М.А.Бабкин
Михаил Назаров
Дмитрий Поспеловский
Анатолий Левитин-Краснов
Александр Солженицын
Антон Карташев
Игумен Иннокентий Павлов
Константин Победоносцев, Обер-Прокурор Священного Синода с 1880 по 1905 гг.
Бонецкая Наталья Константиновна
Сергей Хоружий
1917. Март - 2
7 марта
Заявление Керенского на заседании Исполкома Московского совета: «Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска».
Федюк В. П. Керенский. Москва: Молодая гвардия, ЖЗЛ 2009 https://biography.wikireading.ru/107200
8 марта
Определение Св. Синода о том, чтобы за богослужениями вместо поминовения царствовавшего дома возносить моление «о Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном Правительстве ея». М.А.Бабкин. Стр.29
9 марта
Определение Св. Синода о принятии к исполнению формы присяги для лиц христианских вероисповеданий. Бабкин. Стр.31.
9 марта
Обращение Св. Синода ко всем чадам Православной Российской Церкви по поводу отречения Николая II и отказа Вел. Князя Михаила воспринять власть до решения Учредительного Собрания:
«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути. Возлюбленные чада Святой Православной Церкви! Временное Правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия. В такое время все верные сыны Родины должны проникнуться общим воодушевлением.
Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани, ради бесчисленных денежных средств, затраченных Родиною на защиту от врага, ради многих жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо России, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы.
Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского Правительства, да даст ему силу, крепость и мудрость, а подчиненных ему сынов Великой Российской Державы да управит на путь братской любви, славной защиты Родины от врага и безмятежного мирного ее устроения.
Подписали Члены Синода:
Владимир, митр. Киевский;
Макарий, митр. Московский;
Сергий, арх. Финляндский;
Тихон, арх. Литовский;
Арсений, арх. Новгородский;
Михаил, арх. Гродненский;
Иоаким, арх. Нижегородский;
Василий, арх. Черниговский;
протопресв. Александр Дернов». Церк. Вед. 1917. № 9-15, стр. 57
Михаил Назаров о позиции церковной иерархии:
И даже высшие иерархи Русской Православной Церкви не выступили против насильственного отречения Царя, не поддержали его духовно, а лишь последовали призыву его брата, Вел. Кн. Михаила Александровича, «подчиниться Временному правительству», благословив его как «меньшее зло» ради сохранения порядка в условиях войны. В Обращении Синода от 9 марта говорилось:
«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни... доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского Правительства...».
Этот призыв от имени Церкви парализовал сопротивление монархистов...
Михаил Назаров. «Тайна России», 1999г. Сайт "Апокалипсис" http://apocalypse.orthodoxy.ru/
Официальные сведения о состоянии Русской Церкви на конец 1914 г.
По отчету обер-прокурора синода за 1914 г. (последний отчет) в пределах Российской Империи насчитывалось:
Монастырей 1025
В том числе мужских 550
женских 450
Церквей 54.692
Часовен и молитвенных домов 23.796
Монашествующих 94.629
в т.ч. в мужских монастырях 21.330
в женских 73.299
Приходское духовенство 112.629
в т.ч. протоиереев 3.246
священников 47.859
дьяконов 15.035
псаломщиков 46.489
Уволенных на покой 5.286
Русская православная церковь и коммунистическое государство. 1917-1941.
Документы и материалы. М. ББИ. 1996. Стр.300.
Оценка Д.В. Поспеловским состояния Русской Церкви:
«Внешне, если подходить формально и руководствоваться только цифрами, Церковь вступала в революционную эпоху как мощная организация…
В последнее предреволюционное столетие открылось в стране больше монастырей, чем за какое-либо другое столетие в истории России. Уровень богословской науки никогда не стоял так высоко. Хотя на Соборе 1917-1918 гг.и на всех предсоборных совещаниях много говорилось о низком нравственном уровне в монастырях и о необходимости монастырской реформы, ХIХ век дал возрождение монашеского духовничества и старчества, одним из самых замечательных очагов которого была Оптина пустынь. Были значительные достижения и в области православного миссионерства, особенно на территории Аляски, Японии, Сибири и Дальнего Востока.
Хотя интеллигенция в основном оставалась чуждой или даже активно враждебной Церкви, возвращение в Церковь цвета русской философской мысли, повлекшее за собой так называемый русский религиозный ренессанс, не только имело немалое духовное значение само по себе, но и положило начало притоку в Церковь представителей русской интеллектуальной элиты, хотя они и оставались меньшинством в своей среде.
Но все эти сдвиги оказались совершенно недостаточными в момент крушения империи. Не имея канонического главы (патриарха) и традиционной соборной структуры, которая обеспечивала бы двустороннюю связь центра с периферией, Церковь вступила в революцию разъединенной, а с отречением царя – формального земного главы Церкви – и обезглавленной. В условиях общего распада государственности Церковь осталась без инфраструктуры»
Д.В. Поспеловский. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М.1995. С.35
А.Э. Левитин о начале церковной реформации:
«Февральские дни – светлое, весеннее, незабываемое навеки время. Пало тысячелетнее здание монархии, свобода, рожденная за сто с лишним лет перед тем, при звуках “Марсельезы“ во Франции, пришла наконец “на север“.
…Свобода и люди в футлярах – непримиримые враги; при веянии свободы лопаются все футляры – так было и в 1917 году. Синодальный футляр, в который была укутана веками Православная Церковь, превратился в труху в первые же дни революции. Растерянность, граничащая с паникой, охватила круги высшего духовенства. Отстранение двух митрополитов (московского и петербургского); водворение в Синоде опереточного В.Н. Львова в качестве обер-прокурора, роспуск Синода и назначение нового состава из совершенно случайно, никем на это (кроме Львова) не уполномоченных лиц, – все это привело в первые месяцы после февраля к фактическому параличу церковной власти.
Церковная реформация после февраля шла двумя путями: первый путь – это официальная “реформация“, руководимая В.Н. Львовым. Ее лидер – крупный самарский помещик, примыкавший в IV Думе к националистам (партия Столыпина), войдя перед революцией в “желтый блок“, получил во Временном Правительстве портфель обер-прокурора, так как в кругу своих единомышленников в Думе имел репутацию специалиста по церковным делам. Между тем быть специалистом по каким бы то ни было вопросам он никак не мог: человек удивительно поверхностный, ни к чему, кроме произнесения либеральных речей, не способный и комически самовлюбленный, он представлял собой совершенно карикатурную фигуру: есть нечто роковое в том, что русская церковная реформация начала с оперетки. Помимо мальчишеских скандалов с архиереями Львов решил заняться и пропагандой: под его высоким покровительством организуется “Церковно-общественный вестник“, взявший своим девизом лозунг: “Свободная церковь в свободном государстве“.
Во главе “Вестника“ стоял молодой профессор-историк петербургской духовной академии Б.В. Титлинов. Крупный эрудит в области церковной истории, человек острого, скептического ума и холодного темперамента, колкий и надменный, он представлял собой тип светского человека, случайно, помимо воли, благодаря происхождению и образованию, связанного с церковью. Европеец с головы до ног, он не переносил варварских нравов русского духовенства, из которого вышел. В качестве панацеи от всех зол он предлагал “демократические реформы“, в силу которых он сам не верил. Короче говоря, в февральские дни церковь из рук чиновников вицмундирных попала в руки чиновников в пиджаках, умевших говорить громкие слова о “новой эре“, но таких же холодных, ограниченных, не имевших в себе ни одной искры религиозного энтузиазма, как и их предшественники». Левитин. Стр.32-33.
И. Стратонов о состоянии Русской церкви:
«Русская Церковь, несмотря на многосторонний рост в XVIII и XIX столетиях, обладала в это время целым рядом внутренних недостатков. К числу таких недостатков прежде всего должна быть отнесена утрата ею канонического возглавления. Как известно, Петровская реформа уничтожила в Русской церкви патриаршую власть из боязни, что патриарх может явиться как бы “вторым государем, самодержцу равным и больше его“…
Царизм опирался на всю русскую иерархию. Приравняв епископат к генералитету, царизм действовал через безличный и безвольный Синод. Но идут годы, и в дни церковных революционных потрясений рождается мысль о патриаршестве. Что такое патриарх? Высказывались различные мотивы этого, но, как часто бывает, умалчивался единственный истинный повод всех этих “либеральных” требований. В брошюре москвича Е.С. “О патриаршестве и дворянском представительстве. Мысли русского человека” (1915, с. 6-7) читаем: “Итак, утверждение веры, народности, государственности – вот три задачи, решение которых всегда заботит патриарха... Все это ясно само по себе и не требует никаких подтверждений: в государственные времена патриарх – верный спутник благоверного государя, в безгосударственные – сберегает народ в его народном духе и исторических особенностях”.
Попытка патриарха Никона была еще хорошо памятна во времена Петра, так как имела место всего только три его отце. Патриарх Никон открыто претендовал не только на руководящую роль в государстве, но и на первенство церковной власти перед государевой, называя царскую власть луной, заимствующей свой свет от солнца – архиерейской власти (выд. мною – Л.Р.).Известно, что эта точка зрения не получила опоры в церковно-правовом сознании восточных церквей». И. Стратонов. Русская церковная смута.1921-1931гг.Сб. Из истории Христианской церкви. Крутицкое подворье. Кн.5. Стр.31.
Александр Солженицын о роли Церкви во время революции:
«Но и при всём том на краю пропасти ещё могла бы удержать страну сильная авторитетная Церковь. Церковь-то и должна была создать противоположное духовное Поле, укрепить в народе и обществе сопротивление разложению.
Но (до сих пор сотрясённая безумным расколом XVII века) не создала такого. В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь – и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани, – утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла. Церковь была слаба, высмеяна обществом, священники принижены среди сельской паствы. Не случайно именно семинарии становились рассадниками атеизма и безбожия, там читали гектографическую запрещённую литературу, собирали подпольные собрания, оттуда выходили эсерами.
Как не заметить, что в страдные отречные дни императора – ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, – не поспешил к нему поддержать и наставить?
Но ещё и при этом всём – не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей – одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества – уже во взросли были среди крестьян те убийцы и поджигатели, которые скоро кинутся на помещичьи имения, те грабители, которые скоро будут на части делить ковры, разбирать сервизы по чашкам, стены по кирпичикам, бельё и кресла – по избам. Долгая пропаганда образованных тоже воспитывала этих делёжников. Это уже не была Святая Русь. Делёж чужого готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что всё худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят...)
Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие – уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью. По сёлам разыгрывалось злобное бесцельное озорство молодёжи, небывалое прежде. (Тем более оно прорывалось в городах, где безверие воспитывалось ещё с гимназической реформы 60-х годов. Знаю по южным. Например, в Таганроге ещё в 1910 году в Чистый Четверг после 12 Евангелий хулиганы нападали на богомольцев с палками, выбивали фонарики из рук.)
Я ещё сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли:
– Смута послана нам за то, что народ Бога забыл.
И я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу XX века самыми научными изысканиями.
И даже – ещё шире. При таком объяснении не приходится удивляться, что российская революция (с её последствиями) оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мира XX века – как французская открыла XIX век Европы, - смоделировала и подтолкнула всё существенное, что потом везде произойдёт. В нашей незрелой и даже несостоявшейся февральской демократии пророчески проказалась вся близкая слабость демократий процветающих – их ослеплённая безумная попятность перед крайними видами социализма, их неумелая беззащитность против террора.
Теперь мы видим, что весь XX век есть растянутая на мир та же революция. Это должно было грянуть над всем обезбожевшим человечеством. Это имело всепланетный смысл, если не космический. Могло бы, воля Божья, начаться и не с России. Но и у нас хватало грехов и безбожия.
В Константинополе, под первое своё эмигрантское Рождество, взмолился отец Сергий (Булгаков):
"За что и почему Россия отвержена Богом, обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Такой судьбы и Россия не заслужила, она как агнец, несущий бремя грехов европейского мира. Здесь тайна, верою надо склониться"».
Александр Солженицын. Размышления над Февральской революцией. Опубликовано в "Российской газете" (Федеральный выпуск) N4303 от 27 февраля 2007г. http://www.rg.ru/solzhenicyn.html
А. Карташев о церковной ситуации после падения монархии:
«Страна в это время бурлила, бурлила и церковная среда. Недовольства подчиненных на свои начальства искали выхода. Кое-где прихожане восстали на своих священников, священники – против архиереев. Экстренные епархиальные съезды дезавуировали своих епископов и обращались к обер-прокурору, прося его о смещении епископа. В этих случаях В.Н. Львов вводил приносящих жалобы епархиальных делегатов, священников, псаломщиков и мирян в самые заседания обновленного Синода и заставлял Синод выслушивать эти часто грубые революционно бестактные филиппики бунтующих низов Церкви.
Брожение церковного общественного мнения искало своего выражения во множестве группировок и партий. В Петрограде оживила свою деятельность либерально-прогрессивная, так называемая “Группа 32-х священников“. Заново образовался “Союз прогрессивного петроградского духовенства“, призывавший пастырей идти к рабочим на фабрики и вместе с ними переживать политические и социальные реформы. Левее этих групп по инициативе священника А.И. Введенского (будущего вождя “живой церкви“), оформился “Всероссийский Союз демократического православного духовенства“ с прямой проповедью республики и социализма. Пыл к поддержанию реформ и опасение срыва их старым епископатом были так велики, что еще в марте из членов Государственной Думы, духовных и мирян, и некоторых общественных деятелей сложился “Совет по делам православной церкви“, но он вскоре прекратил свою деятельность, так как открыл свои занятия мощный и полновластный Предсоборный Совет».
А. Карташев. Революция и Собор 1917-1918 гг. Альфа и Омега. №3(6).М.1995.Стр.101-102.
Впервые опубликовано в сб.: Богословская мысль. Париж. 1942.
А.И. Введенский (один из лидеров обновленчества) о состоянии церковной жизни перед революцией:
«Неразрывность союза Креста и нагайки царского стражника – вот проклятый символ взаимоотношений Церкви и государства во дни и годы дореволюционного кошмара в русской действительности.
Передо мной анонимная брошюра 1906 года: “Власть самодержавная по учению Слова Божия и православной Русской церкви”. Цитируя блаженного Августина, по которому царь “второй по Боге и высший над всеми и меньший единого истинного Бога”, брошюра говорит: “Наш царь избран на служение Самим Богом...” Это не слово оголтелого монархиста. Это общее учение дореволюционной церкви. Недаром же такой ученый и тонкий богослов как Флоренский, требовал на страницах светской печати объявления самодержавия догматом православной веры. И когда на Соборе 1917-18 гг. священник Востоков говорил, что лишь в добром, мудром русском царе – спасение всего, он повторял то же учение всей русской дореволюционной церкви.
И. С. Аксаков писал в свое время:
“Наша церковь, со стороны своего правления, представляется чем-то вроде бюро или какой-то колоссальной канцелярии, прилагающей – с неизбежною канцелярской официальной ложью – порядки немецкого канцеляризма к несению стада Христова с организацией церковного управления по образу и подобию департамента светского правительства, с причислением служителей церкви к сонму слуг государственных, сама Церковь вскоре превращается в одно из отправлений государственной власти, или, говоря проще, она сама поступает на службу к правительству...”
…Неразрывность связи государства и Церкви обусловило массовый отход от Церкви интеллигенции и трудящихся масс. Погодин еще в 70-х годах прошлого столетия предупреждал, что, как только в России будет объявлена свобода религиозных убеждений, половина крестьян отойдет в раскол, а половина «высшего света» (в особенности, по словам Погодина, женщины) перейдут в католичество. До революции Мережковский засвидетельствовал какую-то мистическую, органическую ненависть нашей интеллигенции к православному христианству. Гнушались заходить в чайные "Союза русского народа", гнушались заходить и в храмы, где, наряду с чудотворными Ликами Христа и Пречистой, на голубых шелковых стягах знамени "Союза русского народа" были запечатлены эмблемы алкогольно-прусацкого самодержавнического держимордстроя.
Мне говорил покойный наш великий египтолог, проф. Борис Ал. Тураев, что ему стыдно ходить в храм, хотя он верующий, ибо его засмеют коллеги, как если бы он в самом деле пошел в чайную “Союза русского народа“.
Народ, пусть в диких, кошмарных, с точки зрения подлинной религиозности, формах так называемого нашего раскола, отходил от церкви именно за ее связь с царем, которого в лице Петра Первого определенно именуют Антихристом. Правда, это не был политический бунт, политически себя держал он более или менее лояльно, – это был религиозный протест, но отсюда его значимость, с точки зрения церковной, делается еще больше.
Отлив народа в раскол, в сектантство, следовательно, вызывался той же основной причиной, что и отход от Церкви интеллигенции – тем, что Церковь потеряла свой собственный, подлинный лик».
А.И. Введенский. Апологетическое обоснование обновленчества. Цит. по: Левитин. Стр.472-473.
А.И. Введенский о посещаемости церквей перед революцией:
«…Церковь вообще отходит весной 1917 года на второй, ненужный, неинтересный план. Уже в пасхальную ночь1917 года можно было заметить, что народу в церкви в этот годовой величайший церковный праздник было меньше, чем в прежние годы. А после Пасхи церкви вовсе запустели. В моей церкви, вмещавшей до 1000 человек, стало всего несколько десятков. Такие же явления стали наблюдаться в других церквах. А настоятель Екатерининского собора в Царском Селе протоиерей Н. Смирнов отмечает, что в его храме в одну праздничную всенощную был всего один богомолец». А.И. Введенский. Революция и Церковь. 1918-1923. М. 1923. Стр.34.
Оценка игуменом Иннокентием (Павловым) состояния Русской Церкви перед революцией:
«Скупые цифры официальной статистики, приведенные С. Фирсовым (недавно вышедшая объемная работа известного петербургского историка Сергея Фирсова “Русская церковь накануне перемен. Конец 1890-х - 1918 гг. М. 2002.“):
На 84 млн. человек православного населения Российской империи приходилось порядка 37 тыс. священнослужителей. Таким образом, получается, что один пресвитер приходился на 2,27 тыс. тех, кто считался православным… О нормальной пастырской работе при такой пропорции говорить просто немыслимо… Для преобладающей части из этих 84 млн. православных священник был просто требоисполнителем и регистратором актов гражданского состояния». Игумен Иннокентий (Павлов). Народ Божий в России в первые пореволюционные годы ХХ века. Сб. Духовные движения в народе Божьем. Св. - Филаретовский Правосл.- христ. Ин-т. М. 2003. С. 345.
Историк Лобанова И.В. о состоянии церковной иерархии перед революцией (в сокращении – Л.Р.):
«Иерархия было совсем не удовлетворена своим положением по отношению к власти. В период, носящий именование синодального, именно Синод играл в церковных делах самую незначительную роль. За внешней пышностью скрывалось, по сути, бесправие, которое епископы ощущали самым непосредственным образом. Архиереи назначались и отправлялись на покой светской властью и должны были проводить в жизнь государственную политику. Причем бессилие архиереев было всем очевидно.
Конечно, такое отношение глубоко оскорбляло архиереев. Те епископы, которых отличало глубокое религиозное чувство, желали, чтобы человеческий произвол при назначениях на кафедры был устранен.
'Настойте непременно, чтобы при назначениях на кафедры архиереев и при выборе кандидатов на архиерейство был восстановлен непременно святый жребий с молитвою. Пусть Сам Господь избирает, а не человеческое усмотрение' – писал митрополиту Арсению (Стадницкому) епископ Андроник (Никольский). Размах же иерархических перемещений, особенно в эпоху Победоносцева, был впечатляющим (выд. ЛР). Они, кроме всего прочего, вносили в церковную среду нездоровый дух карьеризма и заставляли волноваться не только епископов, но и мирян.
Жизнь в постоянном ожидании нового назначения способствовала духовному разделению между архиереем и часто меняющейся паствой. Результатом этого было отчуждение между ними и падение епископского авторитета среди духовенства и народа. В таких условиях архиереи часто были больше заинтересованы в налаживании отношений со светскими властями, чем со своей паствой.
Сходство русских архиереев с чиновниками было и в огромном количестве бумажной работы. Митрополит Евлогий вспоминает, что "в первое же утро по приезде мне был прислан из консистории громаднейший портфель, туго-туго набитый бумагами (отныне такое количество бумаг я получал ежедневно). Поначалу я утопал в 'делах', просиживал за письменным столом часами, ложился спать поздней ночью, чуть ли не под утро. Мой личный секретарь, записывавший мои резолюции для передачи их в консисторию, и два писца едва справлялись с работой… Сколько кляуз, наговоров, бракоразводных дел и всякого житейского мусора заключалось в этих консисторских бумагах!"
Еп. Никон (Рождественский) жаловался, что абсолютно не имеет свободного времени, поскольку по управлению епархией ему приходится одних только резолюций поставить больше шести тысяч в год. В таких условиях у иерархов нередко возникало естественное желание получить более "удобную" кафедру.
В чем смысл этих загадочных перестановок? Какой загадочной "государственной необходимостью" они были продиктованы? По мнению Смолича, постоянны перемещения епископов "должны были воспрепятствовать сближению низшего духовенства и паствы с архиереями (выд. ЛР), а также появлению среди иерархии людей популярных или опытных церковных политиков".
Большую часть ответственности за церковную политику этого периода современники и историки возлагают на обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева. Многие исследователи обвиняют его в излишнем консерватизм, скептическом отношении к действительности и отсутствии творческой мысли. Победоносцев "управлял" Русской Церковью 25 лет (с 1880 по 1905 год). Характерной чертой политики Победоносцева на посту обер-прокурора было его стремление все держать в своих руках, контролировать все лично, не допускать проявления инициативы.
Однако трудно поверить, что Победоносцев сознательно наносил вред Русской Церкви, разрушая связи между епископами и паствой и взращивая "декоративных" архиереев. Знавшие его люди свидетельствуют, что Победоносцев служил России бескорыстно. По меткому выражению прот. Георгия Флоровского, он "хотел властвовать в Церкви, ради народного блага". Блага, разумеется, в его понимании. Для этого ему нужен был такой первоприсутствующий в Синоде митрополит, через которого можно было бы проводить свою (единственно верную и спасительно для России) политику. Это должен был быть "человек разумный, доступный рассуждению и совету, ласковый и приятный в обращении, энергичный и подвижный". Но не напоминает ли это портрет идеального чиновника?
Именно чиновников хотел воспитать Победоносцев из подведомственной ему иерархии. И это отвечало интересам государства. Ведь, чтобы государство могло проводить в жизнь свою церковную политику, ему нужен был для этого хорошо отлаженный бюрократический аппарат. Задачи же Церкви в глазах государства были сугубо утилитарны: воспитание народной нравственности и освящение своим авторитетом политических устоев империи.
Таким образом, глубокое противоречие коренилось в различии приоритетов: Победоносцев служил государству, а священноначалие призвано было служить Христу. …Время сделало фигуру Побeдоносцева знаковой. Революция, которой он так боялся и которую всеми силами пытался предотвратить, заставила по-другому взглянуть и на его консерватизм, и на его предубеждение к "просвещению".
Его "вражда" с архиереями была не столько личной, сколько идеологической. Церковная реформа Петра I, по его мнению, закрепила и упрочила связь Церкви с государством. Восстановление патриаршества для него было шагом назад. Поэтому устремления архиереев были в глазах Победоносцева ретроградными и для государства вредными.
В начале ХХ века проблемы Церкви становились достоянием гласности. Печать без всякого стеснения выносила на публичный суд неприкосновенные прежде темы. Публика, слыша всякие соблазнительные подробности из архиерейской жизни, теряла уважение к церкви… В открытом письме небезызвестного иеромонаха Илиодора помещались такие обличения еп. Антония (Храповицкого):
"Сколько раз мне не приходилось с тобой встречаться, ты, брат, всегда ругался самыми скверными матерными словами. Ругался часто, безобразно, гадко… Друг твой, епископ Сергий Финляндский, успокаивал нас указанием на то, что ты де ругаешься от чистого сердца".
Да и монашество – "источник" архиерейских кадров – было в то время в кризисе. Благочинный монастырей Псковской епархии пишет в рапорте своему архиерею, что "в настоящее время (1906 г. - И.Л.) только тот в монастыре нестяжатель, кто не имеет возможности приобретать денег каким-либо способом, например, посредством тайных заработок, посредством "стреляния" письменного или словесного по благодетелям или посредством "наживы от послушания". Первый Всероссийской съезд монашествующих в 1909 году также констатировал множество проблем, присущих современному монашеству.
…Кризис Церкви был очевиден, и государство пыталось предпринять шаги по оздоровлению синодальной системы. Победоносцев ушел в отставку, и Синоду было дано указание готовиться к Поместному Собору. Но, как известно, Собор созван так и не был, а обер-прокуроры после Победоносцева менялись с калейдоскопической быстротой. За Оболенским последовал Ширинский-Шихматов, потом Извольский, Лукьянов, Саблер, Самарин, Волжин, Раев и, наконец Львов и Карташев. Десять обер-прокуроров за двенадцать лет. Со стороны государственной власти в этом было некоторое пренебрежение к Синоду.
Все это время шла работа над программой будущих реформ. Работало сначала Предсоборное Присутствие, затем Предсоборное Совещание, вопросы церковных реформ обсуждались в прессе, но дело не двигалось с места. Потому ли, что положение обер-прокуроров было непрочно, или из-за нестабильной политической обстановки, отодвигавшей решение церковного вопроса на второй план, или потому, что обер-прокуроры считали существующий порядок вещей единственно правильным?
Может быть, вина лежит на императоре? Но свою готовность санкционировать восстановление канонического устройства Русской Православной Церкви он продемонстрировал, как только архиереи обратились к нему с такой просьбой. Однако шло время, а император все откладывал решение этого вопроса до более благоприятного момента.
Напрашивается вывод, что существовала сила более могущественная, чем обер-прокурор и даже, чем император. Все они подчинялись некой логике власти (выделено И.Л.), которая не могла позволить возникнуть рядом с собой могущественному сопернику в лице патриарха. И в самом деле, возможно ли было восстановление патриаршества в жестких рамках самодержавного государства после 2-х столетий господства синодальной системы?
Победоносцев был лишь персонализацией той силы, которая стремилась воспрепятствовать возникновению сильной иерархии, способной выдвинуть из своей среды лидера. Последующие обер-прокуроры находились в тех же рамках, поэтому никаких существенных изменений для Русской Православной Церкви их деятельность произвести не могла. От обер-прокуроров зависело сделать жизнь архиереев сложнее или легче, но распутать узел вековых проблем смогла, к несчастью, только революция.
Бессмысленно отрицать, что общий духовный и нравственный уровень православного епископата рубежа ХIХ - ХХ вв. во многом оставлял желать лучшего (разумеется, это относится далеко не ко всем представителям иерархии), но нельзя не принимать во внимание, что власть, сама отбирая людей для управления Церковью, невольно культивировала в "князьях Церкви" качества карьеристов, бюрократов и чиновников, как удобные для себя и своих целей».
Лобанова И.В. Иерархия Русской Православной Церкви и синодальная система (конец ХIХ - начало ХХ вв.) Церковь в истории России. Сб. 6. РАН. Ин-т российской истории. М. 2005. Стр.197 - 207.
Н.К. Бонецкая о «новом религиозном сознании»:
«Церковность заложена в русских мыслителях, так сказать, генетически – неважно, что путь большинства их – от марксизма (или позитивизма, как в случае с Флоренским) к идеализму. Быт, воспитание и образование на рубеже Х1Х-ХХ вв. еще были пропитаны духом православия. И именно православность стала тем фундаментом, на котором возводились сложные умственные постройки, древняя церковность оказалась той общей первоматерией, из которой формировались выразительные и совершенно не похожие друг на друга лики философских систем.
Большинство отечественных мыслителей в своем становлении прошли чрез Церковь, в какой-то момент своей судьбы совершенно искренне, всем своим существом хотели остаться в ней, как в земле обетованной, навсегда. Поэтому все они имели опыт церковности, знали Церковь изнутри. Те или иные аспекты церковного опыта вошли в их системы в качестве положительных ценностей; другие не привились к их личности. Как правило, отход от Церкви происходил в силу того, что древнее православие оказывалось не в состоянии вместить интеллектуальной глубины и сложности человека новейшей эпохи.
Слишком многое из того, что представлялось праведным, было невозможно воцерковить; лучшие порывы оказывались отринутыми Церковью – разрыв с нею ради служения Богу. Ради сохранения ценнейшего в себе становился неотвратимым. Путь философов, с которыми мы привыкли связывать термин "новое религиозное сознание" – путь Бердяева, Розанова, Мережковского – был именно таким. Но и в тех, кто по видимости не порвал с историческим православием, совершилась глубокая трансформация исходных древнецерковных интуиций.
Потому, немного расширив границы термина, к "новому религиозному сознанию" вполне правомерно отнести и Флоренского с Булгаковым, несмотря на их священнический сан и волю к исповеданию православия. При постижении взглядов русских мыслителей, при вживании в их интуиции важно распознать в них исходную церковность и пути ее трансформации».
Н.К. Бонецкая (Москва). П.А. Флоренский и "новое религиозное сознание" Вестник РХД 1990, № 160. Стр. 91-92.
Состояние русской культуры перед революцией. Философ Сергей Хоружий:
«Когда совершился большевистский переворот, российская культура переживала расцвет Серебряного Века. Вкупе со своими завершающими фазами в революционные двадцатые годы, это – великая культурная эпоха, когда Россия, по слову Пастернака, была "огромным родильным домом", в котором непрерывно рождались новаторские идеи, культурные начинания, художественные направления, ярчайшие произведения искусства... – во многом определившие пути развития европейской и мировой культуры.
Нам важно заметить структурное строение и структурную динамику этого процесса бурного культурного творчества. В период, предшествующий ему, лидирующая роль в российской культуре неоспоримо была за литературой. Появление русской классики и всего связанного с ней русла создало литературе беспрецедентный, почти неограниченный авторитет в обществе, доставило ей невиданную силу воздействия на умы и породило в общественном сознании особую харизматическую фигуру "писателя-наставника", наделенного "учительной миссией".
Однако в предреволюционную эпоху сознание общества отличалось весьма интенсивной, ускоренной динамикой изменений; и в культуре Серебряного Века складываются уже заметно иные соотношения областей, иные расстановки творческих сил. Ядром, стержнем культурного процесса теперь выступает происходящее в философии – необычайный философский подъем, поздней получивший имя Религиозно-философского возрождения.
Важные новые движения рождаются в поэзии, в пластических искусствах; их создание сопровождается активной теоретической рефлексией, которая ищет для себя базу, концептуальный арсенал опять-таки в философии, примыкая к ведущимся философским поискам.
Сюда добавляется "персональный фактор": вся в целом культура Серебряного Века стоит под знаком глубокого влияния Владимира Соловьева, его мысли, личности, и это влияние также обращало к философии, повышало ее значение. Безусловно, нельзя сказать, чтобы ко времени катастрофы русская философия успела уже полностью утвердиться в ведущей, центральной роли – но столь же безусловно, она продвигалась к ней.
"Целый ряд признаков свидетельствовал непреложно о том, что надвигается эпоха философского расцвета в России" (Б.В.Яковенко)».
С.С. Хоружий. Шаг вперед, сделанный в рассеянии. Сайт "Интеллектуальная Россия". http://intelros.ru/lib/statyi/horuzjy1.htm#_ftn1
Заявление Керенского на заседании Исполкома Московского совета: «Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска».
Федюк В. П. Керенский. Москва: Молодая гвардия, ЖЗЛ 2009 https://biography.wikireading.ru/107200
8 марта
Определение Св. Синода о том, чтобы за богослужениями вместо поминовения царствовавшего дома возносить моление «о Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном Правительстве ея». М.А.Бабкин. Стр.29
9 марта
Определение Св. Синода о принятии к исполнению формы присяги для лиц христианских вероисповеданий. Бабкин. Стр.31.
9 марта
Обращение Св. Синода ко всем чадам Православной Российской Церкви по поводу отречения Николая II и отказа Вел. Князя Михаила воспринять власть до решения Учредительного Собрания:
«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути. Возлюбленные чада Святой Православной Церкви! Временное Правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия. В такое время все верные сыны Родины должны проникнуться общим воодушевлением.
Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани, ради бесчисленных денежных средств, затраченных Родиною на защиту от врага, ради многих жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо России, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы.
Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского Правительства, да даст ему силу, крепость и мудрость, а подчиненных ему сынов Великой Российской Державы да управит на путь братской любви, славной защиты Родины от врага и безмятежного мирного ее устроения.
Подписали Члены Синода:
Владимир, митр. Киевский;
Макарий, митр. Московский;
Сергий, арх. Финляндский;
Тихон, арх. Литовский;
Арсений, арх. Новгородский;
Михаил, арх. Гродненский;
Иоаким, арх. Нижегородский;
Василий, арх. Черниговский;
протопресв. Александр Дернов». Церк. Вед. 1917. № 9-15, стр. 57
Михаил Назаров о позиции церковной иерархии:
И даже высшие иерархи Русской Православной Церкви не выступили против насильственного отречения Царя, не поддержали его духовно, а лишь последовали призыву его брата, Вел. Кн. Михаила Александровича, «подчиниться Временному правительству», благословив его как «меньшее зло» ради сохранения порядка в условиях войны. В Обращении Синода от 9 марта говорилось:
«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни... доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший Синод усердно молит Всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Российского Правительства...».
Этот призыв от имени Церкви парализовал сопротивление монархистов...
Михаил Назаров. «Тайна России», 1999г. Сайт "Апокалипсис" http://apocalypse.orthodoxy.ru/
Официальные сведения о состоянии Русской Церкви на конец 1914 г.
По отчету обер-прокурора синода за 1914 г. (последний отчет) в пределах Российской Империи насчитывалось:
Монастырей 1025
В том числе мужских 550
женских 450
Церквей 54.692
Часовен и молитвенных домов 23.796
Монашествующих 94.629
в т.ч. в мужских монастырях 21.330
в женских 73.299
Приходское духовенство 112.629
в т.ч. протоиереев 3.246
священников 47.859
дьяконов 15.035
псаломщиков 46.489
Уволенных на покой 5.286
Русская православная церковь и коммунистическое государство. 1917-1941.
Документы и материалы. М. ББИ. 1996. Стр.300.
Оценка Д.В. Поспеловским состояния Русской Церкви:
«Внешне, если подходить формально и руководствоваться только цифрами, Церковь вступала в революционную эпоху как мощная организация…
В последнее предреволюционное столетие открылось в стране больше монастырей, чем за какое-либо другое столетие в истории России. Уровень богословской науки никогда не стоял так высоко. Хотя на Соборе 1917-1918 гг.и на всех предсоборных совещаниях много говорилось о низком нравственном уровне в монастырях и о необходимости монастырской реформы, ХIХ век дал возрождение монашеского духовничества и старчества, одним из самых замечательных очагов которого была Оптина пустынь. Были значительные достижения и в области православного миссионерства, особенно на территории Аляски, Японии, Сибири и Дальнего Востока.
Хотя интеллигенция в основном оставалась чуждой или даже активно враждебной Церкви, возвращение в Церковь цвета русской философской мысли, повлекшее за собой так называемый русский религиозный ренессанс, не только имело немалое духовное значение само по себе, но и положило начало притоку в Церковь представителей русской интеллектуальной элиты, хотя они и оставались меньшинством в своей среде.
Но все эти сдвиги оказались совершенно недостаточными в момент крушения империи. Не имея канонического главы (патриарха) и традиционной соборной структуры, которая обеспечивала бы двустороннюю связь центра с периферией, Церковь вступила в революцию разъединенной, а с отречением царя – формального земного главы Церкви – и обезглавленной. В условиях общего распада государственности Церковь осталась без инфраструктуры»
Д.В. Поспеловский. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М.1995. С.35
А.Э. Левитин о начале церковной реформации:
«Февральские дни – светлое, весеннее, незабываемое навеки время. Пало тысячелетнее здание монархии, свобода, рожденная за сто с лишним лет перед тем, при звуках “Марсельезы“ во Франции, пришла наконец “на север“.
…Свобода и люди в футлярах – непримиримые враги; при веянии свободы лопаются все футляры – так было и в 1917 году. Синодальный футляр, в который была укутана веками Православная Церковь, превратился в труху в первые же дни революции. Растерянность, граничащая с паникой, охватила круги высшего духовенства. Отстранение двух митрополитов (московского и петербургского); водворение в Синоде опереточного В.Н. Львова в качестве обер-прокурора, роспуск Синода и назначение нового состава из совершенно случайно, никем на это (кроме Львова) не уполномоченных лиц, – все это привело в первые месяцы после февраля к фактическому параличу церковной власти.
Церковная реформация после февраля шла двумя путями: первый путь – это официальная “реформация“, руководимая В.Н. Львовым. Ее лидер – крупный самарский помещик, примыкавший в IV Думе к националистам (партия Столыпина), войдя перед революцией в “желтый блок“, получил во Временном Правительстве портфель обер-прокурора, так как в кругу своих единомышленников в Думе имел репутацию специалиста по церковным делам. Между тем быть специалистом по каким бы то ни было вопросам он никак не мог: человек удивительно поверхностный, ни к чему, кроме произнесения либеральных речей, не способный и комически самовлюбленный, он представлял собой совершенно карикатурную фигуру: есть нечто роковое в том, что русская церковная реформация начала с оперетки. Помимо мальчишеских скандалов с архиереями Львов решил заняться и пропагандой: под его высоким покровительством организуется “Церковно-общественный вестник“, взявший своим девизом лозунг: “Свободная церковь в свободном государстве“.
Во главе “Вестника“ стоял молодой профессор-историк петербургской духовной академии Б.В. Титлинов. Крупный эрудит в области церковной истории, человек острого, скептического ума и холодного темперамента, колкий и надменный, он представлял собой тип светского человека, случайно, помимо воли, благодаря происхождению и образованию, связанного с церковью. Европеец с головы до ног, он не переносил варварских нравов русского духовенства, из которого вышел. В качестве панацеи от всех зол он предлагал “демократические реформы“, в силу которых он сам не верил. Короче говоря, в февральские дни церковь из рук чиновников вицмундирных попала в руки чиновников в пиджаках, умевших говорить громкие слова о “новой эре“, но таких же холодных, ограниченных, не имевших в себе ни одной искры религиозного энтузиазма, как и их предшественники». Левитин. Стр.32-33.
И. Стратонов о состоянии Русской церкви:
«Русская Церковь, несмотря на многосторонний рост в XVIII и XIX столетиях, обладала в это время целым рядом внутренних недостатков. К числу таких недостатков прежде всего должна быть отнесена утрата ею канонического возглавления. Как известно, Петровская реформа уничтожила в Русской церкви патриаршую власть из боязни, что патриарх может явиться как бы “вторым государем, самодержцу равным и больше его“…
Царизм опирался на всю русскую иерархию. Приравняв епископат к генералитету, царизм действовал через безличный и безвольный Синод. Но идут годы, и в дни церковных революционных потрясений рождается мысль о патриаршестве. Что такое патриарх? Высказывались различные мотивы этого, но, как часто бывает, умалчивался единственный истинный повод всех этих “либеральных” требований. В брошюре москвича Е.С. “О патриаршестве и дворянском представительстве. Мысли русского человека” (1915, с. 6-7) читаем: “Итак, утверждение веры, народности, государственности – вот три задачи, решение которых всегда заботит патриарха... Все это ясно само по себе и не требует никаких подтверждений: в государственные времена патриарх – верный спутник благоверного государя, в безгосударственные – сберегает народ в его народном духе и исторических особенностях”.
Попытка патриарха Никона была еще хорошо памятна во времена Петра, так как имела место всего только три его отце. Патриарх Никон открыто претендовал не только на руководящую роль в государстве, но и на первенство церковной власти перед государевой, называя царскую власть луной, заимствующей свой свет от солнца – архиерейской власти (выд. мною – Л.Р.).Известно, что эта точка зрения не получила опоры в церковно-правовом сознании восточных церквей». И. Стратонов. Русская церковная смута.1921-1931гг.Сб. Из истории Христианской церкви. Крутицкое подворье. Кн.5. Стр.31.
Александр Солженицын о роли Церкви во время революции:
«Но и при всём том на краю пропасти ещё могла бы удержать страну сильная авторитетная Церковь. Церковь-то и должна была создать противоположное духовное Поле, укрепить в народе и обществе сопротивление разложению.
Но (до сих пор сотрясённая безумным расколом XVII века) не создала такого. В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь – и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани, – утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла. Церковь была слаба, высмеяна обществом, священники принижены среди сельской паствы. Не случайно именно семинарии становились рассадниками атеизма и безбожия, там читали гектографическую запрещённую литературу, собирали подпольные собрания, оттуда выходили эсерами.
Как не заметить, что в страдные отречные дни императора – ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, – не поспешил к нему поддержать и наставить?
Но ещё и при этом всём – не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей – одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества – уже во взросли были среди крестьян те убийцы и поджигатели, которые скоро кинутся на помещичьи имения, те грабители, которые скоро будут на части делить ковры, разбирать сервизы по чашкам, стены по кирпичикам, бельё и кресла – по избам. Долгая пропаганда образованных тоже воспитывала этих делёжников. Это уже не была Святая Русь. Делёж чужого готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что всё худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят...)
Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие – уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью. По сёлам разыгрывалось злобное бесцельное озорство молодёжи, небывалое прежде. (Тем более оно прорывалось в городах, где безверие воспитывалось ещё с гимназической реформы 60-х годов. Знаю по южным. Например, в Таганроге ещё в 1910 году в Чистый Четверг после 12 Евангелий хулиганы нападали на богомольцев с палками, выбивали фонарики из рук.)
Я ещё сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли:
– Смута послана нам за то, что народ Бога забыл.
И я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу XX века самыми научными изысканиями.
И даже – ещё шире. При таком объяснении не приходится удивляться, что российская революция (с её последствиями) оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мира XX века – как французская открыла XIX век Европы, - смоделировала и подтолкнула всё существенное, что потом везде произойдёт. В нашей незрелой и даже несостоявшейся февральской демократии пророчески проказалась вся близкая слабость демократий процветающих – их ослеплённая безумная попятность перед крайними видами социализма, их неумелая беззащитность против террора.
Теперь мы видим, что весь XX век есть растянутая на мир та же революция. Это должно было грянуть над всем обезбожевшим человечеством. Это имело всепланетный смысл, если не космический. Могло бы, воля Божья, начаться и не с России. Но и у нас хватало грехов и безбожия.
В Константинополе, под первое своё эмигрантское Рождество, взмолился отец Сергий (Булгаков):
"За что и почему Россия отвержена Богом, обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Такой судьбы и Россия не заслужила, она как агнец, несущий бремя грехов европейского мира. Здесь тайна, верою надо склониться"».
Александр Солженицын. Размышления над Февральской революцией. Опубликовано в "Российской газете" (Федеральный выпуск) N4303 от 27 февраля 2007г. http://www.rg.ru/solzhenicyn.html
А. Карташев о церковной ситуации после падения монархии:
«Страна в это время бурлила, бурлила и церковная среда. Недовольства подчиненных на свои начальства искали выхода. Кое-где прихожане восстали на своих священников, священники – против архиереев. Экстренные епархиальные съезды дезавуировали своих епископов и обращались к обер-прокурору, прося его о смещении епископа. В этих случаях В.Н. Львов вводил приносящих жалобы епархиальных делегатов, священников, псаломщиков и мирян в самые заседания обновленного Синода и заставлял Синод выслушивать эти часто грубые революционно бестактные филиппики бунтующих низов Церкви.
Брожение церковного общественного мнения искало своего выражения во множестве группировок и партий. В Петрограде оживила свою деятельность либерально-прогрессивная, так называемая “Группа 32-х священников“. Заново образовался “Союз прогрессивного петроградского духовенства“, призывавший пастырей идти к рабочим на фабрики и вместе с ними переживать политические и социальные реформы. Левее этих групп по инициативе священника А.И. Введенского (будущего вождя “живой церкви“), оформился “Всероссийский Союз демократического православного духовенства“ с прямой проповедью республики и социализма. Пыл к поддержанию реформ и опасение срыва их старым епископатом были так велики, что еще в марте из членов Государственной Думы, духовных и мирян, и некоторых общественных деятелей сложился “Совет по делам православной церкви“, но он вскоре прекратил свою деятельность, так как открыл свои занятия мощный и полновластный Предсоборный Совет».
А. Карташев. Революция и Собор 1917-1918 гг. Альфа и Омега. №3(6).М.1995.Стр.101-102.
Впервые опубликовано в сб.: Богословская мысль. Париж. 1942.
А.И. Введенский (один из лидеров обновленчества) о состоянии церковной жизни перед революцией:
«Неразрывность союза Креста и нагайки царского стражника – вот проклятый символ взаимоотношений Церкви и государства во дни и годы дореволюционного кошмара в русской действительности.
Передо мной анонимная брошюра 1906 года: “Власть самодержавная по учению Слова Божия и православной Русской церкви”. Цитируя блаженного Августина, по которому царь “второй по Боге и высший над всеми и меньший единого истинного Бога”, брошюра говорит: “Наш царь избран на служение Самим Богом...” Это не слово оголтелого монархиста. Это общее учение дореволюционной церкви. Недаром же такой ученый и тонкий богослов как Флоренский, требовал на страницах светской печати объявления самодержавия догматом православной веры. И когда на Соборе 1917-18 гг. священник Востоков говорил, что лишь в добром, мудром русском царе – спасение всего, он повторял то же учение всей русской дореволюционной церкви.
И. С. Аксаков писал в свое время:
“Наша церковь, со стороны своего правления, представляется чем-то вроде бюро или какой-то колоссальной канцелярии, прилагающей – с неизбежною канцелярской официальной ложью – порядки немецкого канцеляризма к несению стада Христова с организацией церковного управления по образу и подобию департамента светского правительства, с причислением служителей церкви к сонму слуг государственных, сама Церковь вскоре превращается в одно из отправлений государственной власти, или, говоря проще, она сама поступает на службу к правительству...”
…Неразрывность связи государства и Церкви обусловило массовый отход от Церкви интеллигенции и трудящихся масс. Погодин еще в 70-х годах прошлого столетия предупреждал, что, как только в России будет объявлена свобода религиозных убеждений, половина крестьян отойдет в раскол, а половина «высшего света» (в особенности, по словам Погодина, женщины) перейдут в католичество. До революции Мережковский засвидетельствовал какую-то мистическую, органическую ненависть нашей интеллигенции к православному христианству. Гнушались заходить в чайные "Союза русского народа", гнушались заходить и в храмы, где, наряду с чудотворными Ликами Христа и Пречистой, на голубых шелковых стягах знамени "Союза русского народа" были запечатлены эмблемы алкогольно-прусацкого самодержавнического держимордстроя.
Мне говорил покойный наш великий египтолог, проф. Борис Ал. Тураев, что ему стыдно ходить в храм, хотя он верующий, ибо его засмеют коллеги, как если бы он в самом деле пошел в чайную “Союза русского народа“.
Народ, пусть в диких, кошмарных, с точки зрения подлинной религиозности, формах так называемого нашего раскола, отходил от церкви именно за ее связь с царем, которого в лице Петра Первого определенно именуют Антихристом. Правда, это не был политический бунт, политически себя держал он более или менее лояльно, – это был религиозный протест, но отсюда его значимость, с точки зрения церковной, делается еще больше.
Отлив народа в раскол, в сектантство, следовательно, вызывался той же основной причиной, что и отход от Церкви интеллигенции – тем, что Церковь потеряла свой собственный, подлинный лик».
А.И. Введенский. Апологетическое обоснование обновленчества. Цит. по: Левитин. Стр.472-473.
А.И. Введенский о посещаемости церквей перед революцией:
«…Церковь вообще отходит весной 1917 года на второй, ненужный, неинтересный план. Уже в пасхальную ночь1917 года можно было заметить, что народу в церкви в этот годовой величайший церковный праздник было меньше, чем в прежние годы. А после Пасхи церкви вовсе запустели. В моей церкви, вмещавшей до 1000 человек, стало всего несколько десятков. Такие же явления стали наблюдаться в других церквах. А настоятель Екатерининского собора в Царском Селе протоиерей Н. Смирнов отмечает, что в его храме в одну праздничную всенощную был всего один богомолец». А.И. Введенский. Революция и Церковь. 1918-1923. М. 1923. Стр.34.
Оценка игуменом Иннокентием (Павловым) состояния Русской Церкви перед революцией:
«Скупые цифры официальной статистики, приведенные С. Фирсовым (недавно вышедшая объемная работа известного петербургского историка Сергея Фирсова “Русская церковь накануне перемен. Конец 1890-х - 1918 гг. М. 2002.“):
На 84 млн. человек православного населения Российской империи приходилось порядка 37 тыс. священнослужителей. Таким образом, получается, что один пресвитер приходился на 2,27 тыс. тех, кто считался православным… О нормальной пастырской работе при такой пропорции говорить просто немыслимо… Для преобладающей части из этих 84 млн. православных священник был просто требоисполнителем и регистратором актов гражданского состояния». Игумен Иннокентий (Павлов). Народ Божий в России в первые пореволюционные годы ХХ века. Сб. Духовные движения в народе Божьем. Св. - Филаретовский Правосл.- христ. Ин-т. М. 2003. С. 345.
Историк Лобанова И.В. о состоянии церковной иерархии перед революцией (в сокращении – Л.Р.):
«Иерархия было совсем не удовлетворена своим положением по отношению к власти. В период, носящий именование синодального, именно Синод играл в церковных делах самую незначительную роль. За внешней пышностью скрывалось, по сути, бесправие, которое епископы ощущали самым непосредственным образом. Архиереи назначались и отправлялись на покой светской властью и должны были проводить в жизнь государственную политику. Причем бессилие архиереев было всем очевидно.
Конечно, такое отношение глубоко оскорбляло архиереев. Те епископы, которых отличало глубокое религиозное чувство, желали, чтобы человеческий произвол при назначениях на кафедры был устранен.
'Настойте непременно, чтобы при назначениях на кафедры архиереев и при выборе кандидатов на архиерейство был восстановлен непременно святый жребий с молитвою. Пусть Сам Господь избирает, а не человеческое усмотрение' – писал митрополиту Арсению (Стадницкому) епископ Андроник (Никольский). Размах же иерархических перемещений, особенно в эпоху Победоносцева, был впечатляющим (выд. ЛР). Они, кроме всего прочего, вносили в церковную среду нездоровый дух карьеризма и заставляли волноваться не только епископов, но и мирян.
Жизнь в постоянном ожидании нового назначения способствовала духовному разделению между архиереем и часто меняющейся паствой. Результатом этого было отчуждение между ними и падение епископского авторитета среди духовенства и народа. В таких условиях архиереи часто были больше заинтересованы в налаживании отношений со светскими властями, чем со своей паствой.
Сходство русских архиереев с чиновниками было и в огромном количестве бумажной работы. Митрополит Евлогий вспоминает, что "в первое же утро по приезде мне был прислан из консистории громаднейший портфель, туго-туго набитый бумагами (отныне такое количество бумаг я получал ежедневно). Поначалу я утопал в 'делах', просиживал за письменным столом часами, ложился спать поздней ночью, чуть ли не под утро. Мой личный секретарь, записывавший мои резолюции для передачи их в консисторию, и два писца едва справлялись с работой… Сколько кляуз, наговоров, бракоразводных дел и всякого житейского мусора заключалось в этих консисторских бумагах!"
Еп. Никон (Рождественский) жаловался, что абсолютно не имеет свободного времени, поскольку по управлению епархией ему приходится одних только резолюций поставить больше шести тысяч в год. В таких условиях у иерархов нередко возникало естественное желание получить более "удобную" кафедру.
В чем смысл этих загадочных перестановок? Какой загадочной "государственной необходимостью" они были продиктованы? По мнению Смолича, постоянны перемещения епископов "должны были воспрепятствовать сближению низшего духовенства и паствы с архиереями (выд. ЛР), а также появлению среди иерархии людей популярных или опытных церковных политиков".
Большую часть ответственности за церковную политику этого периода современники и историки возлагают на обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева. Многие исследователи обвиняют его в излишнем консерватизм, скептическом отношении к действительности и отсутствии творческой мысли. Победоносцев "управлял" Русской Церковью 25 лет (с 1880 по 1905 год). Характерной чертой политики Победоносцева на посту обер-прокурора было его стремление все держать в своих руках, контролировать все лично, не допускать проявления инициативы.
Однако трудно поверить, что Победоносцев сознательно наносил вред Русской Церкви, разрушая связи между епископами и паствой и взращивая "декоративных" архиереев. Знавшие его люди свидетельствуют, что Победоносцев служил России бескорыстно. По меткому выражению прот. Георгия Флоровского, он "хотел властвовать в Церкви, ради народного блага". Блага, разумеется, в его понимании. Для этого ему нужен был такой первоприсутствующий в Синоде митрополит, через которого можно было бы проводить свою (единственно верную и спасительно для России) политику. Это должен был быть "человек разумный, доступный рассуждению и совету, ласковый и приятный в обращении, энергичный и подвижный". Но не напоминает ли это портрет идеального чиновника?
Именно чиновников хотел воспитать Победоносцев из подведомственной ему иерархии. И это отвечало интересам государства. Ведь, чтобы государство могло проводить в жизнь свою церковную политику, ему нужен был для этого хорошо отлаженный бюрократический аппарат. Задачи же Церкви в глазах государства были сугубо утилитарны: воспитание народной нравственности и освящение своим авторитетом политических устоев империи.
Таким образом, глубокое противоречие коренилось в различии приоритетов: Победоносцев служил государству, а священноначалие призвано было служить Христу. …Время сделало фигуру Побeдоносцева знаковой. Революция, которой он так боялся и которую всеми силами пытался предотвратить, заставила по-другому взглянуть и на его консерватизм, и на его предубеждение к "просвещению".
Его "вражда" с архиереями была не столько личной, сколько идеологической. Церковная реформа Петра I, по его мнению, закрепила и упрочила связь Церкви с государством. Восстановление патриаршества для него было шагом назад. Поэтому устремления архиереев были в глазах Победоносцева ретроградными и для государства вредными.
В начале ХХ века проблемы Церкви становились достоянием гласности. Печать без всякого стеснения выносила на публичный суд неприкосновенные прежде темы. Публика, слыша всякие соблазнительные подробности из архиерейской жизни, теряла уважение к церкви… В открытом письме небезызвестного иеромонаха Илиодора помещались такие обличения еп. Антония (Храповицкого):
"Сколько раз мне не приходилось с тобой встречаться, ты, брат, всегда ругался самыми скверными матерными словами. Ругался часто, безобразно, гадко… Друг твой, епископ Сергий Финляндский, успокаивал нас указанием на то, что ты де ругаешься от чистого сердца".
Да и монашество – "источник" архиерейских кадров – было в то время в кризисе. Благочинный монастырей Псковской епархии пишет в рапорте своему архиерею, что "в настоящее время (1906 г. - И.Л.) только тот в монастыре нестяжатель, кто не имеет возможности приобретать денег каким-либо способом, например, посредством тайных заработок, посредством "стреляния" письменного или словесного по благодетелям или посредством "наживы от послушания". Первый Всероссийской съезд монашествующих в 1909 году также констатировал множество проблем, присущих современному монашеству.
…Кризис Церкви был очевиден, и государство пыталось предпринять шаги по оздоровлению синодальной системы. Победоносцев ушел в отставку, и Синоду было дано указание готовиться к Поместному Собору. Но, как известно, Собор созван так и не был, а обер-прокуроры после Победоносцева менялись с калейдоскопической быстротой. За Оболенским последовал Ширинский-Шихматов, потом Извольский, Лукьянов, Саблер, Самарин, Волжин, Раев и, наконец Львов и Карташев. Десять обер-прокуроров за двенадцать лет. Со стороны государственной власти в этом было некоторое пренебрежение к Синоду.
Все это время шла работа над программой будущих реформ. Работало сначала Предсоборное Присутствие, затем Предсоборное Совещание, вопросы церковных реформ обсуждались в прессе, но дело не двигалось с места. Потому ли, что положение обер-прокуроров было непрочно, или из-за нестабильной политической обстановки, отодвигавшей решение церковного вопроса на второй план, или потому, что обер-прокуроры считали существующий порядок вещей единственно правильным?
Может быть, вина лежит на императоре? Но свою готовность санкционировать восстановление канонического устройства Русской Православной Церкви он продемонстрировал, как только архиереи обратились к нему с такой просьбой. Однако шло время, а император все откладывал решение этого вопроса до более благоприятного момента.
Напрашивается вывод, что существовала сила более могущественная, чем обер-прокурор и даже, чем император. Все они подчинялись некой логике власти (выделено И.Л.), которая не могла позволить возникнуть рядом с собой могущественному сопернику в лице патриарха. И в самом деле, возможно ли было восстановление патриаршества в жестких рамках самодержавного государства после 2-х столетий господства синодальной системы?
Победоносцев был лишь персонализацией той силы, которая стремилась воспрепятствовать возникновению сильной иерархии, способной выдвинуть из своей среды лидера. Последующие обер-прокуроры находились в тех же рамках, поэтому никаких существенных изменений для Русской Православной Церкви их деятельность произвести не могла. От обер-прокуроров зависело сделать жизнь архиереев сложнее или легче, но распутать узел вековых проблем смогла, к несчастью, только революция.
Бессмысленно отрицать, что общий духовный и нравственный уровень православного епископата рубежа ХIХ - ХХ вв. во многом оставлял желать лучшего (разумеется, это относится далеко не ко всем представителям иерархии), но нельзя не принимать во внимание, что власть, сама отбирая людей для управления Церковью, невольно культивировала в "князьях Церкви" качества карьеристов, бюрократов и чиновников, как удобные для себя и своих целей».
Лобанова И.В. Иерархия Русской Православной Церкви и синодальная система (конец ХIХ - начало ХХ вв.) Церковь в истории России. Сб. 6. РАН. Ин-т российской истории. М. 2005. Стр.197 - 207.
Н.К. Бонецкая о «новом религиозном сознании»:
«Церковность заложена в русских мыслителях, так сказать, генетически – неважно, что путь большинства их – от марксизма (или позитивизма, как в случае с Флоренским) к идеализму. Быт, воспитание и образование на рубеже Х1Х-ХХ вв. еще были пропитаны духом православия. И именно православность стала тем фундаментом, на котором возводились сложные умственные постройки, древняя церковность оказалась той общей первоматерией, из которой формировались выразительные и совершенно не похожие друг на друга лики философских систем.
Большинство отечественных мыслителей в своем становлении прошли чрез Церковь, в какой-то момент своей судьбы совершенно искренне, всем своим существом хотели остаться в ней, как в земле обетованной, навсегда. Поэтому все они имели опыт церковности, знали Церковь изнутри. Те или иные аспекты церковного опыта вошли в их системы в качестве положительных ценностей; другие не привились к их личности. Как правило, отход от Церкви происходил в силу того, что древнее православие оказывалось не в состоянии вместить интеллектуальной глубины и сложности человека новейшей эпохи.
Слишком многое из того, что представлялось праведным, было невозможно воцерковить; лучшие порывы оказывались отринутыми Церковью – разрыв с нею ради служения Богу. Ради сохранения ценнейшего в себе становился неотвратимым. Путь философов, с которыми мы привыкли связывать термин "новое религиозное сознание" – путь Бердяева, Розанова, Мережковского – был именно таким. Но и в тех, кто по видимости не порвал с историческим православием, совершилась глубокая трансформация исходных древнецерковных интуиций.
Потому, немного расширив границы термина, к "новому религиозному сознанию" вполне правомерно отнести и Флоренского с Булгаковым, несмотря на их священнический сан и волю к исповеданию православия. При постижении взглядов русских мыслителей, при вживании в их интуиции важно распознать в них исходную церковность и пути ее трансформации».
Н.К. Бонецкая (Москва). П.А. Флоренский и "новое религиозное сознание" Вестник РХД 1990, № 160. Стр. 91-92.
Состояние русской культуры перед революцией. Философ Сергей Хоружий:
«Когда совершился большевистский переворот, российская культура переживала расцвет Серебряного Века. Вкупе со своими завершающими фазами в революционные двадцатые годы, это – великая культурная эпоха, когда Россия, по слову Пастернака, была "огромным родильным домом", в котором непрерывно рождались новаторские идеи, культурные начинания, художественные направления, ярчайшие произведения искусства... – во многом определившие пути развития европейской и мировой культуры.
Нам важно заметить структурное строение и структурную динамику этого процесса бурного культурного творчества. В период, предшествующий ему, лидирующая роль в российской культуре неоспоримо была за литературой. Появление русской классики и всего связанного с ней русла создало литературе беспрецедентный, почти неограниченный авторитет в обществе, доставило ей невиданную силу воздействия на умы и породило в общественном сознании особую харизматическую фигуру "писателя-наставника", наделенного "учительной миссией".
Однако в предреволюционную эпоху сознание общества отличалось весьма интенсивной, ускоренной динамикой изменений; и в культуре Серебряного Века складываются уже заметно иные соотношения областей, иные расстановки творческих сил. Ядром, стержнем культурного процесса теперь выступает происходящее в философии – необычайный философский подъем, поздней получивший имя Религиозно-философского возрождения.
Важные новые движения рождаются в поэзии, в пластических искусствах; их создание сопровождается активной теоретической рефлексией, которая ищет для себя базу, концептуальный арсенал опять-таки в философии, примыкая к ведущимся философским поискам.
Сюда добавляется "персональный фактор": вся в целом культура Серебряного Века стоит под знаком глубокого влияния Владимира Соловьева, его мысли, личности, и это влияние также обращало к философии, повышало ее значение. Безусловно, нельзя сказать, чтобы ко времени катастрофы русская философия успела уже полностью утвердиться в ведущей, центральной роли – но столь же безусловно, она продвигалась к ней.
"Целый ряд признаков свидетельствовал непреложно о том, что надвигается эпоха философского расцвета в России" (Б.В.Яковенко)».
С.С. Хоружий. Шаг вперед, сделанный в рассеянии. Сайт "Интеллектуальная Россия". http://intelros.ru/lib/statyi/horuzjy1.htm#_ftn1