожают отечественных товаропроизводителей, сельское хозяйство превращается в натуральное, когда люди выращивают только на свой прокорм, а магазины городов торгуют низкокачественным зарубежным продовольствием. Индустриальным странам нужна свалка грязных технологий, в которую на наших глазах превращается Россия: отовсюду к нам явно и тайно везут для захоронения радиоактивные и ядовитые вещества. Им нужны наши научные и культурные достижения – в России рушится уникальная система образования, науки, бедствует культура, вытесняется традиционная религиозность. Организована утечка мозгов – лучшие российские учёные и деятели культуры за мизерную плату окормляют тамошние университеты и концертные залы. Бездуховность – это смерть нации.

Всё это было бы невозможно без альянса мировой финансовой олигархии с российским правящим слоем. Новым властителям нужна бесконтрольная власть и безудержное обогащение. Но для этого надо было разрушить государство, армию, экономику, культуру. В результате совпадения интересов отечественной и международной олигархии в стране установлен режим номенклатурного капитализма, или бюрократически-мафиозного рынка, при котором невиданное обогащение малой кучки происходит путем ограбления большинства населения. Стремительное обнищание и люмпенизация населения создают социальную базу для тоталитарного реванша, а значит, лишают властителей долговременных перспектив и гарантий. Насильственный захват общенациональной собственности ввергает страну в длительный период перераспределения капитала. Ибо те, кто умеет только захватывать и давить конкурентов, не способны рентабельно распорядиться капиталом. Потомкам номенклатурных и мафиозных капиталистов не у кого наследовать способность сохранить и приумножить капитал: новое время создаст другие условия и потребует новых качеств. По законам природы (или экономики) капитал рано или поздно концентрируется в руках эффективных собственников, способных нести бремя эффективного управления крупной собственностью в интересах своих и общества.

Если бы властный слой руководствовался не сиюминутным обогащением, а своими долговременными интересами, то он создал бы стабильную органичную общественно-экономическую систему. Разумный эгоизм власти подсказал бы руководствоваться общенациональными интересами. Для этого реформы нужно было бы ориентировать на максимальное смягчение и сокращение объективного периода перераспределения капитала. Это значит, что реформаторы должны были, прежде всего, создавать условия для формирования широкого класса эффективных собственников – среднего класса, в котором конкуренция выделила бы сословие крупных собственников.

Перед ликом национальной катастрофы было необходимо единство национального сопротивления, которое позволяло осознать, что честных людей – абсолютное большинство в стране. Вопреки навязываемому развалу и раздору русские люди должны чувствовать себя жильцами своей страны, гражданами общего государственного дома. Национальное единение позволяет узнавать друг друга и бережно сохранять и единить силы: честным людям поддержать честных, обездоленным - доверить свой голос достойному; определяя, кто есть кто, не прельщаться словоблудьем, но судить по жизненной позиции и делам политика, ибо многие на выборах говорят правильно, но по делам их и судите их. Будущее России определят не духовно интернированные мегаполисы, а русская глубинка, провинция, которая жива и до сего дня рождает уникальные самородки.

 

 

 

Усилия по скоротечному созданию социально-политической опоры режима оказались малоэффективными, поэтому страна втягивается в очередной революционный период – «конституционной реформы». Сверхзадача расстрела парламента России в октябре 1993 года – разгромить оппозицию и придать вид законности сложившемуся режиму: навязанная Конституция 1993 года наделяла «гаранта демократии» неограниченными полномочиями для защиты правящего слоя.

Трагические события октября 1993 года многим омыли взор. Перед расстрелом 4 октября десятки депутатов крестил в осаждённом Доме Советов протоиерей Алексей Злобин, – он был секретарём комитета Верховного Совета по свободе совести. Время способствует осознанию событий – на расстоянии затухают страсти. Кто-то одумался, когда обнажилось сокрытое. Годовщина трагедии обязывает к её объективному осмыслению.

Прежде всего, о причинах переворота. Его сторонники до сих пор утверждают, что народные депутаты РФ были избраны при коммунистическом Советском Союзе, поэтому их деятельность в независимой России была по существу не законна и они подлежали роспуску. На это можно указать, что и Ельцин тоже был избран президентом республики в составе СССР, а не как президент независимой страны. Далее всё время говорится, что российский парламент мешал реформам президента. В то время как, напротив, Съезд избрал Ельцина Председателем Верховного Совета, выведя его из политического небытия. Затем Съезд принял закон о введении поста президента и выдвинул Ельцина кандидатом в президенты. После чего парламент предоставил президенту чрезвычайные полномочия для проведения реформ. То есть, Ельцин как политический лидер состоялся только благодаря поддержке парламента и получил карт-бланш для благотворных преобразований. Только после того, как президент использовал свои чрезвычайные полномочиями не во благо страны: разрушил Союзное государство и развалил экономику, обездолил большинство жителей радикальными реформами, – парламентское большинство вынуждено было уйти в оппозицию «реформам». Именно крах реформ вынудил ельцинский режим пойти на силовой переворот, чтобы уничтожить мощную оппозицию в лице высшего органа государственной власти страны (каковым был Съезд народных депутатов), добиться безнаказанности и навязать стране жёстко авторитарный режим, защищающий новый правящий слой и компрадорский номеклатурно-олигархичекий капитализм.

Вспоминаются эпизоды в осаждённом Доме Советов после указа № 1400 21 сентября 1993 года. На первом заседании разогнанного Ельциным Съезда по электронной системе выпало выступать одним из первых. Я призвал депутатов исходить из реальных фактов: президент, безусловно, является узурпатором и совершил государственный переворот, но он, в отличие от Верховного Совета обладает рычагами власти. Поэтому Съезд должен отказаться от обличительных бездейственных деклараций и утопических призывов, а принимать решения, которые способны реально остановить беззаконие. В этом смысле я озвучил предварительно размноженный на нашей полиграфической технике РХДД, незадолго до этого завезенной в здание Верховного Совета, проект постановления Съезда. В нём предлагалась чрезвычайная концепция выхода из чрезвычайной ситуации. В первом пункте предлагалось назначить сроки одновременных досрочных выборов президента и народных депутатов. Во втором – вступить в переговоры с президентской стороной для разработки правовых основ досрочных выборов. В третьем – в случае отказа президента пойти на законные досрочные выборы квалифицировать его действия как государственный переворот, что является тягчайшим преступлением. В итоге предписывалось всем силовым структурам страны приступить к задержанию участников переворота. Я пытался сформулировать реальную концепцию выхода из кризиса – задать поле между альтернативами: президентским заговорщикам предлагалось мирное разрешение конфликта, отказом от этого они обнажали свои узурпаторские мотивы и потому на законных основаниях подлежали аресту. В ответ со всех сторон, в том числе и от своих коллег патриотов-государственников я услышал обвинения в том, что предлагаю вступать в переговоры с узурпаторами, которые находятся вне закона. То есть услышал очевидные, но политически беспомощные декларации политиков, призванных к спасению страны. Выступая затем каждый день, мне с помощью Олега Румянцева удалось убедить Съезд принять-таки решение о досрочных одновременных выборах, но сделано это было уже после силовой и информационной блокады Дома Советов, отчего за пределами колючей проволоки никто об этом решении узнать не мог.

Через несколько дней после переворота руководство Верховного Совета поручило мне провести переговоры с председателем Центрального банка Виктором Геращенко о том, чтобы банк перечислил Верховному Совету причитающиеся ему финансовые средства, без которых невозможна нормальная жизнедеятельность высшего органа государственной власти. Виктор Владимирович вышел из своего кабинета на лестничную клетку и сказал примерно следующее: если меня снимут, это не нужно и вам, только оставаясь здесь, я смогу как-то поддерживать вас, поэтому я могу срочно перечислить отпускные депутатов и сотрудников Верховного Совета, – это тоже приличные средства. На том и порешили. Но и за этот совершенно законный шаг «демократические» СМИ обвинили председателя ЦБ в предательстве.

До сих пор слышны слова о попытке коммуно-фашистского переворота, хотя об этом уже не прилично говорить. Примерно 25 сентября 1993 года ко мне в Доме Советов обратился знакомый американский тележурналист: как вы – демократ по убеждениям –  могли оказаться среди экстремистов и фашистов? Я спросил, где он видит таковых. Журналист показал на площадь перед Домом Советов. Мне пришлось указать на очевидные факты. Всегда и везде политические перевороты сопровождаются выплеском на улицы экстремизма. С той лишь разницей, что у нас не бьют витрин, не жгут автомобили, не избивают милицию, что, в обстоятельствах гораздо менее радикальных, уличная толпа делает всегда в «добропорядочной» Америке и Европе. И сегодня нужно признать объективное: вплоть до 3 октября при потоках лжи в средствах информации, полной блокаде с колючей проволокой (даже машины скорой помощи не пропускались), отключении всех средств жизнеобеспечения – в течение двухнедельной эскалации насилия тысячи защитников Дома Советов вели себя невиданно сдержанно. Далее я попросил журналиста указать мне хотя бы на одного депутата-экстремиста или фашиста. Или, хотя бы на одно экстремистское фашиствующее выступление депутатов, или такого рода постановление российского парламента. Ничего подобного американский журналист привести не мог, ибо депутаты в той ситуации проявили удивительную уравновешенность.

Никаким коммуно-фашизмом в депутатском корпусе не пахло. Другое дело, что происходящее у стен Белого Дома, как всегда в подобных обстоятельствах, было неуправляемо со стороны парламента. Откуда пришли и кому были выгодны отряды РНС Боркашёва с фашистской символикой марширующие у американского посольства и перед зарубежными телекамерами? То же и большевистские вопли агитбригады Ампилова. Как президентской пропаганде без таких провокаторов удалось бы убедить мир в коммуно-фашистском путче?

Один из примеров провокаций. За несколько дней до расстрела я подъехал к Краснопресненскому райисполкому, в котором был своего рода штаб той группы депутатов, которая осталась снаружи колючей проволоки вокруг Дома Советов. На моих глазах к райисполкому подбегает группа вооруженных до зубов молодых людей в камуфляже. Они ставят к стенке и разоружают милиционеров, наряд которых постоянно находился в машине при входе. Размахивая огромными «базуками» – ручными пулеметами, они поднимаются по этажам, обыскивая всех встречных. Я следом за ними вхожу в кабинет председателя райисполкома. Саша Краснов стоит за столом с большим количеством телефонов под дулами автоматов-пулеметов. Я называю себя и спрашиваю, в чём дело. Александр: «Виктор, они требуют, что я немедленно отдал распоряжение всем отделениями милиции района выдать им оружие. Во-первых, у меня нет на это никаких полномочий, и меня никто не послушает. Во-вторых, милиция в данный момент занимает нейтральную позицию, и подобная акция немедленно подтолкнёт её выступить против Верховного Совета. В общем, нам удалось убедить боркашёвцев (это были они), в бессмысленности требований». Это был не наивный патриотический энтузиазм, а хорошо продуманная провокация, и если бы она удалась, кровопролитие началось бы раньше. Кстати, никто из баркашёвцев не попался при  штурме Дома Советов, все вовремя ушли известными им подземными тропами или дырами в оцеплении.

Каждую годовщину расстрела собирают массовые митинги протеста коммунистические организации – КПРФ Зюганова и радикалы Ампилова, что тоже способствует распространению мифа о «коммунистическом перевороте». Но у КПРФ не было своей фракции среди депутатов, коммунисты не имели большого влияния в парламенте. У Дома Советов они были тоже далеко не в большинстве, заметна была только малочисленная, но крикливая группа Ампилова. Уже забылось, что перед расстрелом лидер коммунистов Зюганов выступил по центральным телевизионным каналам и призвал коммунистов покинуть Дом Советов и не выходить на улицы.

 

После того, как Дом Советов изолировали колючей проволокой, я старался в различных «горячих» точках предотвращать насилие. Увёл с митинга с площади у здания МИД большую группу в тот момент, когда ОМОН по команде явно шёл на расправу с людьми. Около двух часов через мегафон разоблачительно-призывными спичами гасил импульсы агрессии со стороны ОМОНа, одновременно организуя не панический отход под натиском вооружённого до зубов милицейского отряда. У Киевского вокзала я призвал народ разойтись и собраться на следующий день в другом месте. В другой раз я оказался возле метро Красопресненская, где перед милицейским заградительным кордоном собралась большая масса народа. Забрался на троллейбус, но без мегафона я безоружен. Обратился к людям с просьбой найти мегафон. Через полчаса какой-то бойкий парнишка принёс, а как это было, описал в своём дневнике белодомовского сидельца Хазбулатов:

Вскоре пошёл проливной дождь, но обстановка накалялась, люди заботливо передавали нам на троллейбус сухую одежду, зонтики. Я читал постановления Верховного Совета, противоборствующим сторонам вещал о ситуации, призывал ОМОН не проявлять насилия по отношению к своим согражданам. В результате нескольких часов «пропаганды» омоновцы начали размягчаться, поддались нашим уговорам и стали передавать в Дом Советов еду и лекарства. Дело шло к тому, что могли пропускать врачей. Далее поступила команда (цитируется по записи радиоперехвата):

Появилось несколько автобусов со свежим подразделением милиции, гораздо свирепее вооружённом и настроенном. Под руководством человека в штатском они стали оттеснять людей и окружали наш троллейбус. Пришлось спрыгнуть и вновь организовывать организованный отход под натиском ОМОНа. Несколько часов стена щитов по широкой улице теснила скандирующую толпу к станции метро 1905 года. Периодически некоторые горячие головы или провокаторы пытались бросать в ОМОН металлические трубы и булыжники – их приходилось осаживать. В другую сторону обращался с призывами не проявлять насилия к мирным людям, вышедшим на мирную демонстрацию. У метро прокричал, что мы честно выполнили свой гражданский долг и сейчас нужно уйти от столкновения с милицией в метро. Несколько молодых людей обозвали меня предателем. Я же ответил, что предательством было бы провоцировать гражданских людей к столкновению с вооруженным до зубов отрядом, явно готовым пойти на самые крутые меры. Кровавые столкновения могли начаться раньше 3 октября…

 

Конечно, у депутатов было много ошибок, слабости, глупостей. Но где и когда в радикальной ситуации, в которую вогнал страну указ № 1400, было иначе? Да, решение об одновременных досрочных выборах президента и парламента нужно было принять в первый же день заседания Съезда (как настаивал я и Олег Румянцев), а не через неделю, когда об этом уже никто не узнал, ибо информационная блокада была полная. (Гайдар в очередную годовщину лгал на страницах «НГ»: депутатов пришлось разогнать потому, что они не соглашались на одновременные выборы.)

Действительно, руководители Съезда проявили отсутствие политической и государственной мудрости. Примерно 27 сентября я принес руководству Верховного Совета проект постановления Съезда, в котором предлагалась одна из возможных (я убежден и поныне) моделей мирного урегулирования конфликта властей. Предлагал решением Съезда сформировать Конституционную Ассамблею. Задача такого рода экстраординарного органа (а ситуация и требовала только неординарных решений): разработка и принятие конституционных законов об одновременных выборах президента и парламента. Роль Верхней палаты Собрания мог выполнить Конституционный Суд, задача которого в ситуации остаточной законности найти границы допустимого в правовом смысле для выхода из чрезвычайной ситуации. Нижнюю палату предлагалось сформировать паритетно из представителей народных депутатов России и глав субъектов Федерации. Понятно, что это предложение, помимо всего, позволяло увеличить степень влияния Съезда, привлекая на свою сторону Конституционный Суд и губернаторов, которые в этот момент в помещении Конституционного Суда собрались на Совет Федерации, – как раз для поисков выхода из политического кризиса.

Председатель Верховного Совета Хасбулатов сжёг мой проект на свече (которая была единственным источником освещения) и дружески посоветовал никому об это не говорить, так как мы уже имеем одних узурпаторов, а эта затея превращает в узурпаторов и региональных руководителей. На мой вопрос: отцы-командиры, что прикажете делать? – я получил ответ: не рыпаться и ждать. Дождались известно чего. Лидеры противостояния президенту мало соответствовали трагической ситуации и безвольно отдавались революционной стихии, которая умело направлялась профессиональными провокаторами. Сначала был двухнедельный концлагерь, устроенный президентской властью парламенту страны, затем выстрелы с в защитников Дома Советов из мэрии, и только затем возгласы Руцкого о захвате Останкина – вслед бросившейся туда толпе.

Сознавая приближающуюся кровавую расправу, я предпринимал попытки поспособствовать началу переговоров. Из Конституционного Суда позвонил митрополиту Кириллу и призвал срочно начать переговоры, а посредником может быть только Патриархия. Он сказал, что сегодня руководители РПЦ встречаются с президентом, но до этого хотели бы встретиться с председателями палат Верховного Совета Абдулатиповым и Соколовым. Я отвез их из Конституционного суда в Данилов монастырь, где был оговорен формат переговоров, начавшихся на следующий день. В переговорах участвовала делегация, представленная находящимися в Доме Советов, а я оказался за пределами колючей проволоки и потому непосредственно в переговорах участия не принимал. Запомнился эпизод, когда после многочасовых сидений в холл вышел заместитель председателя Верховного Совета Воронин и сказал мне, что достигнуто соглашение, которое сейчас перепечатывается, после чего оно будет подписано: демилитаризация ситуации вокруг Дома Советов, частичное снятие блокады – пропуск в Дом Советов корреспондентов, продовольствия, включение водопровода, начало переговоров о разрешении политической ситуации. После этих разумных тезисов он добавил: а завтра соберётся народ и – на Кремль… (ёщё пример роковой неадекватности). Впоследствии депутат Валентина Домнина рассказывала, что в последний момент перед подписанием соглашения о перемирии Филатов сказал Лужкову, что президент не примет это соглашение, ибо оно узаконивает депутатов. Представители президента покинули переговоры, но средства массовой дезинформации объявили о том, что переговоры были прерваны по вине народных депутатов.

Танковый расстрел Дома Советов, к которому вынудил Ельцин армию, выплеснул на улицы столицы инфернальные силы. Самое страшное в том, что верховная власть не только разрешила, но и призвала к массовым убийствам, во многом организовала их. Как рассказывал впоследствии руководитель группы «Альфа», Ельцин приказал расстрелять в Доме Советов всех депутатов, приказал Коржакову пристрелить Хазбулатова и Руцкого. Слава Богу, «Альфа» не выполнила приказ, напротив, способствовала мирному выводу депутатов им многих защитников из Дома Советов. В прессе писали о сотне снайперов (собранных Коржаковым по стране и за её пределами), которые отстреливали обе противостоящие стороны и мирных жителей, чтобы взнуздать конфликт и вынудить спецназ к штурму Белого Дома. При этом со стороны Дома Советов не было ни одного выстрела, которым кто-либо был ранен или убит. Беззаконие власти мгновенно отозвалось разнузданием звериных инстинктов у тех, кто не чувствует Бога в душе. Толпы мирных жителей глазели на расстрел и рукоплескали танковым залпам. Штурмовые отряды, сформированные из армейских выродков, спецслужб, а также частных охранных фирм, при первом запахе крови мгновенно расчеловечились и устроили кровавую бойню.

Инфернальную атмосферу вокруг Дома Советов отражает фрагмент расшифровки милицейского радио-эфира в ночь на 4 октября 1993 года:

Вооруженные подонки расстреливали людей у бетонных стен стадиона, в подвалах, в укромных местах окрестностей Дома Советов избивали и пристреливали попавшихся безоружных, охотились за мелькающими в окнах жителями. Особенно усердствовали анонимные профессионалы, как впоследствии писали газеты - «снайперы Коржакова».  Установлено около тысячи убитых. Сотни родителей с портретами расстрелянных молодых людей являлись на каждую годовщину к поминальному Кресту возле Дома Советов. А сколько убитых было сожжено в столичных моргах?! Мой друг, прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры Володя Соловьёв бросил в радио-эфире короткую фразу, которая всё во мне перевернула. Ведущий передачи спросил: что заставляет его так ретиво отстаивать свою позицию. Он ответил: после того, как я увидел около Белого Дома окровавленные машины с телами молодых людей, меня ничто не заставит говорить или делать что-либо противное своим убеждениям. И никто за это не понес никакой ответственности!

Никакие ошибки белодомовцев, все провокации вокруг не оправдывают массовую кровавую бойню. Через два дня после расстрела Дома Советов я имел возможность спросить советника президента Сергея Станкевича: без споров – кто виноват, кто прав, что законно или нет, – зачем же танками, зачем столько крови, если своих целей вы могли достичь менее жестокими средствами, например, усыпляющими газами? Ответ я получил искренний: это – акция устрашения для сохранения порядка и единства России, ибо теперь никто и пикнуть не посмеет, особенно руководители регионов.

Столичная интеллигенция и поребовала от президента перманентного устрашения, называя это демократией. После кровавого расстрела Дома Советов группа московских интеллектуалов в своём обращении, видимо, устыдясь своей слабости («нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми»), так определила самое «грозное» в происходящем: «И “ведьмы”, а вернее – красно-коричневые оборотни, наглея от безнаказанности, оклеивали на глазах милиции стены своими ядовитыми листками, грозно оскорбляли народ, государство, его законных руководителей, сладострастно объясняя, как именно они будут всех нас вешать… Хватит говорить… Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли её продемонстрировать нашей юной… демократии?» Пушечной демонстрации и расстрелов сотен молодых людей оказалось недостаточно, требовали чего-то более радикального.

И доныне одни из них заклинают, что благодаря кровавой расправе над политическими оппонентами шаг к демократии мы сделали, другие же убеждены, что тогда поступили правильно, хотя и признают, что ни к какой демократии это не привело. И никаких тебе мальчиков кровавых в глазах – всё та же классовая ненависть застит взор! Впоследствии только у Юрия Давыдова хватило мужества признаться: «Мне не следовало пользоваться правом на глупость». У авторов обращения проявлялась не только глупость. Самые известные из подписантов впоследствии не защищали свои расстрельные призывы (Белла Ахмадулина, Василь Быков, Даниил Гранин, Дмитрий Лихачев, Булат Окуджава, Виктор Астафьев). Один из печальных итогов того времени: обе стороны хуже, ибо ещё не сформировалась новая политическая элита России.

 

В результате кровавого государственного переворота октября 1993 года и навязывания авторитарной конституции окончательно сформировался авторитарный ельцинский режим. У Дома Советов столкнулись следующие силы.

Переворот организовывали или поддерживали: столичная правящая номенклатура; структуры торгового и финансового капитала, связанные коррупцией с номенклатурой (компрадорская буржуазия) и их охранные отряды; криминальные структуры и их боевики; либеральная интеллигенция, идеологически обрабатывающая общество; западные политические лидеры, общественность, финансовые круги, одобряющие действия Ельцина и помогающие ему – проельцинская пропаганда западных средств массовой информации. В российской прессе неоднократно писалось об участии в событиях снайперов, привлеченных Коржаковым из-за рубежа (официальная пропаганда называла их «снайперами Руцкого»). Различные силы объединяло стремление сохранить режим, предоставляющий невиданные возможности обогащения и контроля над Россией. Многих побуждала к действиям боязнь правосудия.

По другую сторону баррикад, внутри Дома Советов, были представлены следующие социальные и политические группы. Большинство депутатов выражало интересы директорского и управленческого корпуса – производственного капитала, который по своей природе ориентирован государственно. Была там и часть номенклатуры, по тем или иным причинам выброшенная из сферы распределения власти и богатства. Среди депутатов было небольшое количество патриотов-государственников, своего рода идеалистов – носителей патриотической государственной идеи; на этот момент они были разобщены, имели малую общественную поддержку, ибо национальная идеология была недоступна широкой общественности и дискредитирована средствами информации. Всех объединяло стремление противостоять разгулу беззакония, развалу и расхищению страны, защита собственных жизненных интересов, которые не совпадали с курсом режима. Большой разброс групповых интересов был причиной аморфности решений Съезда и руководства Верховного Совета, неспособности к оперативным адекватным ситуации действиям.

Вокруг Дома Советов собрались разношерстные элементы: представители обездоленных, деклассированных и обозленных слоёв, большей частью не объединенные никакими политическими организациями; коммунистические организации различных оттенков, стремящиеся к восстановлению коммунистического Советского Союза; малочисленные патриотические организации и многочисленные патриотически настроенные граждане, защищающие российский парламент как рубеж сопротивления антинациональному режиму, а не потому, что он выражал их интересы. Помимо этого, возле Дома Советов было множество провокационных групп, руководимых спецслужбами. Всё вместе это представляло пёструю толпу, своими лозунгами и действиями не внушающую доверия равнодушному обывателю.

До кровавой развязки стремились быть нейтральными региональные политические элиты, армия и силовые структуры, а также большая часть общества. Инициативы Патриархии об умиротворении сторон власть использовала в качестве идеологической завесы, скрывающей её цели и действия. Полной блокадой Дома Советов, оголтелой информационной пропагандой, чередой кровавых провокаций сторонникам Ельцина удалось внушить обществу миф о многочисленных вооруженных «коммуно-фашистских» отрядах в Белом Доме, являющихся угрозой общественной безопасности. Способствовали этому и провокационные маршировки перед телекамерами отрядов праворадикалов с фашистской символикой, провокационное нападение на здание штаба СНГ левых радикалов «Союза офицеров» Терехова. В результате с огромными усилиями Ельцину удалось вынудить армейское руководство подавить сопротивление. Невиданный в цивилизованных государствах расстрел законного парламента из танков и кровавая расправа над его защитниками понадобились Ельцину для запугивания общества и оппозиционных политических сил. Свирепая акция устрашения во многом достигла своих целей: региональные лидеры, многие колеблющиеся политики поспешили продемонстрировать лояльность победителю.

Конституция была навязана на референдуме декабря 1993 года при нарушении закона о референдуме. Не собрала она, как теперь известно, и необходимого количества голосов, соответствующего указу Ельцина о референдуме. На выборах в Федеральное собрание были выбиты из борьбы патриотические некоммунистические организации. Ряд их лидеров был арестован, у них изымали помещения, отключали телефоны, перекрывали возможности финансирования предвыборной кампании, их активистов в разных городах милиция задерживала при сборе подписей, они не допускались к государственным радио и телевидению, по которым шла интенсивная дискредитация их деятельности.

В то же время были предоставлены все возможности для предвыборной кампании Жириновского, который получил голоса многочисленных избирателей-патриотов, так как все остальные патриотические объединения не были допущены к выборам. Общество оказалось неспособным противостоять губительным действиям режима потому, что в народе, измученном десятилетиями репрессий и подавления, ещё не восстановилась историческая память, не возродилось национальное самосознание, не пробудилась национальная воля. Создав безвластную Думу, сформировав марионеточную оппозицию, полностью контролируя правительство, команда Ельцина развязала себе руки. Но с этого началась жёсткая борьба различных кланов в правящей олигархии, что и определило многие последующие события.

Главный вывод из всего этого недоступен не только авторам обращения либеральной интеллигенции к президенту, но и многим современным радикал-демократам. Нормально, что в обществе ведётся политическая борьба и даже конфронтация. Нормально, что все мы придерживаемся различных политических взглядов. Патология начинается в тот момент, когда ради своих целей вожди превращаются в палачей. Ещё более патологично, когда люди, называющие себя интеллигенцией, пытаются всех убедить, что альтернативы кровавому разгрому быть не могло. Выбор был и в те дни, он был совершен со всей определённостью: большинство сегодняшних реалий, которые так не нравятся и демократам-обращенцам, являются роковым следствием кровавой акции насилия. Если демократией называть расстрел безусых юношей на стадионе, тогда что такое фашизм? До сего дня русская либеральная интеллигенция, презиравшая Лескова, не подававшая руки Достоевскому, подарившая России три революции, – остаётся верна своей исторической безответственности перед судьбой России.

 

 

 

Инициатива создания Российского христианского демократического движения (РХДД) принадлежит издателям журнала русской христианской культуры «Выбор» (Глеб Анищенко и Виктор Аксючиц). Православная общественность, которая консолидировалась вокруг журнала, и стала основой Движения. Первая публичная декларация платформы РХДД состоялась весной 1990 года на Первом Съезде народных депутатов РСФСР в моей речи в качестве кандидата в председатели Верховного Совета. Трансляция этого выступления в средствах массовой информации позволила людям в различных городах страны объединиться на общей программе для создания христианского движения.

В начале нашей законотворческой деятельность среди народных депутатов РСФСР христианских демократов было двое. Но вскоре депутатская группа РХДД выросла до 18 человек. В ходе выполнения программы РХДД нам удалось инициировать создание в Верховном Совете Комитета по Свободе совести и возглавить его. В Комитете были подготовлены и приняты Верховным Советом  закон «О свободе вероисповеданий», Постановления Верховного Совета об отмене репрессивных ленинско-сталинских декретов о религии и Церкви (в том числе и декрет об изъятии церковных ценностей и имущества), об официальном объявлении дня Рождества Христова общероссийским выходным днем. Вскоре после этого был распущен Совет по делам религий в РСФСР, впервые религиозные организации обрели статус юридического лица, разрешалось публичное церковное служение, миссионерская, благотворительная, просветительская деятельность религиозных общин. Под влиянием закона РСФСР был изменен к лучшему и принимаемый Верховным Советом СССР закон «О свободе совести». Демонтаж системы государственного атеизма раскрепостил религиозную энергию народа: за несколько лет в стране были восстановлены тысячи новых храмов, десятки монастырей. При этом новые храмы оказывались полными народа, что свидетельствовало о возврате к вере миллионов людей.

Реформистские инициативы РХДД споткнулись на проблеме возвращения церковной собственности. Разработчики нового законодательства исходили из того, что после отмены декретов от изъятия церковной собственности логично будет принять правовой акт о возвращении её Церкви. К тому же разгромленная Русская Православная Церковь, в отличие от других конфессий не имеющая материальной поддержки из-за рубежа, нуждалась в средствах для восстановления обширной церковной деятельности; таковым ресурсом могла стать возвращенная церковная собственность. Но добиться возвращения храмов и имущества в собственность религиозных организаций не удалось. В этом вопросе столкнулись мощные материальные интересы различных групп. И коммунисты, и демократы сошлись на том, что реституция недопустима ни в каких формах. Хотя есть правовые основания рассматривать возвращение церковной собственности вне проблемы «реституции». Нерешенность этой проблемы и поныне является серьезной помехой для религиозного возрождения в России.

Понятно, что закон «О свободе вероисповеданий» создавался для РСФСР как республики в составе СССР. Когда же Союзное государство было разрушено, закон не мог защитить общество и граждан от псевдорелигиозной и антиправославной экспансии из-за рубежа. Поэтому летом 1993 года Верховным Советом России был принят новый закон «О свободе совести», который упорядочивал деятельность зарубежных религиозных организаций в стране и пресекал преступную деятельность разнообразных псевдорелигиозных сект. Но под давлением из-за рубежа и со стороны доморощенных радикал демократов Президент дважды накладывал на закон вето. Третий раз отменить президентское вето не позволил октябрьский переворот 1993 года. Можно себе представить, насколько меньше принесли бы бед обществу античеловеческие секты Аум-Сенрикё, Белое Братство, Муна, Хабарда и прочие, если бы закон был принят в 1993, а не в 1997 году.

 

В политической сфере деятельность РХДД оказалась менее плодотворной, чем в законотворческой. Здравая позиция христианских политиков оказывалась гласом вопиющего в пустыне - политическая элита вся была коммунистической формации и сохраняла большевистский менталитет и радикализм. Пришлось оппонировать и слева – коммунистам, и справа – либерал-большевикам. В августе 1991 года члены РХДД были среди защитников Дома Советов, ибо понимали, что коммунистический реванш погубит страну. Но в октябре 1993 года лидерам РХДД вновь пришлось защищать Дом Советов, Конституцию, теперь уже от ельцинского переворота. В самом Верховном Совете они были в оппозиции к его руководству. Так, например, на первом же заседании Съезда 20 августа я предложил принять решение о досрочных и одновременных выборах президента и народных депутатов. Но все были одурманены противостоянием и догмами: «С узурпаторами нужно разговаривать только языком силы…». Решение о досрочных одновременных выборах было всё же принято Съездом через неделю после переворота, но тогда о нём из-за колючей проволоки, опоясывавшей Дом Советов, и информационной блокады мир уже не узнал.

Чувство, что находишься среди одержимых, не покидало меня всё время пребывания в большой политике. На заседании Верховного Совета в декабре 1991 года при ратификации Беловежских соглашений только несколько человек сохраняли здравомыслие и предупреждали о катастрофических последствиях переворота. Но и демократы, и коммунисты – все требовали прекращения прений: «Хватит болтать» – и немедленного голосования. В тот день на встрече Президента с лидерами политических партий мне и моему другу Глебу Анищенко пришлось назвать происходящее конституционным переворотом и предупредить о последствиях: развал Союза будет стимулировать борьбу за сепаратизм автономных республик; разрушение единой экономики подорвет основы для реформ; развал союзной армии приведёт к расхищению вооружений и кровавым конфликтам, распространению оружия массового поражения...  Президент четыре раза стукнул по столу кулаком со словами, что не допустит никакого сепаратизма, особенно в Чечне... Но Ельцин нас не прерывал – оскорбляли нас и пытались заставить молчать наши «демократы». С этого момента РХДД стали клеймить «красно-коричневыми». Это резко усилилось после нашей критики с позиций социальной рыночной экономики гайдаровской псевдолиберализации и чубайсовской антинародной приватизации. Мы были последователями германского реформатора Людвига Экхарда и понимали, что деятельность Гайдара противоположна тому, что делал Экхард.

В 1992 году РХДД пыталось создать широкую некоммунистическую оппозицию. В феврале в Москве был созван Конгресс гражданских и патриотических сил – около трёх тысяч человек со всей страны. Провокаторы из «Памяти» Васильева пытались силой согнать президиум заседания, но вечерние новости сообщили, что Аксючиц и Васильев созвали Конгресс коммуно-фашистов… РХДД никогда не вступало в блоки с коммунистами. Другое дело, что нашим депутатам в Верховном Совете приходилось участвовать в широкой оппозиционной коалиции: если коммунисты называли черное – чёрным, наш антикоммунизм не давал нам оснований называть черное белым. По существу, с самого начала именно патриотическая демократическая альтернатива была реально опасной для режима номенклатурного компрадорского капитализма, и поэтому нас громили всеми средствами массовой дезинформации. После расстрела Верховного Совета в 1993 году было сделано все, чтобы некоммунистические патриотические организации не прошли выборы в Думу. На наше место властью был выведен господин Жириновский – известно, с какими целями и заданием. Отныне мы были приговорены к политической маргинализации.

Несколько слов о сотрудничестве с христианскими демократами Запада, которое начиналось почти феерично. Поездки по Европе и Америке, сотрудничество с Интернационалом христианской демократии, участие в съездах ХДС, ХСС Германии, консерваторов в Великобритании, встречи с Колем, Андреоти, Президентом Америки... Но 18 августа 1991 года – за день до Путча – в зале Совета национальностей Дома Советов прошла конференция РХДД, в которой принимала участие солидная делегация из Европы: генеральный секретарь Интернационала христианской демократии Андре Луи, генеральный секретарь бельгийской христианской демократической партии Делякруа (впоследствии ставший министром обороны Бельгии) и др. Они воочию убедились, что российские христианские демократы – государственники, как, впрочем, и все солидные политики в их странах. Но оказалось, что наших коллег на Западе интересовала не столько борьба с коммунизмом, сколько свержение России. В конце августа я получил письмо от Андре Луи, в котором было сказано, что в Европе нас будут считать демократами, и окажут всяческую помощь только при условиях: РХДД поддерживает борьбу за государственный суверенитет всех народов «Советской империи», даже самых маленьких; РХДД поддерживает религиозных миссионеров с Запада. Понятно, что мы – патриоты и государственники-демократы – не были способны участвовать в развале страны и поддерживать прозелитизм Прозелиты – (евр.) чужеземцы, иностранцы, пришельцы. – вытеснение Православия из исторического ареала. Поэтому очень скоро и на Западе нас зачислили в коммуно-фашисты. Мне известно, что летом 1993 года в Ватикане состоялось совещание представителей христианско-демократических партий Европы, где обсуждалось будущее христианской демократии в России. Совещание пришло к выводу, что все ХДС-ы и их лидеры в России маловлиятельны. Единственно действенная организация – РХДД – скатилась к «имперским позициям». Поэтому на Ватиканском совете было принято решение: поддержать действующие демократические партии с тем, чтобы затем приблизить их к христианской демократии и, в конце концов, перепрофилировать и переназвать. В девяностые годы партийный фонд ХДС Германии оказывал помощь «Наш дом – Россия» и «Яблоко», а ХСС – политическим организациям генерала Лебедя.

В политике, где невозможно без компромиссов, мы шли на них только в той степени, в какой допускали наши принципы. Объективные причины неудач таких партий, как наша, в том, что в России нет социальной базы для многопартийности – сложившегося среднего класса. Христианская демократия в России не закрепилась и потому, что православная общественность политически совершенно поляризована – от поддержки коммунистов до голосования за Гайдара. Субъективные причины наших поражений нам тоже известны: мы не могли участвовать в разорении страны - ни в структурах власти, ни в ручной «системной оппозиции».

 

 

Первая Чеченская война (конец 1994 – начало 1996 г.)

 

Развязывание в 1994 году чеченской кампании менее всего мотивировано национальными нуждами. В ней столкнулись интересы различных кланов российской номенклатуры, а также криминального слоя в борьбе за перераспределение политических и финансовых ресурсов. Два незаконных режима и их президенты решились померяться силой в разделе сфер влияния. Это подтверждается предысторией конфликта. Ельцинский режим сформировался на развале российской государственности и неизменно покровительствовал независимости автономных республик («берите суверенитета, сколько можете проглотить»), сделал патриотизм бранным словом. Кремлевские хозяева вооружили Дудаева, хотя профессиональные политики и военные понимали неотвратимость использования оружия против России и мирных людей. В 1992 году российские власти предоставили дудаевскому режиму, который Съездом народных депутатов России был квалифицирован как незаконный, около трёх миллиардов рублей наличностью. Московские чиноначальники участвовали через посредничество грозненского режима в расхищении несметных богатств и связаны с ним круговой порукой коррупции, ибо по российским трубопроводам и железным дорогам грозненская нефть перегонялась за кордон, через Государственный банк осуществлялись многомиллиардные авантюры с авизо.

Антинациональная природа ельцинского режима проявилась и в чеченской операции. Государство было вправе всей своей мощью блокировать зоны бедствия и вооруженных преступных формирований: российской армии перекрыть границы Чеченской республики, движение транспорта, всякое поступление оружия, наемников, отключить энергообеспечение и ультимативно потребовать разоружения, добиться проведения через несколько месяцев выборов. Тем самым не усиливать, а ограничивать возможности незаконного режима и поддерживать здоровые силы в самой Чечне. Безусловно, что трудности и жертвы при этом были бы несравненно меньшими, чем потребовала война.

Но кампания началась с провокационных «тайных» операций, которые и могли закончиться только полным провалом, гибелью неподготовленных военнослужащих, публичной дискредитацией армии попавшими в плен солдатами, воодушевлением дудаевцев победой. Когда же официально ввели войска, то всё было сделано для того, чтобы дудаевские формирования успели довооружиться, пополнить ряды зарубежными военными специалистами, построить линии обороны. В бой с чеченскими боевиками были брошены необученные юнцы, а не призванные для такого рода акций профессионалы. Осуществлялись чудовищные по идиотизму и жестокости танковые атаки Грозного, бомбились и обстреливались кварталы с мирным населением, что превращало оставшихся в живых в смертельных врагов российской армии. Дудаев узнавал о предстоящих операциях раньше, чем российские штабы. Тем, что боевики выпускались в горы на заранее подготовленные базы, создавались предпосылки для гражданской войны.

Это трагическое нагромождение фактов невозможно объяснить только невезением, халатностью одних, некомпетентностью других. В большинстве своём действия властей оказались контрпродуктивными – достигались результаты, противоположные наведению порядка в регионе и сохранению единства России. Вопреки преступной политической воле российские солдаты и офицеры мужественно выполняли свой долг. Вопреки страшной очевидности оставались в Чечне люди, которые не прокляли Россию и продолжали видеть в ней единственный свой дом.

«Демократы» не упустили возможность использовать чеченскую трагедию для очередного удара по российской государственности. Контролируемые ими средства массовой дезинформации развернули кампанию лжи, шельмования любых авторитетов, если они оказывались помехой в развале России. Формировались образы новых кумиров, внедряющих разложение, распад остатков государства. Главная задача при этом – максимально дискредитировать, добить армию и силовые структуры.

Чеченская трагедия имела ряд разрушительных последствий. На Северном Кавказе создается зона партизанской войны, канал вооружения из-за рубежа преступных группировок. Дан новый импульс суверенизации в регионах РФ, ибо вместо акции устрашения были продемонстрированы недееспособность кремлевской власти и деморализованность силовых структур государства. Российская армия была демонстративно унижена, что усиливало процесс её развала и, вместе с тем, болезненной её политизации и поляризации. Ускоряется экономическая дестабилизация и инфляция в России. За рубежом усиливаются антироссийские настроения: стимулируется формирование антирусского фронта в исламских странах, идёт усиление НАТО и ускорение приема в него восточноевропейских государств, уменьшение и без того мизерной финансовой поддержки экономических «реформ» в России. Стимулируется всплеск жёсткой борьбы различных групп номенклатуры, столичных и региональных элит, борьбы, не имеющей победителей, но усугубляющей катастрофу, провоцирующей социальные потрясения.

Итак, действия ельцинского режима совместно с «противодействиями» «демократов» вновь запустили маховик развала государства, подобно тому, как в феврале 1991 года в Вильнюсе спровоцировали распад СССР. Поглотит ли Россию чеченская воронка? – это всё ещё зависит от гражданской ответственности и мужества патриотичеси ориентированной части общества. Критерий действий и оценок всех политических сил в обстановке угрозы общенациональной катастрофы, должен быть один – защита российской государственности. Всё менее вероятным, но возможным остается спасительный шанс для мирного прихода к власти национальных патриотических сил. Вместе с тем, ещё не исключено, что и в партии власти могут пробиться силы, которые будут вынуждены во имя самосохранения установить режим национальной диктатуры, который медленно, с огромными трудностями, но развернет Россию к государственному возрождению.

 

 

 

В начале девяностых судорожные попытки создания нового правящего слоя («либерализацией» цен и «народной» приватизацией) привели к формированию номенклатурного капитализма. Затем бюрократия, захватившая основные богатства страны, создает родственные финансовые и коммерческие структуры – к середине девяностых формируется уклад олигархического капитализма. Олигархи назначались чиновниками из родственных сфер, в основном из бывшего комсомольского актива. Одновременно в новую систему интенсивно интегрировался криминальный капитал. Бесконечные номенклатурно-олигархические войны за раздел и передел собственности не мешали новому правящему слою объединяться всякий раз, когда возникала угроза его существованию. Таковое единство было продемонстрировано при расстреле Верховного Совета в октябре 1993 года и в президентских выборах 1996 года. Затем оно проявлялось в перманентном подавлении возможных конкурентов – представителей малого и среднего бизнеса – носителей формации народного капитализма.

Крах либерал-большевистских реформ становится всё более очевидным, в том числе и для думающих людей Запада. В начале 2000-х годов американский экономист, лауреат нобелевской премии Джозеф Стиглиц так охарактеризует итоги девяностых годов. «Россия получила совсем не то, что обещали ей сторонники рыночной экономики или на что она надеялась. Для большинства населения бывшего Советского Союза экономическая жизнь при капитализме оказалась даже хуже, чем предостерегали их прежние коммунистические лидеры. Перспективы на будущее мрачны. Средний класс уничтожен, создана система кланово-мафиозного капитализма. Единственное достижение – возникновение демократии с реальными свободами, в том числе свободной СМИ, – представляется хрупким… Хотя те, кто живёт в России, должны нести за случившееся значительную часть ответственности, частично вина ложится и на западных советников, особенно из США и МВФ, так стремительно ворвавшихся в Россию с проповедью свободного рынка. Как бы то ни было, именно они обеспечили поддержку тем, кто повел Россию и многие другие экономики по новому пути, проповедуя новую религию – рыночный фундаментализм в качестве заменителя старой – марксизма, оказавшегося несостоятельным».

К концу девяностых годов России настоятельно необходима формация политиков, сочетающих либерализм в экономике и государственность в политике – эффективную рыночную экономику и сильное социальное государство. Но эти реалии размежеваны. Те, кто считают себя государственниками, оказываются апологетами распределительной экономики, которая по природе своей не может быть эффективной, а значит, не облагоденствует общество и не укрепит государство. «Государственникам» от коммунизма можно напомнить: не рухнул бы СССР в жёстком соревновании с Западом, если бы не сгнил изнутри. Либерал-радикалы же сильно преуспели в разрушении государства. Остаются последние шансы спасительного курса для страны: начать эффективные рыночные реформы и возродить социальное призвание государства.

Распределительная система номенклатурного капитализма обрекает страну на номенклатурно-олигархический застой. Высочайшие налоги не допускают конкурентов-рыночников к распределению национального богатства при приватизации. Олигархи и монополии налогов не платят, ибо это «свои», а мелкий и средний бизнес вытеснен в теневой сектор экономики.

Резкое снижение налогового бремени (наряду с сопряженными мерами) могло бы легализовать солидные капиталы и многочисленные кадры мелкого и среднего предпринимательства, стимулировало бы отечественное производство, изменило бы социальную ситуацию в стране. Кроме того, резкое понижение налогов и сокращение их количества способствовало бы выходу из «тени» значительной части работающей экономики, что на деле привело бы не к уменьшению, а к увеличению общих поступлений в бюджет.

Образно положение выглядело так: наверху пирамиды власти карточный стол, игроки определились и держат все карты в руках. Но при этом не играют (ибо не умеют и не хотят учиться), а хватают, пихаются, выплескивают на конкурентов ушаты компроматов, а то и отстреливаются, подкладывают друг другу бомбы. Наиболее циничные и умные понимали, что дальнейшая суета закончится плачевно для всех. Выход был только в том, чтобы резко расширить состав игроков и начать, наконец, подлинную игру. Это рискованно (ибо рынок, прежде всего, риск), но риск потери всего в случае потери власти или риск потери самой жизни – ещё менее привлекателен. Новички более искушены в правилах игры, ибо для бизнеса нужны иные навыки, нежели для захвата капитала силой. Однако у номенклатуры остаются все козыри в руках (первоначальное накопление ею монополизировано), но своя жизнь дороже, поэтому лучше сменить полный беспредел хоть на какие-то гарантии. Если не благосостояние народа, не интересы общества или государства, то шкурный интерес вынуждает наиболее дальновидных из власть имущих на меры, спасительные для них, но и дающие какие-то выгоды обществу.

Этим объясняется тот факт, что младореформаторы в правительстве Черномырдина с 1997 года пытались трансформировать беспредельное расхищение государственной собственности чиновничеством и олигархами в цивилизованные формы приватизации. Была пресечена попытка руководства РАО «Газпром» присвоить большую часть государственной доли акций крупнейшей в мире корпорации. Залоговые аукционы лета 1997 года впервые проводились, хоть в какой-то степени, открыто и на законных основаниях, что вызвало агрессивную атаку неудовлетворенных олигархических структур, сопровождавшуюся кампанией компроматов против младореформаторкого крыла в Правительстве. В октябре 1997 года Первые Вице-премьеры правительства Анатолий Чубайс и Борис немцов обратились к президенту Ельцину с конфиденциальным письмом, в котором предлагали программу народного капитализма: «Мы не можем допустить, чтобы российский капитализм, уже преодолевший свои первоначальные, “дикие” формы, успел переродиться в олигархический, антинародный. На смену «бандитскому» капитализму в России должен придти демократический, поистине “народный капитализм”, выгодный большинству россиян. На месте немногочисленных “новых русских» должен вырасти многомиллионный “средний класс”. Мы понимаем “Народный капитализм” для России как: общество равных возможностей, общество без “кричащих” богатства и нищеты; общество, в котором главным фактором стабильности является широкий “средний класс”; новый экономический и общественный порядок, который выгоден абсолютному большинству россиян; общество, в котором интересы крупного, среднего и мелкого капитала сбалансированы таким образом, чтобы обеспечить неуклонный экономический рост… Для решения этой качественно новой задачи недостаточно простой корректировки реформ. Нужна целостная программная политика – “Новый курс для Новой России”, сравнимый разве что с “новым курсом” Ф.Рузвельта, который сумел преодолеть “великую депрессию” 1929-33 гг. и вошел в мировую историю как патриарх и зачинатель американского “экономического рая”… В отличие от множества идеологических платформ оппозиции, “Новый курс” Президента Ельцина будет опираться не на лозунги и пустые обещания, а на конкретную программу действий Правительства; на реальные меры по изменению финансовых, налоговых и административных отношений». Против смертельной угрозы сплотились чиновничество и олигархия, и «Новый курс для новой России» так и остался на бумаге.

В этих условиях коммунистическая оппозиция не превратилась в реальную левую политическую силу. Благодаря распределительному менталитету и аппаратному опыту она вписалась в систему власти, борясь за доступ к распределителям (системная оппозиция). Если правые (либералы) призваны к созданию условий для обогащения меньшинства и роста благосостояния большинства, то задача левых (социалистов и социал-демократов) – ограничивать аппетиты богатых, корректировать стихию рынка элементами перераспределения в пользу тех, кто не способен выдержать напряженного соперничества. У нас же правые – в распределительном ажиотаже, а левые – не во главе растущего социального протеста, а в суете около власти. И те и другие не выражают ничьих жизненных интересов, кроме собственных. Другой элиты в стране нет и не могло быть – коммунистические десятилетия воспитали номенклатуру, которая в решающие моменты способна продать всех и продаться. В огненном тигле выплавляется в России новый правящий слой.

Мощный инстинкт самосохранения подсказал дряхлеющему Ельцину единственный выход для него и его близких, который оказался выходом и для страны: досрочно передать власть тому, кто будет способен обеспечить безопасность «семье», сохранить доброе имя первого президента России в истории, для чего придется исправить самые болезненные ошибки ельцинского руководства. Это в свою очередь диктует неизбежные изменения политического курса власти. Так на политической арене неожиданно для всех появляется Путин, который персонифицирует новое поколение российских политиков, призванных перейти от разрушения коммунистической системы вместе с Россией к воссозданию российского государства.

 

 

 

Начиная с августа 1991 года дух идеократии меняет тактику: при невозможности дальнейшего паразитирования на русской государственности он нацелен на разрушение русского национально-государственного организма и разложение русского народа-государствообразователя. Для этого пришлось пожертвовать коммунистической идеологией. В этот переломный момент когорте разрушителей вновь протягивается рука помощи извне. Когда рухнул железный занавес, обнаружилось, насколько ослаблены за десятилетия коммунистического режима духовные силы народа и как антиправославные силы подпирали коммунизм в борьбе с русским национально-государственным организмом. Вскрылась тайна противоестественного, казалось бы, сочетания русофобии и коммунизмофилии: Запад всегда боролся не с коммунизмом, а с Россией, для чего отождествлял Россию с коммунизмом, неоднократно оказывал режиму поддержку в борьбе с народом. С конца восьмидесятых годов XX века коммунистическая отрава замешивается на новых духовных ядах, хлынувших к нам из-под приподнявшегося железного занавеса.

Альянс отечественных и зарубежных антинациональных сил стремится подавить государственное самосознание русского народа, расчленив государство, выбросив двадцать пять миллионов русских за пределы родины. Русскому народу внушается, что он империалист, агрессор, ленив, нецивилизован и потому Россия должна подчиниться идеалам мировой цивилизации, нового мирового порядка… Будто легион смердяковых, дорвавшихся до власти, возопил: «И хорошо, как бы нас тогда покорили эти самые французы; умная нация покорила бы весьма глупую и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки…» (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы). Спекулируя на традиционных государственных символах России, а то и на идее монархии, режим подавляет в русском народе проблески подлинного государственного сознания.

Экономические «реформы» насаждают чуждую для русского человека хозяйственную систему: «рынок» для избранных – льготные условия для невиданного расхищения национального достояния, обнищание граждан, у которых вытравливаются всякие возможности для появления чувства хозяина, собственника – самостоятельного субъекта хозяйственной жизни; централизованные подачки за верноподданность, беспринципность, продажность; разрушение институтов социальной защиты. Народ целенаправленно превращают в безродную, безвольную, управляемую массу. Если государственная политика США культивирует в своей стране здоровый образ жизни и побуждает людей отказаться от курения (в государственных учреждениях оно запрещено), то в России в 1993 году Президент наложил вето на закон Верховного Совета о запрете безудержной рекламы табака и алкоголя. В результате потерянная на Западе сигаретными и алкогольными корпорациями прибыль, исчисляемая десятками миллиардов долларов, возвращена сторицею из России – за счёт средств и здоровья народа.

Властители всеми силами спешат сделать процессы необратимыми и «спикировать» к точке финансовой и экономической «стабилизации» на том уровне, когда окончательно будет разрушена система самозащиты русского национального организма. Симптомы относительной стабилизации возникают по мере «денежной» приватизации – скупки за бесценок месторождений природных ресурсов, предприятий, инфраструктуры, недвижимости иностранным капиталом и отмытым криминальным капиталом, который тоже пропущен через подставные и фиктивные западные кампании. Новые хозяева расчетливо навязывают режим полусытой колонии. За счёт «экономии» средств на разрушенных ВПК и новейших технологиях, научно-техническом и культурном развитии нации, за счёт продажи природных ресурсов – воровства у будущих поколений – стране готовят прозябание, когда не будет голода, но не будет и Родины.

Система национального образования, культура и наука не могут существовать без материальной поддержки государства. Под видом экономии бюджетных расходов власть разрушает духовную конституцию нации. Отечественная культура, наука и образование – это основа национального достояния. Не благодаря, а вопреки коммунистическому режиму в этих сферах сосредоточивались наиболее творческие силы народа. Германские племена при завоевании Прибалтики и территорий Восточной Европы, истребляя славян, прежде всего, вырезали культурную элиту племени, и через два три поколения этнос исчезал. В России девяностых годов экономически удушаются национальная культура, система отечественного образования и наука. Это политика духовного геноцида – подавления культурного самосознания народа. И хозяйственный, и военный потенциал, и единство государства трудно, но можно восстановить; если же будет уничтожен дух нации – то, что создавалось веками, русская цивилизация обречена на гибель.

Одно из главных направлений люмпенизации населения – превращение его в безродную массу, которое осуществляется средствами массовой информации. Центральные газеты и журналы в жесточайших условиях «рынка» находятся на дотациях олигархов и власти, верноподданны им. После августа 1991 года золотые перья «свободной» прессы с таким же остервенением вытаптывают оппозицию режиму, с каким недавно третировали Ельцина. Радио и телевидение превращены в средства массовой дезинформации, которые внедряют ложные ценности, искажают современные реалии, фальсифицируют историю. Обществу внушается негативный образ России. Легализуются сепаратисты-узурпаторы: о Чечне и Татарстане изначально говорилось как о независимых государствах, которые не могут терпеть российский империализм. Поток лжи направлен на подавление достоинства русского народа, его национального самосознания и исторической памяти. Чтобы совратить умы и заставить людей признать навязанный образ жизни, средства массовой дезинформации под флагом вхождения в мировую цивилизацию внедряют чужеродные стандарты цивилизации потребления, унифицированную массовую культуру, порнографию, культ насилия и обогащения.

Итак, в девяностые годы, как в течение всего ХХ века, в России в новых формах продолжалось целенаправленное уничтожение русской православной цивилизации. Эта цель объединила вчерашних коммунистических вождей и международную финансовую олигархию, антиправославных миссионеров, сатанистов и масонов, застарелых воров в законе и новых русских; весь этот легион поддержала либеральная интеллигенция.

Не успевшее оформиться после коммунистического тоталитаризма и разгромленное новоявленными узурпаторами национальное сопротивление уходит вглубь, в церковную жизнь, в культурное творчество, в попытки отстоять отечественное образование, сохранить научный потенциал, возродить традиционные сословия (казачество, дворянство, купечество). Но без возрождения российской государственности – своего рода национального панциря – обречены на провал все попытки самосохранения нации.

 

Таким образом, избавление от многолетней коммунистической тирании в 1991 году не принесло свободы и процветания. Тоталитарный режим рухнул, но не восстановлена духовная конституция народа – историческая память и национальное самосознание. В начале девяностых годов беспочвенная либеральная интеллигенция отдалась обаянию новой идеологической утопии: леворадикальному анархизму в политике, правому экстремизму, либерал-большевизму в экономике. И потому первая волна раскрепощенного сознания образованного общества оказалась мутной, несущей народу чуждые идеалы и формы жизни. В течение девяностых годов либеральные средства информации пытались внушить презрение к национальной культуре и истории, убедить в том, что Россия – империя зла и потому закономерно расчленена на десятки суверенных национальных государств. Обществу доказывали, что окончательное конституирование ленинско-сталинских и Хрущёвских границ принесет мир и благоденствие. На деле же разрушение огромной страны и попытки втиснуть судьбы народов в произвольные границы сеют межнациональную бойню и грозят ядерной катастрофой. Население страны стремились убедить в том, что русские в своём доме – оккупанты и империалисты, что им следует перед всеми каяться и отовсюду съезжать. На самом деле все народы страны были порабощены интернациональным коммунистическим режимом, русские в первую очередь и более всего. Людей уверяли, что расчленение российской армии и захват вооружений множеством «суверенов» после Беловежского переворота 1991 года – необходимый гарант мира и стабильности. История же кроваво свидетельствовала об обратном.

Народу, наследнику великих традиций, внушали, что у него не было ни Родины, ни великого государства, ни великой истории и культуры, ни великих идеалов, что Россия была тюрьмой народов, из которой нас тащат в «демократический» рай ценой потери своих корней, самобытности, разрушения остатков традиционного жизненного уклада и народного хозяйства. Но разрушение духовных скреп русской нации вызвало развал государства, всеобщее обнищание, рознь и кровавые конфликты.

В девяностые годы в России в новых формах продолжалось уничтожение русской православной цивилизации. Эта цель объединила вчерашних коммунистических вождей и международную финансовую олигархию, антиправославных миссионеров, сатанистов и масонов, застарелых воров в законе и новых русских; этот легион поддержала российская либеральная интеллигенция.

Ельцинский режим толкал Россию к колониальному прозябанию, разрушал великую цивилизацию. Но тысячелетний русский национально-государственный организм выжил. Чем больше будет попыток разрушить Россию, тем в более радикальных формах воссоздастся её единство: попытки расчленения до уровня губерний вызовут восстановление государственности жёстким авторитарным режимом. Но это был бы мучительный путь, не ведущий к выздоровлению и чреватый катастрофой. Сталкиваясь с невероятной жизненной силой русского народа, антинациональные силы к концу девяностых годов вернулись к тактике паразитирования на патриотических ценностях, на стремлении народа к национально-государственному возрождению. Поздний ельцинский режим превращается из «демократического» в «державный», «имперский», вплоть до заигрывания с монархической идеей.

Одновременно официальная пропаганда пытается дискредитировать идейную платформу и деятельность патриотических сил, развязывая истерию на тему русского фашизма, в то время, когда в русском обществе для этого нет реальных оснований. В марте 1995 года выходит Указ о борьбе с фашизмом, будто русский фашизм, а не вымирание русской нации является важнейшей проблемой в России. Униженному русскому народу каждодневно внушается: кто против нас – «демократов», тот не кто иной, как фашист. Патриотическая оппозиция дискредитируется навешиванием ярлыков красно-коричневые, коммуно-фашисты. Очевидно, что миф о русском фашизме необходим антинародному режиму для выживания, поэтому в обществе формируется атмосфера благоприятствования фашистских настроений. Власти смотрят сквозь пальцы на деятельность ряженых фашиствующих организаций. Маршировки боевиков с фашистской символикой у Дома Советов в сентябре-октябре 1993 года были выгодны не осажденному Верховному Совету. Это было на руку ельцинскому режиму, который всю мощь пропаганды бросил на доказательство того, что альтернативой «демократам» в России может быть только фашизм. Поэтому же лидеры патриотической оппозиции не допускаются к телевизионному экрану, в то время как на нём почти каждодневно мелькают фашиствующие провокаторы. В то время, когда реальным патриотическим организациям явно и тайно перекрыт доступ к средствам массовой информации и к финансированию, экстремистские группы обладают мощной финансовой базой, массой газет, дорогостоящими офисами вблизи Кремля.

С другой стороны, действия режима создают социальную базу для экстремистских идеологий, ввергая общество в нищету, люмпенизируя его. Режим под завесой лжи и дезинформации имеет вполне этатистские проявления: Президент – единственный, безальтернативный; расстрел из танков высшей законодательной власти государства; выведение власти из-под контроля общества; келейные принятия важнейших государственных решений; развязывание кровавой бойни в Чечне. Внедряет режим и другую составляющую фашистской идеологии - разжигание националистической вражды призывами к национальным меньшинствам: Берите суверенитетов, сколько проглотите; унижением национального достоинства русского народа, его расчленением, растлением его нравственности, разрушением его культуры.

На воспрепятствование русскому национальному возрождению брошены колоссальные ресурсы насилия, лжи, провокации, растления. Но опознать их можно по плодам: служит ли их деятельность восстановлению исторической памяти и самосознания – возвращению духовного здоровья нации или, напротив, усугубляет приобретенные болезни, насылает новые соблазны, увлекает новыми болотными огнями, толкает к пропасти. В этой связи можно выделить три отряда провокации в борьбе с русским возрождением. Первый – «Память» Васильева (конец восьмидесятых – начало девяностых годов), задача которого – опошлить и дискредитировать патриотическую идею в глазах мировой и отечественной общественности. Второй – деятельность генерала КГБ Стерлигова (начало девяностых), который стремился расколоть и нейтрализовать патриотическое движение. Когда это не удается вполне, на авансцену выдвигается Жириновский, задача которого оседлать патриотические силы, дискредитировать и погубить их в политических авантюрах. Были и другие примеры провокационных действий ложных патриотов, попыток оболгать одних, расколоть других. Провокаторы подменяют русский патриотизм чужеродной фашиствующей демагогией. Они борются не с противниками русской идеи, а маниакально охотятся за ведьмами среди патриотов. И все псевдопатриоты перемежают свои демагогические декларации реальной поддержкой антинациональных действий ельцинского режима в решительные моменты (как при расстреле Дома Советов в октябре 1993 года).

Не успевшее оформиться после коммунистического тоталитаризма и разгромленное национальное сопротивление уходит вглубь, в церковную жизнь, в культурное творчество, в попытки отстоять отечественное образование, сохранить научный потенциал, возродить традиционные сословия (казачество, дворянство, купечество). Но без возрождения российской государственности – своего рода национального панциря – обречены на провал все попытки самосохранения нации.

 

 

 

Ельцинский режим, называвший себя антикоммунистическим, по существу сохранял основу большевистского отношения к миру – материалистическое атеистическое мировоззрение. К народу медленно возвращается историческая память, многие люди, не считающие себя верующими, тяготеют к формам православного уклада жизни – реакция на чужеродную масскультуру и потребительскую цивилизацию. Восстановленные храмы и монастыри полны народа, в них возрождается традиционная церковная жизнь. На грани чуда тот факт, что после десятилетий истребления носителей религиозных традиций приходская и монастырская жизнь полноценно возрождается, в разнообразных формах восстанавливается дореволюционный уклад. В одних приходах преобладает миссионерская направленность, в других множество народа приходит на проповеди талантливого батюшки, третьи славятся своим духовником. На Валааме восстанавливается традиция строгого аскетического и вместе с тем хозяйственного монастырского уклада. В Оптиной пустыни возрождаются ученое монашество и обширная миссионерская деятельность монастыря. При храмах открываются приходские школы, появляются высшие православные учебные заведения, православные издательства. Тысячи храмов и десятки монастырей по всей России становятся своего рода духолечебницами, в которых оздоравливаются миллионы людей.

Власть остается чужеродной по отношению к историческим традициям России. В духе государственного атеизма ведётся скрытое разрушение Православия. На виду – кремлёвские богослужения напоказ, открытие столичных храмов и строительство храма Христа Спасителя, нераскаявшиеся атеистические вожди со свечами в храмах. На деле – государственная поддержка прозелитизма, создание благоприятных условий для чуждых религиозных верований, навязывание православному народу сектантского сознания. Обескровленная репрессиями коммунистического режима, Русская Православная Церковь лишена государственной поддержки. В первой половине девяностых годов во многих местах блокировалось открытие православных храмов. После разрушения СССР и отмены его законов Российская Федерация оказалась беззащитной перед религиозной экспансией из-за рубежа, ибо действующий закон «О свободе вероисповедания в РСФСР» был принят в 1990 году как закон республики в составе союзного государства и не мог предохранить от резкого усиления этой экспансии. К лету 1993 года Верховный Совет принял закон «О свободе совести в РФ», который регламентировал деятельность иностранных миссионеров по опыту европейских стран. Под давлением из-за рубежа и со стороны доморощенных радикал-демократов Ельцин дважды накладывал вето на закон с показательной мотивировкой: «Закон нарушает права и свободы зарубежных граждан». В третий раз принятие этого закона было расстреляно вместе с Домом Советов в октябре 1993 года.

В то же время власти регистрируют по всей стране многочисленные общины, насаждаемые из-за рубежа, а также антиправославные секты, псевдорелигиозные организации, зомбирующие людей, культивирующие садизм, разрушение семьи, поклонение сатане («Белое Братство», «Аум Синрикё» впоследствии совершили жестокие преступления). Государственные органы народного образования посылают специалистов на стажировку в США к Муну, отбывшему тюремное заключение за неуплату налогов мультимиллионеру, претендующему на роль религиозного мессии. С 1992 года государственное телевидение отдано на откуп зарубежным миссионерам, им предоставляются залы, стадионы – не за высоты духовной проповеди, а за содержимое их кошельков. Россия превращена в прибежище для псевдорелигиозных экстремистских организаций со всего мира, чего не допустит ни одна цивилизованная страна. Если естественны протекционистские меры защиты со стороны государства по отношению к своим низко конкурентным на мировом рынке отраслям экономики (что закономерно для западных стран), то тем  более должно быть оправдано радение государства о жизненно важной для общества духовной сфере. Происходящему в России нет аналогов в цивилизованных странах. Наша власть озабочена соблюдением прав и свобод не своих, а прежде всего зарубежных граждан. На огромных просторах России можно встретить и примеры иного рода, но они являются исключениями, зависящими от доброй воли того или иного местного руководителя.

В 1990 году Верховный Совет РСФСР отменил ленинский декрет об изъятии церковных ценностей. Но – правовой парадокс – собственность так и не была возвращена владельцу. Как и в СССР, государство милостиво предоставляет общинам церковные строения в безвозмездное пользование, чем сохраняет рычаг воздействия на церковную жизнь: при изменении политической конъюнктуры власть может вновь наложить руку на церковное имущество. Государство имеет моральный долг в отношении Русской Православной Церкви, наиболее многочисленной религиозной конфессии, обескровленной репрессиями режима государственного атеизма. В это время все конфессии, кроме РПЦ, получают поддержку и материальную помощь от своих религиозных центров из-за рубежа. При бедности государства возвращение недвижимости, земель, ценностей позволило бы Церкви самой решать свои материальные проблемы. Возвращение церковной собственности – условие возрождения Церкви. Для этого нет нужды устраивать новую экспроприацию и выгонять нынешних арендаторов, которые могли бы платить за аренду церковным приходам как собственникам недвижимости.

В условиях государственной разрухи Русская Православная Церковь – единственная организация, которая сохранила свои структуры на всей территории большой России – СССР. Очевидна цель либерал-большевистского режима: обескровить, расколоть Церковь, увести у неё паству в чужеродные вероисповедания, оставшееся – поставить под контроль и использовать в собственных нуждах. Главное – изолировать Церковь от широких масс и не допустить возрождения православного самосознания народа, сохранить идеологический контроль над обществом. Но одновременно с этим власти стремятся использовать авторитет Церкви для санкционирования своих акций.

 

 

 

Безыдейность думской кампании декабря 1999 года свидетельствовала о том, что общество выбирало не политические программы, а выбирало между двумя основными группами элит – кремлёвской («Единство») и московской («Отечество»). Выиграли те, кто оказался профессиональнее, динамичнее, у кого больше ресурсов. Если москвичи не совершали чего-то, то не потому, что были нравственнее, а потому, что не умели, либо не имели возможностей. Победили те, кого предпочло общество, осознавшее, что московская семья грозит новыми потрясениями (неизбежными при переделе собственности), а кремлевская семья предлагает стабильность и мирную смену правящего режима.

Победившей власти соблазнительно продолжить успешную тактику – перманентные элитные сговоры, которые навязываются обществу информационными технологиями, что предоставляло возможности для балансирования и сохранения контроля над ситуацией. Но этот близорукий подход не предоставлял возможностей прорыва к процветанию России, для которого складывались исторические условия. Новая стратегия требовала новой тактики.

За политической сумятицей необходимо было разглядеть судьбоносные события – в президентской кампании марта 2000 года российское общество пыталось выбрать новую эпоху. По существу вопрос стоял о том, будет ли существовать Россия в новом столетии и тысячелетии. Поэтому победившим достался не только мандат доверия, но и колоссальное бремя ответственности. На исторический вызов необходим идейный ответ – формирование концепции Новой России.

После десятилетия либерал-радикальных реформ, разрушающих государственные устои и подавляющих национальное достоинство русского большинства страны, неизбежна реакция защиты, жёсткость которой определяется степенью подавления. Игнорирование национальных архетипов было причиной многих исторических катастроф. Не хотелось бы вновь испытать на себе железную закономерность метаистории: чем больше разрушают враждебные или безответственные силы российский национально-государственный организм, тем в более агрессивной форме он восстанавливается. Так, кроваво собрали Россию большевики после беспутства февралистов в 1917 году. В Европе фашистские режимы пришли к власти в странах с сильной авторитарной традицией после неудачи демократических экспериментов. Если в наше время Россия будет расчленена до уровня губерний, то единство страны восстановит жёсткий фашиствующий режим.

На нынешнем этапе возродить страну может режим просвещённого авторитаризма (Иван Ильин называл его национальной диктатурой). Авторитарный режим – запрос современности. При таком режиме границы разрешённого значительно шире, чем при позднем социализме, но нарушение запретов караются более жёстко. Национальный авторитаризм способен положить конец воровскому периоду российской истории и антигосударственным тенденциям либерал-большевизма последнего десятилетия. Это жёсткая, но единственно возможная форма национального возрождения, ибо более мягкие варианты страна уже упустила.

Ощущая запросы времени, народ во имя самосохранения хочет сильной власти и ждёт от неё восстановления государственности, традиционного жизненного уклада, свободы жизнепроявления, которая возможна только при чувстве сопричастности к своему великому и многострадальному отечеству. На волне объективных, хотя и не вполне осознанных духовно ориентирующих, государствосозидающих и патриотически обязывающих ожиданий общества и поднялись рейтинги и успехи Путина и «Единства».

Думские 1999-го года и президентские 2000-го года выборы показали также, что общество явно не желало потрясений, но вместе с тем ждало от власти ответа на вопрос: куда она поведет страну? В стране сложились ожидания определённых действий власти: народ устал от перманентной революции XX века и на рубеже эпох стремится к возврату к органичным для себя формам жизни, к восстановлению собственной идентичности.

Возрождение национально-государственного организма начинается с восстановления исторической памяти и национального самосознания, что возвращает народ к самому себе: к органичной духовности, традиционной государственности и патриотическому жизнеощущению. В ближайшие годы победит та политическая сила, которая сможет дать внятный и яркий ответ на общенациональный запрос и тем самым пробудит пассионарность (энергию жизни и борьбы за самосохранение и самореализацию) сначала в элитах, затем в обществе. Победит тот, кто провозгласит мобилизующую концепцию национального пробуждения и возрождения.

Ошеломляющий успех Путина объясняется, прежде всего, тем, что ему поверил государственный инстинкт русского народа. Общество готово было увидеть в нём национального лидера, притом, что со стороны власти были сделаны только намеки на проявление государственной воли: в Чечне, на международной арене, в патриотической риторике.

Вместе с тем, государственническая харизма Путина – необходимый, но недостаточный пассионарный ресурс для победы на президентских выборах. И карьера Путина, и профессиональные навыки, и его облик позволяют ему мобилизовать ресурсы власти и государственнические настроения в обществе. Но формирование этого человека проходило вне контекста подлинных национальных традиций, поэтому его сознание неизбежно заужено. Новому национальному лидеру недостает основных духовных национальных доминант: сопричастности традиционной русской духовности, прежде всего Православия;  ощущения себя в масштабах тысячелетней Родины; осознания своей ответственности за Отечество земное перед Отечеством Небесным. Понятно, что таково и большинство граждан страны, но национальный лидер должен обладать тем, что он может пробудить в народе.

Конечно, Путин имел возможность победить только на государственнической составляющей. Но перед ним был выбор: стать очередным президентом периода стагнации или лидером русского прорыва. Духовную и патриотическую составляющую национальной идеи растаскивают политические силы, по природе своей чуждые ей. Многие доверились патриотической демагогии коммунистов и государственническому имиджу лидеров «Отечества». Если всерьез делать ставку на Путина как на лидера российского возрождения, то духовная ситуация эпохи ставит перед ним вопрос о разработке концепции национального возрождения.

Задачи, объективно стоящие перед страной, требуют общенационального напряжения, что невозможно без консолидации элит и мобилизации общества. Но духовно объединить и мобилизовать страну может только национальный идеал. Чтобы избежать очередной утопии, необходимо основывать его разработку на основополагающих ценностях российской цивилизации, которые попирались в течение всего XX века, результаты чего были столь трагичны. При этом не должна смущать скандальная неудача ельцинского режима, который, чувствуя тенденции, носящиеся в воздухе, поставил задачу формирования национальной идеи. По природе вещей невозможно формулировать общегосударственный идеал при политике разрушения государства. С приходом Путина возникла иная ситуация.

Разработка национальной идеи актуальна не только своей стратегией прорыва страны в достойное будущее. Это и вопрос выживания новой власти, когда начатые радикальные и динамичные преобразования неизбежно ведут к противостоянию ей ряда федеральных и региональных элит, а также могущественных зарубежных сил. В этих условиях найти поддержку можно только в обществе. При этом верховная власть в России не может и не должна опираться на какую-либо политическую частичность, то есть партию Партия – от латинского pars (partis) часть, группа., но может найти опору только в общенациональном интересе. Общество способно объединится в ответе на исторический призыв власти, призыв, соответствующий основным жизненным интересам большинства, задающий цель и смысл борьбы за самосохранение нации. Но для этого верховная власть призвана стать инициатором глобального проекта национального возрождения.

 

 

 

 

Необходимо осознать провиденциальный смысл духовной трагедии эпохи противостояния русского Православия и жесточайшего в истории богоборческого режима. Отец Илий – духовник Оптиной пустыни – обратил внимание на очевидный и невероятный факт. В православном церковном календаре каждый день поминается в среднем пять мучеников Церкви – около двух тысяч за год. За две тысячи лет христианства мученическую кончину за веру приняли около двух тысяч христиан. В России только на Бутовском полигоне в Москве захоронено несколько сотен священников, которых расстреляли в течение нескольких месяцев 1937 года. Почти в каждом губернском городе – захоронения сотен расстрелянных в том же году священнослужителей. Всего за годы богоборческих репрессий были убиты и замучены в лагерях сотни тысяч православных людей только за одно «преступление» – за веру в Бога. Сонм российских мучеников – это невиданное явление и решающий духовный фактор в истории человечества. Последствия и рецидивы этой эпохальной брани будут ещё долго определять ход мировой истории.

Невероятные человеческие жертвы за десятилетия вавилонского пленения России свидетельствуют о духовном сопротивлении народа. Идеократический режим не стремился к полному истреблению населения страны, он был нацелен на перековку – формирование нового человека, для чего создавалась система, обрекающая людей на духовную погибель. Но человеческий «материал» России оказался неподходящим для радикальной ломки сознания и превращения страны в фалангу всемирной экспансии. Что очевидно при сравнении с Германией 1933 года, где абсолютное большинство населения на выборах проголосовало за тоталитаризм в коммунистической либо национал-социалистской формах. Поэтому германский фашизм не истреблял немцев, проявляя о них «заботу», подобную той, которую проявляет паразит о своём «хозяине». Германия в течение пяти лет была отмобилизована для экспансии, ибо немецкий народ покорно пошёл под знамена Третьего рейха. Россия же была ослаблена мировой войной, и захватить её удалось только в результате кровавой гражданской войны. Для полного подчинения понадобилось два десятилетия большого террора, который уничтожил лучшие силы народа. Германия была освобождена извне, Россия же десятилетиями освобождает себя сама, вопреки эгоизму «свободного мира». Всё это говорит о чуждости коммунизма русскому народу и свидетельствует о сопротивлении мощнейшим антихристианским силам истории, о стойком христианском жизнечувствии русского народа, прошедшего школу тысячелетнего православного воспитания. Россия оказалась неподготовленной к роковым испытаниям, но в решительный момент православный народ проявил невиданное самопожертвование.

Если бы крестьяне не сопротивлялись коллективизации, у режима не было бы нужды физически уничтожать около пятнадцати миллионов человек. Если бы христиане не противостояли насаждению государственного атеизма, то властям незачем было бы наряду с разрушениями храмов истреблять миллионы верующих. Беспрецедентность жертв при внедрении коммунизма в России свидетельствует о том, что богоборческая идеология противоестественна для русского народа. В 1917 году власть в России захватил легион интернациональных идеологических бесов. Образом жизни, своим мировоззрением и верой десятки миллионов людей явно и неявно, осознанно и бессознательно сопротивлялись внедрению нежити, за что и были подвергнуты невиданному в истории геноциду. «Всё, решительно всё в составе христианской традиции, христианской культуры, что в принципе поддается разрушению, разрушалось абсолютно бесцеремонно, планомерно, с величайшим размахом, – и выжить могла только нагая вера, предоставленная самой себе. До чего вера становится убедительной, когда она живёт вопреки всему, своей собственной внутренней силой, когда последняя пядь земли у неё отнята и огненным языкам Духа Святаго остается место лишь в воздухе, над головами верных. Ныне время гонений миновало, и нам грозит скорее противоположная опасность, некоей неумелой пародии на православный истэблишмент в позднецаристском вкусе» (С.С. Аверинцев).

Жертвы России имеют мистический смысл: это расплата за грехи прошлого и залог возрождения в будущем. В русском обществе произошло обратное тому, что было с иудеями во времена Иисуса Христа. Одни и те же люди приветствовали Спасителя при Его входе в Иерусалим, а затем кричали: «Распни Его!». Многие русские люди, заглянув в бездну небытия, осознали себя православными и прошли до конца – до смертной муки за Христа. Их свидетели – только смерть да «Дело №...» в ЧК-НКВД.

Миллионы людей потеряли жизнь потому, что не хотели перестать быть самими собой, не могли влиться в когорту разрушителей и палачей. Не сознавая этого, они отстаивали и сохраняли лучшее в России, передавая потомкам завет о высшем смысле жизни, который дороже самой жизни. Ни один героический поступок не совершен напрасно, ни одно слово правды не произнесено впустую. Всё ушло в духовные сферы и незримо влияет на судьбу России. Ибо народ – это соборный организм, жизнь и смерть каждого является частью общей судьбы. Атеистическо-материалистическое нашествие было остановлено в России силой религиозного в своей основе сопротивления. Жертвы мучеников дают возможность преодолеть духовное помутнение и вновь обрести веру: кровь мучеников – семя Церкви. Но смертельная опасность будет угрожать вплоть до полного освобождения, ибо борьба переходит в новые измерения, а силы небытия в любой момент способны нанести коварный удар.

В семидесятые годы Игорь Шафаревич писал: «Прошедшие полвека обогатили нас опытом, которого нет ни у одной страны мира. Одно из самых древних религиозных представлений заключается в том, что для приобретения сверхъестественных сил надо побывать в другом мире, пройти через смерть. Так объясняли происхождение предсказателей, пророков: “Как труп в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал”. Таково сейчас положение России: она прошла через смерть и может услышать голос Бога. Но Бог творит историю руками людей, и это мы, каждый из нас, можем услышать Его голос. А можем, конечно, и не услышать. И остаться трупом в пустыне, которая покроет развалины России».

Мы, современники, соборно связаны с прошлым своего народа, с судьбой всего христианского человечества. Жертвы России в борьбе с мировым мором беспрецедентны во всей истории. Это говорит о том, что происходящее в России имеет всечеловеческий смысл. Российский опыт дал практическое опровержение «истинности» коммуносоциализма и коммунодемократии, ложных и губительных вне зависимости от форм. На Россию ополчились духи зла мирового, здесь сошлись и пути борьбы с ними. Россия не погибла, она была на Голгофе. Миссия России духовная, эсхатологическая. Россия была распята и принимала муки не только за свои грехи, но и за общие грехи.

Я не отождествляю русскую Голгофу с Голгофой Богочеловека. История мира после пришествия Спасителя – это сопереживание человечеством судьбы Воплотившегося Бога, это реализация во времени борений Иисуса Христа. Поэтому в мировой истории могут быть узлы, в которых разрешаются трагические общемировые вопросы, в мировой истории может отражаться Божественная Голгофа. Голгофа – место в бытии, где всё решается, после смерти на Голгофе грядёт воскресение (смертию смерть разрушив). Всё пережитое Россией не пропало, но ушло в духовные измерения. И настало время, когда тайное становится явным. Рожденные в духовных борениях смыслы выходят из-под глыб. Но духи зла вновь концентрируются, в новых формах, в иных обликах пытаются исказить мучительно обретаемый народом дух истины. Увлечение коммунистической утопией изжито. На нас обрушились новые искушения, среди которых соблазны потребительства и хищнического обогащения, прельщение этатизмом и национализмом.

Истинное положение России раскрывается под сенью Креста Христова. Крестонесение – это путь к спасению. У каждого человека и народа своё бремя несения креста. Крест – это бремя жизни и смерти, муки падения и восстание из греха на пути к спасению. Бог и Отечество – формула русской идеи, это переживание Распятия Христова и Русской Голгофы. Вера в Распятого и Воскресшего Бога ведёт к воскресению из мертвых по окончании времен, вера преображает и в земной жизни.

Все мы – и жившие, и живущие – у подножия Голгофы Бога и России, и мы призваны принести свои дары на алтарь воскресения Отечества. Распятая Россия воскреснет, и восстанут из пепла достижения наших предков. Всё, чем страдали, что высказали и свершили мученики и праведники, русские творческие гении, – это обращенный к нам завет и данный нам путь. Воскресение Христово наделяет нас той энергией исторических свершений, которая способна придать силы за гранью возможного. Взор, очищенный голгофскими страданиями, способен во всеобщем мраке, падении и ненависти обнаружить то, что примирит и выведет к свету.